– Когда надо было заменить окна заднего фасада, – говорила Лайза, – нам пришлось следовать указаниям директора департамента памятников, и это обошлось нам в сто миллионов лир, или пятьдесят тысяч долларов. Когда потребовалось сменить обивку стульев, мы не могли использовать просто какую-то ткань. Это должна была быть «Фортуни». Кроме того, надо надлежащим образом чистить и полировать полы, согласно кураторским стандартам, так как в конечном счете Барбаро является музеем.

Время шло, стоимость piano nobile год за годом повышалась и достигла 6 миллионов долларов, и Лайза и Ральф постепенно стали считать дворец весьма обременительной роскошью. Они решили продать свои доли, и это дело приобрело напряженный, эмоционально окрашенный характер. Патрисия сопротивлялась изо всех сил и какое-то время старалась сама оплачивать содержание этажа, сдавая его под частные вечера по цене 10 тысяч долларов за мероприятие. Но само проведение таких вечеров стало причиной семейных разногласий, и Патрисии пришлось от этого отказаться.

Перспектива передачи piano nobile следующему поколению семьи Кертис лишь укрепила Лайзу в стремлении продать свою долю. Ральф был разведен и бездетен, но у Патрисии имелись сын и внук, а у Лайзы два сына и шесть внуков. Поговаривали, что, исчерпав все возможности, Патрисия неохотно сдалась и по результатам семейного голосования два к одному согласилась выставить piano nobile на продажу. Первые потенциальные покупатели якобы уже приходили. Так что продажа стала лишь вопросом времени.

Узнав все это, я понял, что переход Барбаро к другим владельцам может произойти быстрее, чем ожидалось, и мой визит тогда окажется нежелательным. На досуге я заглянул в телефонный справочник в поисках номеров других членов семьи Кертис и нашел сведения о Ральфе. Я решил попытать счастья и разыскать его. В конце концов, какой от этого мог быть вред?

После третьего гудка зазвучал автоответчик – мужчина говорил с сильным американским акцентом: «Вы позвонили на наземную станцию связи с Демократической республикой планеты Марс».

Я положил трубку, еще раз проверил номер и набрал снова. Включился тот же автоответчик. Прежним было и содержание сообщения. Я дослушал его до конца – голос заявил, что «дипломированные ученые будут допущены к архивам только по личной договоренности. Если вы сообщите представляющую интерес информацию, библиотекарь вам перезвонит». Я продиктовал свое имя, номер телефона и сказал, что хотел бы встретиться с Ральфом Кертисом в палаццо Барбаро. Ральф Кертис позвонил через два часа.

– Я думал, что ошибся номером, – сказал я.

– Ну, знаете, нас буквально осаждают люди, изучающие биографию Генри Джеймса, Джона Сингера Сарджента или Тьеполо, – ответил он. – Временами это страшно надоедает. Часто задают совершенно смехотворные вопросы. Какое мне дело того, носил Генри Джеймс бабочку или галстук, когда писал «Письма Асперна».

– Понимаю, что вы имеете в виду, – сказал я. – Значит, вся эта ерунда о Демократической республике планеты Марс – лишь военная хитрость, чтобы сбить ученых ищеек со следа.

– Ну нет, – произнес он. – Это как раз правда.

– Э… – Я внутренне напрягся и насторожился.

– Как вы относитесь к миру и ядерному разоружению? – спросил он.

– Я двумя руками за, – ответил я, тщательно взвешивая слова.

– Отлично, – сказал он, – потому что это миссия Проекта Барбаро.

– Проекта Барбаро?

– Да, это проект, имеющий целью достижение мира во всем мире и ядерного разоружения. Мы находимся в постоянном контакте с главами всех земных ядерных держав. Наша цель убедить их сдать нам коды управления ядерным оружием, чтобы мы могли погрузить их на космический корабль и отправить на Марс, где они станут недоступными. Что вы об этом думаете?

– Это благородная цель, – одобрил я. – Но вы все время говорите «мы». Кто работает вместе с вами?

– Ну, пока это я один. Но я уже поговорил с множеством людей вроде вас, и они думают, что это хорошая идея.

Я воспользовался паузой в разговоре, чтобы объяснить причину звонка. Я упомянул о своем интересе к Барбаро, кружку Барбаро, жизни во дворце пяти поколений семьи Кертис.

– Смогу ли я посетить палаццо Барбаро?

– Это вполне возможно, – сказал он. – Я пришлю вам бланк заявления. Скажите мне свой адрес.

Через три дня я получил большой конверт с бланком заявления на разрешение посещения «Исследовательского центра Р. Д. Кертиса». Я заполнил бланк, поставив «нет» в ячейке «Связь с инопланетными духами и движениями». Вместо подписи требовался отпечаток большого пальца правой ноги. Прижимая палец к открытой баночке с коричневым сапожным кремом, я думал, что у меня очень приличные шансы оказаться жертвой глупого розыгрыша. Но я все же отослал по указанному адресу заявление с отпечатком и буквально через несколько дней снова услышал по телефону голос Ральфа Кертиса, спросившего, буду ли я свободен для посещения палаццо Барбаро на следующий день в три часа дня. Я сказал, что буду.

– Отлично, – произнес он. – Вот мы и стартанем.

Он явно не был приверженцем изысканных оборотов речи.

Как мы договорились, я встретился с ним в кафе на Кампо-Санто-Стефано, возле заднего фасада Барбаро. Ральф сидел за столом и курил коническую зеленую сигарету. Обычно такие сигареты набивают высушенными овощами. По виду Ральфу было хорошо за пятьдесят, он отличался стройным сложением и интенсивным загаром. На носу были темно-синие очки-консервы; одет он был в безупречно отутюженные джинсы и пиджак поверх свитера с высокой горловиной. Выбросив сигарету, Ральф встал.

– Все в порядке?

Тяжелая деревянная дверь заднего фасада открывалась в чудный внутренний двор, окруженный сложенными из старинного кирпича оштукатуренными стенами, в которых без всякого видимого порядка были прорезаны окна. Слева была видна лестница с увитыми плющом железными перилами, два пролета которой вели наверх, в piano nobile. В центре двора роскошный рододендрон ветвился в клумбе, устроенной в капители старинной колонны. Прямо перед нами начиналась темная аркада, ведущая к сверкающей на солнце воде Гранд-канала. На высоких стойках покоилась старая гондола, казалось, полностью готовая к спуску. Палуба располагала felze, маленькой черной пассажирской каютой – от таких венецианские гондольеры отказались десятки лет назад. Я спросил, сколько лет этой гондоле.

– Больше ста, – ответил Ральф.

Это означало, что Роберт Браунинг, Джон Сингер Сарджент и Генри Джеймс вполне могли кататься на этой гондоле.

С верхней лестничной площадки мы вошли в высокий сумрачный вестибюль. Справа я увидел двойные полированные двери, за ними формально находилось portego и разделенные на этажи помещения, выходившие на Гранд-канал. Но двери эти так и остались закрытыми. Ральф повернул налево, к небольшой двери, ведущей в его апартаменты. Они оказались расположенной в задней части дворца анфиладой комнат, больших, но скудно обставленных. Все комнаты были выкрашены одинаковой белой краской. Строгость помещений подчеркивала их пустота. Все убранство каждой комнаты заключалось в паре стульев, небольшом деревянном столе и нескольких настенных полках. В люстрах и настенных светильниках горели небольшие кобальтово-синие лампы; обычно таким цветом подсвечивают взлетно-посадочные полосы в аэропортах. На стенах комнат были аккуратно написаны их названия: «ЦЕНТР УПРАВЛЕНИЯ ПОЛЕТОМ», «МАРСОВЫЙ ЗАЛ», «ЛУННЫЙ ЗАЛ», «КОМНАТА МИРА», «КОМНАТА ВНЕЗЕМНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ».

– Добро пожаловать на борт космического корабля «Барбаро», – сказал Ральф, начав короткую экскурсию по своим апартаментам, которое он называл «О. К. Крыло палаццо Барбаро». Аббревиатура О. К. обозначала Одиль Кертис, имя его бывшей жены.

В одной комнате на стене висели космические скафандры. Фотография мягкой набитой игрушки, обезьяны, была прикреплена к стене рядом с одним из скафандров; подпись под фотографией гласила: «Обезьянья Морда, командир космического корабля “Барбаро”». В другой комнате на полу сидела надувная пластиковая женщина в кружевном черном бикини, прислонившись спиной к стене. Мимо этих предметов Ральф прошел без комментариев. В комнате, подписанной «ОПЕРАТИВНЫЙ ШТАБ», стояла какая-то машина с надписью «РЕАКТОР АНТИМАТЕРИИ». Ральф взял с полки несколько аудиокассет и вернулся в лунный зал.