Формально это был телефонный звонок Пола Уоллеса, председателя исполнительного комитета, но было понятно, что он действует с санкции Гатри. И, хотя Уоллес соблюл все необходимые приличия – Леза превосходный сотрудник… фонд «Спасти Венецию» сокращает расходы… надеемся, что вы, как консультант, получите шестимесячный оклад… мы хотим посвятить возрождение фонда вашему имени, – посыл был предельно ясен: графиня Марчелло уволена, в связи с чем ее любезно просят к утру освободить офис. Гатри отправил короткий факс в отделение ЮНЕСКО, объявив имя нового директора венецианского офиса, ни разу не упомянув имя Лезы Марчелло.

В течение одного дня новость о внезапном смещении Лезы Марчелло облетела венецианские, и не только венецианские круги, дошла до людей, которые не знали никого из руководства организации и имели весьма смутное представление о фонде «Спасти Венецию». История, как ее рассказывали в винных барах и продуктовых магазинах, была лишена деталей: организация богатых американцев уволила безупречную венецианскую графиню. То, что начиналось как мелкая и ничтожная частная склока, превратилось в публичное оскорбление Венеции и венецианцев.

Это увольнение углубило раскол в совете директоров фонда «Спасти Венецию». Один член совета, услышав новость, сложил свои полномочия – профессор Вольфганг Вольтерс, историк искусств, который тесно сотрудничал с Лезой Марчелло в ходе реставрации церкви Мираколи.

Джироламо Марчелло, один из венецианских членов совета, в отставку не подал. Вместо этого он преспокойно явился в Нью-Йорк на следующее заседание совета директоров. Никогда прежде он не посещал нью-йоркские встречи; он бывал на них только в Венеции. Когда он вошел в зал Университетского клуба, где проходила встреча, Боб и Беа Гатри переглянулись. Ларри Ловетт и Барбара Берлингьери были единственными из присутствующих, кто, кажется, знал, что произойдет дальше.

Но сначала совет заслушал доклады о восемнадцати проектах организации «Спасти Венецию», включая реставрацию одной картины Карпаччо и текущую работу по восстановлению фасада Скуола-Гранде-ди-Сан-Марко. После этого совет согласился с покупкой тридцатипятифутового подъемного крана для использования в реставрационных работах, заслушал предложение о финансировании стажировки хранителей музеев у ведущих реставраторов Венеции, а также проголосовал за оплату прибора для просмотра микрофильмов и принтера для Венецианского государственного архива.

Теперь слово взял граф Марчелло. Он раздал присутствующим копии своего выступления в переводе на английский язык, так как был намерен говорить по-итальянски. «У меня небезупречный английский, – позже говорил он мне, – к тому же я кипел от возмущения и потому мог говорить невнятно». Тогда же он поправил очки для чтения и начал говорить:

– Я пришел сегодня сюда, чтобы обсудить ситуацию, сложную для Венеции и для вас. В последние месяцы неприятный внутренний конфликт отравил деликатные отношения между организацией «Спасти Венецию» и самой Венецией. Это надо прекратить. Ущерб репутации и образу «Спасти Венецию» намного хуже, чем вы представляете это отсюда, из Нью-Йорка.

Граф Марчелло назвал высокомерным выпадом со стороны Боба Гатри его угрозу, что совет директоров «Спасти Венецию» не примет премию Торта.

– И так как я член совета директоров фонда «Спасти Венецию», то знаю, что Боб Гатри говорил это, не будучи уполномоченным на это членами совета.

Относительно увольнения его жены Лезы граф Марчелло признал право руководства увольнять сотрудников, но возразил против манеры, в которой это было сделано.

– Возможно, вам не известно, – сказал он, – что в Венеции прекращение рабочих отношений, продолжавшихся шесть лет, отношений, не омраченных никакими замечаниями, непременно говорит о нечестности работодателя. Именно так поступили с Лезой, и именно это меня возмутило. Быть венецианцем, – продолжал Марчелло, – и знать, как жить в Венеции, – это искусство. Это наш образ жизни, столь отличный от образа жизни остального мира. Венеция построена не только из камня, но и из очень тонкой сети слов высказанных и запомненных, из историй и легенд, свидетельств и слухов. Работать и действовать в Венеции – это значит в первую очередь понимать ее отличие и хрупкое равновесие, в каком она пребывает. Мы, живущие в Венеции, двигаемся деликатно и тихо. Утонченно. Мы люди византийской культуры, и это на самом деле нелегко понять.

Марчелло окинул взглядом аудиторию. За исключением двух-трех человек, которые могли слушать его по-итальянски, остальные одновременно читали перевод; у всех были очень серьезные лица. Члены совета директоров организации, считавшие себя благодетелями Венеции, знающими обычаи «усыновленного» ими города, вдруг получили выговор, словно они были всего-навсего толпой мусорящих на улицах туристов.

– Я должен рассказать вам, как недавний скандал в фонде «Спасти Венецию» был воспринят в Венеции. Его считают доказательством того, что некоторые члены совета директоров не считают «Спасти Венецию» объединением друзей, движимых стремлением сделать благо для Венеции, но считают средством добывания личного престижа и власти. Мы, венецианцы, смотрим на наш город с тем же древним чувством гражданственности, с которым мы строили, упорядочивали и любили его веками, и нам очень больно видеть, что его так используют. Насколько мы благодарны организации «Спасти Венецию» за изумительную щедрость в прошлом, настолько же нам, венецианцам, неприятно принимать помощь от тех, кто испытывает к нам так мало уважения.

Словно вслух размышляя, Марчелло закончил свою речь следующим замечанием:

– Как теперь будет действовать организация – решать вам, но лично я убежден в том, что доктор Гатри должен быть лишен власти и полномочий.

По возвращении в Венецию Марчелло показал мне текст своего выступления. Это была длинная речь, иногда сбивчивая, но жесткая и непреклонная – искреннее выражение сдерживаемой ярости.

– И как они отреагировали? – спросил я.

– Одни качали головой и говорили: «Наконец-то!» Но другие просто разозлились. Кто-то сказал мне по-итальянски: «Надо иметь дерзость приехать сюда и говорить в такой манере». Я ответил: «Знаете, когда необходимо говорить такие вещи, то приходится проявлять дерзость».

Я вернул ему текст.

– Сильно сказано, – произнес я, – но однажды вы сами признались мне, что венецианцы всегда говорят нечто противоположное тому, что думают.

Граф Марчелло улыбнулся:

– Именно, и когда я вам все это говорил, в мыслях у меня было нечто противоположное.

Красные линии были проведены. Трехлетний срок пребывания Боба Гатри в совете директоров истекал через четыре месяца, в сентябре 1998 года, на встрече совета в Венеции. Там он должен был выставить свою кандидатуру на переизбрание и получить большинство в количестве двадцати девяти голосов, чтобы сохранить место в совете. Получение меньшинства автоматически исключало его из членов совета.

Лето текло своим чередом, дискуссии между членами совета не утихали, и постепенно обнаружилось, что в дополнение к борьбе за власть между Гатри и Ловеттом существует еще нечто, подобное подводному течению, которое только теперь достигло поверхности. Некоторые члены совета, сочувствовавшие Ловетту, начали понимать, что фонд «Спасти Венецию» потерял свою ауру исключительности, что супруги Гатри стали контролировать списки приглашенных, в результате чего многие люди, покупавшие билеты и посещавшие вечера и празднества, оказались… «людьми не нашего круга». Это было эхо социального разделения, расколовшего старый Венецианский комитет полковника Грея в начале семидесятых и закончившегося демонстративным выходом из него группы, ставшей фондом «Спасти Венецию».

Одним из членов совета, который мог бы первым признать, что он, возможно, не из круга Ловетта, был Джек Вассерман, нью-йоркский юрист в области международной торговли, партнер крупного авторитета, занимающегося поглощением компаний, Карла Айкана. Привязанность Вассермана к Венеции возникла во времена его студенческой юности, когда он увлекался историей жизни и поэзией лорда Байрона. Вассерман был президентом Американского общества лорда Байрона и владел большой коллекцией первых изданий книг поэта. В то же время Вассерман никоим образом не был ученым литературоведом. «Байрон сыграл особую роль в моей жизни, когда я впервые приехал в Италию как студент сорок лет назад, – сказал он. – Первые же две строки байроновской поэзии кладут на лопатки любую девчонку».