Я старалась убедить себя, что Англия – совсем другое дело: там никогда не было диктатуры, и тамошние секретные службы строго следуют букве закона и контролируются победившими на выборах политиками и честными независимыми судьями, там существуют разделение властей и свободная пресса, в то время как в Испании все это едва-едва начинает проклевываться. В Англии не могут совершаться преступления, сравнимые с преступлениями “социалов”, а если подобное случится, виновные не выйдут сухими из воды, как, например, пособники Франко, почти сорок лет служившие ему каждый на своем посту и в зависимости от этого поста совершавшие более или менее тяжкие преступления. Однако полной уверенности у меня не было. Я взяла несколько книг в библиотеке Британской школы на улице Альмагро и прочитала кое-что про Вторую мировую войну, про жестокие операции УСО, МИ-6 и УПВ (эти сокращения я уже хорошо усвоила), от которых мороз продирал по коже. Я старалась убедить себя, что во время войны все бывает иначе, на войне многое позволено – лишь бы победить врага, а главное – чтобы выжить и не быть уничтоженным, к тому же подобные эксцессы были делом прошлого, ответом на бесчеловечные условия именно той войны. Но я не забывала и о другом: если что-то попробовать, пусть и в силу крайних обстоятельств, – и неважно, кто пробует, страна или отдельное лицо, когда страна вроде как ничего не знает и даже предпочитает не знать, – что-то от этой пробы всегда остается, а к испытанным средствам прибегают с куда большей легкостью, чем можно себе вообразить. Если мы однажды нарушили правила и это сошло нам с рук, то мы уже смелее нарушим их снова, иногда и без особой нужды. Просто путь получается эффективней и короче, когда не нужно никому ничего объяснять или давать отчет. Так обычно говорят про убийц: сделав первый шаг, впервые вколов яд или нанеся удар ножом, человек вдруг понимает, что и с таким бременем на совести можно жить и что бремя с каждым днем становится все незаметнее и на самом деле тут нет ничего трудного, и убийца почти забывает о чужой погубленной жизни, особенно если убитый стоял у него поперек дороги или являл угрозу самим своим существованием, а без него легче дышится на земле и легче наладить свою собственную жизнь. После того, как это свершилось, после того, как человек переступил черту и обнаружил, что последствия оказались не слишком тягостными, его уже мало что остановит, он готов совершить и второе убийство, и третье, и даже четвертое. Наверное, подобные рассуждения стали общим местом, но в них есть немалая доля истины, как и у любого общего места.

Нет, полной уверенности у меня не было, и в одной из тех книг, которые я полистала или бегло прочитала благодаря своему вполне сносному английскому, кажется, в автобиографии Сефтона Делмера под названием “Зловещая тропа” – того самого Делмера, который был мозговым центром УПВ, то есть Управления политической войны, секретного отдела, созданного для ведения грязной войны, так называемой черной пропаганды в годы борьбы против нацистской Германии, – я нашла куски, которые эхом повторяли слова Томаса про то, что было, хотя этого и не было, что происходило, хотя и не происходило, про небытие бывшего и про сгинувшие без следа поступки – о чем все мы мечтаем. (Вернее, наоборот, слова Томаса были эхом слов Делмера.) К немцам, которые присоединялись к его команде (это были бывшие интербригадовцы, эмигранты, беженцы, иногда готовые к сотрудничеству военнопленные или дезертиры), как только они прибывали в главный офис УПВ, расположенный в Уоберне, Делмер обращался примерно с такой речью: “Мы ведем против Гитлера своего рода тотальную мозговую войну. Все средства хороши, если они могут приблизить конец войны и полный разгром рейха. Если вы испытываете хотя бы малейшие колебания и не уверены, что готовы исполнить то, что здесь могут от вас потребовать, если совесть не позволяет вам идти против ваших соотечественников, вы должны заявить об этом прямо сейчас. Я вас пойму. Но в таком случае вы нам не подойдете, и вам, разумеется, подыщут другие задания. Однако если вы захотите последовать за мной, я должен вас предупредить: в этом отделе мы готовы делать любые грязные дела, какие только придут нам в голову. Нет таких методов, которые бы мы заранее осудили. Чем грязнее, тем лучше. Обман, подслушка, хищения, предательства, фальсификация, клевета, внесение раздора, лжесвидетельства, сфабрикованные обвинения, искажение фактов. Все что угодно. Даже настоящее убийство. Имейте это в виду”. Я отлично запомнила это английское выражение: sheer murder.

Как нарочно, в те же годы в прессе появилась статья, посвященная Уотергейту и получившая довольно много откликов в англосаксонском мире, которым я, по известным причинам, все больше интересовалась. Ее автор Ричард Кроссман, бывший министром в правительстве Гарольда Вильсона в шестидесятые годы, а в свое время игравший важную роль в УПВ, такую же, как Делмер, или почти такую же, признавал, что в Англии между 1941-м, когда возник этот беспощадный и не знавший запретов отдел, и концом войны существовало “внутреннее правительство” со своим сводом законов, совершенно отличным от тех, которым руководствовалось публичное и видимое правительство; и добавлял, что обойтись без такого в тотальной войне было просто нельзя. Кроссман занимал тогда столь высокий пост, что трудно было опровергнуть его свидетельство без весомых аргументов, а, по его словам, “черная пропаганда”, как и “стратегические” бомбардировки немецких городов и населенных пунктов – Дрездена, Гамбурга, Кельна, Мангейма и прочих, была “нигилистической по своим целям и исключительно разрушительной по своим результатам”. А еще я прочитала – может, в той же “Зловещей тропе” или в ее продолжении “Черный бумеранг”, а может, и в какой-то из его следующих книг, – что официально отдел Сефтона Делмера не существовал и что непреложным правилом для всех сотрудников Делмера было отрицание его существования – даже перед людьми из столь же закрытых организаций, с которыми этот отдел сотрудничал на практике (но не в теории, разумеется, потому что она нигде не была зафиксирована), таких как УСО, основными задачами которой было ведение разведки и агентурно-диверсионных мероприятий, и МИ-6, занимавшейся шпионажем. Ни название этого отдела, ни его аббревиатура еще долгое время не были никому известны.

Многие люди, работавшие на УПВ, понятия не имели, что они работают на УПВ, и считали, что служат в УПР, Управлении политической разведки в Форин-офисе, которое поначалу было его маленьким и незасекреченным отделом. Те, кто занимался “белой пропагандой” (скажем, Радио ВВС, вещавшее на Германию и оккупированную Европу), не подозревали, как правило, что существует еще и “черная пропаганда” и что ей занимаются их же товарищи, но из других подразделений и в глубокой тайне. Огромным преимуществом отдела, позволявшим наносить врагу колоссальный вред, было то, что категорически опровергались его британские корни, а также решительно отрицалась его ответственность за варварские акции, если что-то становилось о них известно. Это развязывало отделу руки, то есть позволяло действовать без помех и лгать без зазрения совести.

УПВ был настолько аномальным явлением, даже пока функционировало (вне всяких сомнений, оно сыграло важнейшую роль в деле победы), что его ликвидировали сразу же после подписания Акта о безоговорочной капитуляции фашистской Германии и ее вооруженных сил 7 мая 1945 года, а уволенные сотрудники получили примерно такие инструкции: “Многие годы мы воздерживались от разговоров о нашей работе с любым посторонним нашему отделу человеком, включая сюда мужей, жен, родителей и детей. Мы хотим, чтобы вы и впредь продолжали вести себя точно так же, чтобы так оно и оставалось. Ни при каких обстоятельствах вы не должны хвастаться выполненными здесь заданиями. Если мы начнем кичиться нашими изобретательностью и находчивостью, потому что они принесли отличные результаты и помогли переиграть самые извращенные и порочные умы противника, никто не знает, к чему это может привести. Так что – рот на замок!”