Человеком, которому он рассказал больше, чем всем прочим, был мистер Саутворт, но и на его вопросы не ответил и не рассказал, как жил все это время. Хотя и вопросы были скорее риторическими, они задавались для поддержания разговора, поскольку никто не способен вот так с ходу описать двадцать или двадцать с лишним лет своей жизни, и никто не способен такой рассказ выслушать, если это не роман о выдуманных событиях с выдуманным героем, но и тогда будет непросто выдержать столь длинную историю.
Так что Томас как мог кратко изложил, что с ним случилось перед отъездом из Оксфорда, когда он еще оставался студентом, но уже готовился покинуть университет.
– Разумеется, вы ничего про это не знаете, не знаете даже, с чего все началось. – Поняв, что так оно и есть, Том Невинсон успокоился, сумел отчасти взять себя в руки и стал держаться увереннее, как обычно случается с человеком, вынужденным пуститься в объяснения, без чего в его истории будет просто немыслимо разобраться. – Тогда я сказал вам, что проблема решена. Что все подозрения с меня сняты. Как вы, возможно, помните, ту девушку, Дженет Джеффрис, задушили сразу после того, как я у нее побывал. Я попал в скверную ситуацию, помните? А потом я сказал вам, что меня оставили в покое. Но не сказал, в обмен на что, поскольку среди поставленных мне условий было одно, которое предписывало абсолютную секретность, – этим условием я и до сих пор связан. Но кое-что все-таки могу вам сообщить.
И он рассказал, как профессор Уилер посоветовал ему встретиться с Бертрамом Тупрой, “человеком многоопытным и с большими возможностями”, и организовал эту встречу. Как тот явился в книжный магазин “Блэквелл” вместе с Блейкстоном. И что они ему предложили. И как быстро сам он принял решение. И как хорошо помнит тот миг – память о нем никогда не покидает его.
– То есть с тех пор ты работал на секретные службы? Все эти годы? А до меня донеслись слухи, что ты осел в нашем мадридском посольстве и в Форин-офисе.
По тону мистера Саутворта можно было догадаться, что его одолевают самые разные чувства – недоверие, желание обернуть услышанное в шутку, а еще испуг, словно он никак не мог осознать нечто подобное, пребывая в своем тихом университетском мирке, отрезанном от остального мира. Саутворт подумал бы, что Том просто паясничает, если бы в глаза не бросалось его неподдельное волнение, к тому же Том говорил очень серьезно и порой с трагическими нотками в голосе. Такой человек ни за что не стал бы подшучивать над собственным положением и над самим собой. И вообще, складывалось впечатление, будто юношеское легкомыслие Тома с возрастом испарилось без следа и у него резко переменился характер. Теперь это был мужчина, погруженный в себя, подавленный, несущий на плечах тяжкое бремя.
– Да, в посольстве я тоже работал, не сомневайтесь, приходилось одно с другим совмещать. Да, более или менее все эти годы, – ответил Томас. – Правда, на несколько лет я против собственной воли выпал из игры. Так сложились обстоятельства. А теперь нет, теперь я там не служу, теперь я оттуда ушел. Но все равно мало что могу вам рассказать, запрет бессрочный. Ни о том, где я бывал, ни о том, что делал. Только если в общих чертах. А бывал я много где и делал много чего. Что-то, безусловно, полезное, но чаще вещи грязные и мерзкие. И под конец почти утратил способность чем-то гордиться, как это бывало раньше: молодость, она нам помогает, она склонна к любованию собой. На самом деле случаются дни, когда я сам себя ненавижу, когда мне трудно постоянно жить в компании с самим собой. Человек делает, что ему положено, с головой уходит в работу – и мало о чем думает. Человек не строит планов на будущее, у него просто нет на это времени, и так даже лучше, пока он активен. Один день сменяется другим, и каждый заполнен неотложными делами, опасными заданиями, человек только и успевает, что отыскивать решения для сложных проблем, а на что-то другое не остается даже щелочки. Человеку отдают приказы, их нельзя оспаривать или даже анализировать. И в некотором смысле жить так довольно удобно – когда тебе говорят, что ты должен делать в каждый миг. Легко понять тех, кто охоч до цепей – ни о чем не надо задумываться. Четкие распоряжения: сделай то-то и то-то. Или нечеткие: любой ценой добейся нужных результатов. Я прожил так долго, будучи убежденным и ревностным исполнителем самых разных заданий. Если ты согласился взять на себя определенные обязательства, то лучше не только обратиться в нужную веру, но и стать фанатиком. Я служил стране, служил Короне, но не в буквальном, конечно, смысле. Разумеется, наша королева не имела об этом ни малейшего понятия, к ее счастью, надо заметить, не имела; бедная женщина пустила бы себе пулю в лоб, если бы узнала, какие дела прикрываются ее именем.
Том докурил сигарету и достал новую, уже свою, протянув пачку и бывшему тьютору, который не захотел приниматься за вторую сразу же следом за первой. Мистер Саутворт вспомнил, какие сигареты курил Том Невинсон прежде – марки “Маркович”, и не случайно полицейский Морс тогда ими заинтересовался. Их уже перестали выпускать, но и сейчас в руках у Тома была весьма оригинальная пачка, на ней значилось: George Karelias and Sons, и фамилия эта напоминала греческую. Томас молча закурил, потом помолчал еще немного, прежде чем продолжить:
– Ясно, что иногда приходится выбирать – обычно одно из двух зол, и решать надо по ходу дела. Настоящая пытка для меня – память об операции, во время которой я имел прямое отношение к гибели трех товарищей. Вернее, они не были моими товарищами в буквальном смысле слова, я не был с ними даже знаком. Соотечественники, английские солдаты, бойцы из моего лагеря. И пришлось ими пожертвовать, именно такой термин употребляется в подобных случаях. Позволить, чтобы их убили, и не предупредить об опасности, не предостеречь. Понимаете, я был обязан молчать, что бы ни случилось. Мало того, был обязан участвовать в их казни с показным энтузиазмом. Потому что важнее всего было не провалить долгосрочную операцию, не вызвать подозрений, не дать себя разоблачить. Если бы я устранился, даже если бы просто вел себя сдержанней и не проявлял дикой радости при их успешном захвате, на меня стали бы смотреть косо, с недоверием или хуже того – с ненавистью. И скорее всего, в результате убили бы и меня тоже. А человек всегда думает в первую очередь о себе, а не о других, в чем мы быстро убеждаемся. Если под угрозой оказывается его собственная жизнь, он может нарушить приказ или не дожидаться никакого приказа. Зная, разумеется, какими будут последствия, но это приходит в голову уже потом, а не в миг опасности. Кроме того, если тебя разоблачат, ни о какой операции говорить уже не придется, вообще ни о чем, и тут главное – выжить. И не спалиться. Правда, в прямом смысле слова моя рука в расправе не участвовала, такую честь те люди оставили за собой. Но если бы это поручили мне, я бы, полагаю, нажал на спусковой крючок. А как иначе? Могу я попросить у вас чего-нибудь выпить, мистер Саутворт? Во рту совсем пересохло, я уже несколько ночей почти не сплю. Так вот, я говорю все это в фигуральном смысле, дело не в спусковом крючке, в тот раз там использовали взрыватель, и шума получилось много.
Саутворт перечислил все, что было у него в запасе, встал и, пока наливал Тому белого вина, недостаточно холодного, хотя бутылка и хранилась в мини-баре (для вина было еще рановато, половина десятого утра, но именно вино выбрал Томас Невинсон), спросил то, что уже и так прекрасно понял:
– Ты был внедренным агентом, кротом? И, судя по всему, имеешь в виду Северную Ирландию.
В тоне мистера Саутворта все еще сквозило недоверие, словно рассказ Тома показался ему абсурдной выдумкой. Саутворт не ходил в кино, не смотрел телевизор, не читал никаких книг, кроме романов Гальдоса, Кларина, Пардо Басан, Валье-Инклана и Барохи, когда готовился к занятиям, а иногда ради удовольствия заглядывал во Флобера, Бальзака, Диккенса и Троллопа. Он почти не знал шпионской литературы. То есть не мог сейчас опереться на литературные примеры, чтобы лучше понять услышанное. На последний его вопрос Томас не ответил.
