Дома Серафима разыскала старенькую Библию, оставшуюся от бабушки Лиды, и начала разбирать взрослый текст. Натанэль всегда был рядом.
Глава 8. В школу
Первое сентября наступило неожиданно быстро. Целую неделю Серафима любовалась своим новым ранцем, пеналом и другими очень важными и необходимыми предметами. Перекладывала с места на место, то собирала, то обратно разбирала содержимое ранца.
В первый школьный день она, как и все нормальные первоклашки, проснулась часа на два раньше положенного, растормошила родителей, перепроверила тетрадки, пенал, дневник… Надела форму, уселась на самый краешек стула и принялась ждать.
– Серафима, да ты хоть позавтракай! – уговаривали ее родители, но все было бесполезно.
Она вскакивала со стула, подбегала к иконам, что-то долго шептала, потом возвращалась к своему стулу и сидела, как приклеенная. Через какое-то время все повторялось – иконы – шепот – стул. Так бы Серафима и бегала по комнате, если бы на нее не прикрикнул Натанэль:
– Серафима, христиане должны быть терпеливыми и уметь ждать! Что ты скачешь, как белка?
Наконец время пришло. Мама с папой оделись понаряднее, Серафима взяла в руки огромный букет поздних «пончиков», и семейство отправилось в первый класс.
***
В школе Серафима немедленно обзавелась одной подружкой и одним неприятелем. Подружка была маленькой, толстенькой девочкой с огромными черными глазами и румянцем во все щеки. Звали ее Маша Арсеньева.
Недруг звался Арсений Наумов, он был высокий, тощий и лопоухий.
Завидев Серафиму, он подбегал к ней, дергал за лохматые косы, скакал вокруг девочки и кричал:
– Фимка – Бимка! Фимка – Бимка!
– Почему Бимка? – удивлялась простодушная Маша.
– А у меня собаку зовут Бимка! – радостно орал Арсений.
– А ты… А ты… – Серафима пыталась придумать какую-нибудь обзывалку, но для мальчишки с именем Арсений Наумов ничего не находилось. Тогда она просто сказала:
– А ты – Бобик!
Арсений остолбенел. Забыл даже прожевать кусок яблока, который только что отгрыз. Так, с набитым ртом, и спросил:
– Пасему Бопик?
– Потому что. – Коротко ответила Серафима и замолчала.
Из-за ее спины вышел Натанэль и с упреком посмотрел на свою Конопушку.
– Серафима, нельзя людей обзывать собачьими именами. И вообще, обзываться нельзя!
– Да?! – со слезами крикнула Серафима. – А ему можно, да?
– И ему нельзя. Он мальчик крещеный, я вижу. Так что вы давайте лучше подружитесь. Ну? Чего ты молчишь?
– Ладно, – буркнула Серафима и посмотрела на ребят. Те стояли с открытыми ртами и не могли понять, с кем разговаривает эта лохматая рыжая смешная девчонка.
– Арсений, ты это… прости меня, – пробормотала Серафима, ковыряя носком туфельки линолеум. – Никакой ты не Бобик, ты Арсений. И вообще, давай с тобой дружить. Я, ты и Маша. Давайте?
Арсений проглотил, наконец, пережеванное яблоко и удивленно кивнул головой.
– Ну… Давай.
Маша молчала. Ей так нравилась огненная озорная Серафима, что она была готова сделать все, что та скажет.
– Значит, мир? – уточнила Серафима.
– Мир – заулыбался Арсений, показывая дырку между передними зубами.
***
Школьные годы летели незаметно. Каждый год Звонаревы ездили в свое Колокольцево, и Серафима с радостью убеждалась, что приход растет и крепнет год от года, а отец Игорь молодеет и светится счастьем.
В школе учителя быстро привыкли к странностям новой ученицы. Когда Серафиму вызывали к доске, она крестилась и быстренько шептала какую-то короткую молитву.
Сначала некоторых учителей это раздражало, некоторым было все-равно, а некоторые умилялись, как, например, учительница математики. Она называла Серафиму «моя богомолочка» и не упускала случая погладить ее или прижать к себе. Своих детей у математички не было.
Дружба Серафимы, Арсения и Маши год от года крепла.
Они везде были вместе – и в школе, и на катке, и в кино. В церковь тоже ходили вместе. Отец Александр нарадоваться не мог на маленьких серьезных прихожан, которых с каждым месяцем становилось все больше и больше. Как удавалось Серафиме без насмешек, угроз, и разных «завлекалочек», приводить людей в церковь, священник понять не мог. А Серафима просто молилась. Молилась за всех вместе и за каждого в отдельности. И вела себя так, что каждому почему-то вдруг хотелось стать похожей на нее – смелой, справедливой и веселой.
***
Однажды, в четвертом классе, самые озорные и хулиганистые, решили сбежать с последнего урока – урока музыки. Серафима была категорически против. Ведь сбежать – это обмануть? А обманывать Конопушка просто не умела. Взять на себя чужую вину, покрыть чужой грех – всегда пожалуйста. Но врать ради своей выгоды – не умела, и все тут…
В общем, половина класса удрала в кино, другая половина тихонько, как мыши, сидела за партами. Вошедший в класс старенький Иван Семенович, оглядел притихших ребят и сразу все понял. Слава Богу, четвертый десяток лет в школе работает. Но все же поинтересовался:
– А где же остальные?
Класс дружно молчал.
– Ну что ж, – печально проговорил Иван Семеныч, – всем отсутствующим «два» в журнал.
– Ой, не надо, Иван Семеныч! – Серафима вскочила со своего места и жалобно посмотрела на учителя. – Это я им сказала, что урока не будет. Вот они и ушли.
Уши у Серафимы пылали жарким огнем, а сама она побледнела так, что учитель испугался. Натанэль стоял рядом и улыбался. Маша и Арсений сидели, опустив головы. Им было стыдно, что они не такие храбрые, как Серафима.
Иван Семенович грустно вздохнул, протер очки и сказал:
– Садись, Звонарева. Я ведь не первый год с вами работаю. Сами они сбежали, это же понятно. – Помолчал и вдруг добавил. – Но ради такой подружки я не буду ставить им двойки. Итак, начинаем урок.
Глава 9. Первый подвиг
Когда ребятам было по двенадцать лет, в семье Арсения случилось горе. Он пришел к Серафиме зареванный, и долго не мог выговорить ни словечка. Лера долго отпаивала его чаем с мятой и валерьянкой. Наконец зубы у парня стучать перестали, дыхание выровнялось, и он смог проговорить:
– Папка на машине разбился. Врачи говорят, ходить больше никогда не будет. Весь изломанный и позвоночник тоже… Мама и бабушка сейчас в больнице, папе операцию делают. А я вот к вам… – как-то беспомощно закончил Арсений.
А Серафима вдруг рассвирепела. Такой разъяренной ее никогда не видели ни до, ни после этого случая. Лера схватилась за сердце, а Арсений соскочил со стула и попятился к двери.
– К нам?! Папка на операции, а ты к нам, значит? – кричала Серафима. – Чайку тебе налить? С вареньем? – Рыжие кудри встали дыбом, рыжие глаза метали молнии, веснушки горели рыжими огнями. – К нам?!
Натанэль молча улыбался. Успокаивать свою Конопушку он вовсе не собирался, он прекрасно понимал, отчего девочка так разъярилась.
– Одевайся немедленно! – закричала Серафима на испуганно пятившегося к двери Арсения. – Одевай свою паршивую шапку! Шевелись, я сказала! К нам он пришел!
Девочка разошлась не на шутку. Она схватила с вешалки свою курточку, и Лера, наконец, тоже поняла, что за крики устроила ее всегда невозмутимая веселая дочь.
– Бегом! – скомандовала Серафима и они с грохотом и шумом скатились по лестнице, не дожидаясь лифта.
– Куда мы? – испуганно заикаясь, спросил ошарашенный Арсений.
– В церковь. – на улице Серафима немного остыла и успокоилась. – Неужели ты сам до сих пор ничего не соображаешь? Зачем ты к нам поперся? Позвонил бы, уже давно в церкви были бы! Дурак! – чуть не плача, закончила свою речь Серафима.
Натанэль только головой покачал.
В церкви Серафима написала записки, заказала сорокоуст, расставила свечи по всем подсвечникам, молясь каждому святому. У иконы святого великомученика целителя Пантелеймона задержалась надолго. Рассказывала, убеждала, размахивала руками. Потом долго молча стояла, склонив голову.
