– Я занимался не только этим. Но несколько раз было и такое, в самых разных местах, хотя место имело наименьшее значение, речь всегда шла об одном и том же: стать другом врагов и по возможности обмануть их. Не скажу, чтобы это не было интересно и даже захватывающе интересно: ведь в конце концов ты хорошо этих людей узнаешь. А как еще меня могли использовать, мистер Саутворт, если учесть мою чудесную способность к языкам? Если учесть, сколькими я владею и умею безупречно имитировать любой говор или акцент? Вы еще это помните? Так вот, потому меня и завербовали, если все как следует взвесить. Главным образом потому. А первым мне сделал такое предложение профессор Уилер, о чем вы, пожалуй, и не догадывались, так как он вряд ли обсуждает такие вещи с кем-то, кроме своих товарище по МИ-6, или САС, или УПР, если последнее еще существует. Вы недавно спросили меня, какого черта я явился к вам сейчас, то есть столько лет спустя. А явился я отчасти для того, чтобы услышать ваше мнение: в какой мере профессор Уилер несет за это ответственность? Вы его друг. Вы хорошо его знаете и питаете к нему доверие. Вы им восхищаетесь, вы его обожаете. Вас с ним по-прежнему связывает дружба, правда? Хотя он уже ушел на пенсию и не возглавляет больше вашу кафедру. Теперь этот пост занимает какой-то валлиец, Иэн Майкл, кажется?
– За что именно он должен нести ответственность? – перебил Тома мистер Саутворт.
– За то, что со мной произошло. За то, что они со мной сделали. За то, что они заменили мою собственную жизнь на другую. И теперь уже поздно восстанавливать подлинную, ту, которая была мне предназначена. Параллельное время, оно ведь тоже течет. Параллельное время, – повторил он задумчиво. И залпом выпил бокал вина.
– Том, я не понимаю тебя. Но в любом случае, что бы ты ни имел в виду, не мне судить, в какой степени Питер, то есть профессор Уилер, несет за что-то ответственность. Лучше спросить его самого. Он на несколько недель приехал в Оксфорд. Потом на несколько месяцев поедет в Остин – американские университеты часто его приглашают после того, как он вышел на пенсию. Часть года Уилер проводит в Америке. К нему там относятся с большим почтением, а он имеет возможность пополнить свои доходы.
– Нет, я не хотел бы встречаться с ним без особой нужды. Не хотел бы вести себя грубо с человеком его возраста, ему ведь уже наверняка перевалило за восемьдесят? С человеком, которого я к тому же очень уважал. Не хотел бы призывать его к ответу, раз вы полагаете, что для этого нет никаких оснований. Вам, наверное, будет легче в этом разобраться.
– Грубо? – Саутворт невольно рассмеялся, настолько невероятными показались ему слова Тома. Он даже и себе тоже налил вина и снова сел, картинно расправив складки мантии. – Да о чем ты говоришь? К тому же я не уверен, что ему и вообще будет до этого дело. А еще я бы посоветовал тебе поторопиться. Когда при последнем нашем разговоре я спросил, как он себя чувствует, он ответил: “Жду визита Парки, по возможности безболезненного и с предварительным уведомлением, знаешь, вроде того, как корабли салютуют перед первым боевым выстрелом”. На данном этапе он очень много размышляет о собственной смертности. Он активен, хорошо себя чувствует, но свыкся с мыслью, что постепенно будет угасать. И возможно, был бы не против насильственной смерти. Возможно, она бы его развлекла своей неожиданностью.
Ни один оксфордский дон не может обойтись без иронии или сарказма.
– Смейтесь, если угодно, – сказал Томас очень серьезно. – Я имел в виду словесную грубость, а не физическую, хотя мне и стоило бы труда держать себя в узде. Знаете, вы всегда казались мне честным человеком, очень справедливым, из тех, кто говорит то, что думает. Вот и скажите мне, насколько профессор был в курсе дела. Достоверно вы этого, скорее всего, не знаете, просто не можете знать. Но мне важно услышать ваше личное мнение, и я с ним соглашусь. Вы знаете Уилера лучше, чем любой другой. Вашего мнения мне будет достаточно. Если вы скажете, что он знать ничего не знал, я к нему не пойду. Но если за ним, по-вашему, есть вина, ему придется выдержать встречу со мной.
– Какая вина? О чем он должен был знать? – раздраженно воскликнул Саутворт, теряя терпение. – После своей секретной службы ты стал говорить загадками. Тебе не кажется?
Эту новую шутку Томас Невинсон пропустил мимо ушей.
– Потом я дойду и до этого. Все по очереди, по частям.
– Если части не будут слишком длинными, – бросил мистер Саутворт, глянув на часы. – В двенадцать у меня начинается занятие в Институте Тейлора. К счастью для тебя, сегодня утром оно единственное. Я собирался готовиться к нему, ну да ладно: честно сказать, эту тему я преподаю на всех курсах, даже ты ее наверняка слушал. Валье-Инклан меня не подведет. И если я в очередной раз не повторю материал, хуже не получится.
Том Невинсон понял, как нелегко выдернуть мистера Саутворта из его благодушных привычек, из его безмятежного мира и жизненного ритма. Казалось, это удалось, когда Том ворвался к нему с совершенно безумным видом и бессвязными речами – неузнаваемый разгневанный призрак. Но как только гость взял себя в руки и начал излагать суть дела, Саутворт опять вернулся к вежливому оксфордскому тону – ироничному, скептическому и чуть отчужденному. Том хорошо помнил этот тон, он проскальзывал даже у самых серьезных и благородных членов “конгрегации”. Мистер Саутворт провел в Оксфорде уже много лет, и эти годы, пожалуй, успели его испортить – в нем стало меньше наивности и прямоты, ведь трудно не заразиться нравами клерикального заведения с традициями, насчитывающими восемь веков. Но Том уже не был студентом, он был ветераном, прошедшим жестокие испытания, и ему не было дела до иерархических условностей. Он резко вскочил, подошел к мистеру Саутворту и обеими руками схватил его за накладные борта мантии – хотя такой агрессивный жест был здесь просто немыслим.
– А вы ведь так и не восприняли все это всерьез, правда, мистер Саутворт? Так вот, придется вам потерпеть, и вы будете слушать меня, пока я не выдохнусь. Это не игра. Моя жизнь не была игрой, и ничего забавного в ней не было. Вы сообща отняли ее у меня двадцать лет назад, понимаете? Не думаю, что без меня спецслужбы не могли бы обойтись, и не думаю, что я был единственным. Но государство любит своевольничать и не упускает из-под контроля ни одного своего гражданина. Вы тоже приняли в этом участие – посоветовали мне поговорить с Уилером, целиком довериться ему, Уилер свел меня с Тупрой – а из его цепких рук я уже не вырвался. Вернее, вырвался две недели тому назад, всего две недели назад.
Том по-прежнему крепко держал Саутворта за мантию, и в голове у него мелькнула мысль: “Пусть убедится, что я могу быть опасным, что так я поведу себя и с профессором Уилером, если он того заслуживает. Запросто. И его возраст тут не оправдание. – Но ее тотчас сменила другая мысль, перечеркнувшая первую: – Бедный мистер Саутворт, он-то ни в чем не виноват, он всего лишь хотел помочь мне, хотел защитить”. И, устыдившись, Том отпустил его, сделал пару шагов назад и снова сел:
– Простите, мистер Саутворт, я просто сорвался, вы к тем делам касательства не имели, я уверен. Прошу вас простить меня. Беда в том, что я зря потерял двадцать лет жизни, как это вам? Такое любого выбьет из колеи и доведет до бешенства. Но вам этого не понять. Эти годы прошли для вас здесь в тишине и покое – курс за курсом, ваш Валье-Инклан и ваши семинары, такой вот континуум, и вы, пожалуй, даже не замечали течения времени. А вот я провел их, ожидая визита той самой Парки в любой день и в любой час, хотя случались и небольшие передышки. Но я знал, что получил всего лишь передышку и что расслабляться нельзя. Правда, в последний раз Парка по-настоящему решила навестить меня уже много лет назад. Но я ждал встречи с ней не потому, что мне это было положено по возрасту, как профессору Уилеру, а потому, что меня заставили искать ее и отправили в земли, куда она чаще всего заглядывает. Есть такие места, где Парка чувствует себя привольнее, чем в других, я ведь вам уже рассказал, что случилось с теми тремя солдатами. Именно там я и находился. Нет, не там. В еще более вязком и опасном месте.
