Юнкер Цепа побледнел; ему не верилось, чтобы это вели под руки его сестры мужа, Давида Ильича, еще молодого, цветущего человека. Картина же была такова: полковника Казбегорова, помятого и сильно потрепанного, с болезненным на вид лицом, ведут под руки два служителя в серых халатах, а по бокам — два вооруженных красногвардейца. Направились они в тюремные ворота, что на другой стороне площади. Дальше он не мог уже наблюдать: горячие слезы залили его глаза, сердце как бы остановилось, а ноги отказывались стоять. Вдруг какой-то резкий гул, похожий на выстрел, вновь ободрил его, и он испуганно спросил:

— Что это? А будет ли он жив?

— Это выстрел у нас в подвале, — тихо ответил Опал. И, немного подумав, ехидно, зло добавил: — Вероятно чрезвычайные следователи «ликвидировали» какого-то субъекта. Но за Казбегорова ты будь спокоен; также передай об этом и сестре своей, и старикам: раз я взялся за это дело, то доведу его до конца, с помощью товарища Брега, а тот кавказский «донжуан» пусть себе… Правда, Казбегорова сегодня немного потрепали в подвале, зато теперь он будет находиться в тюрьме официально, а фактически — в больнице на излечении. Завтра приходи, я дам тебе и пропуск, и ты можешь навестить его. Не забывай только, нужна мазь, чтобы колеса не скрипели, и как можно скорее снять его с учета.

«Вот, где гнездо заразы, «чумы красной», — подумал юнкер Цепа и незаметно достал из кармана 100-рублевый билет царского времени и передал Опалу, добавив: — Последние мои гроши, а Казбегорова ценности и деньги у вас. Но я постараюсь с сестрой…

Опал принял деньги неохотно, сделав кислое лицо, но когда Цепа добавил, что «он постарается с сестрой», немного повеселел и произнес:

— Ну, хорошо, хорошо.

В этот-то момент у подъезда дома «чрезвычайки» остановился извозчик и вышла какая-то молодая, солидная дама, богато одетая по-зимнему, и быстро вошла в переднюю, оставив извозчика у подъезда.

— Кажется, твоя сестра приехала, ну и будет же нам теперь! — тихо проговорил Опал, с улыбкой заглядывая на улицу в окно.

— Пусть входит, — равнодушно ответил Цепа.

В дверях большой комнаты, служащей для канцелярии, показалась Людмила Рихардовна: заплаканная и бледная, скорее похожая на тень. Заметив у окна брата и Опала, она быстро направилась к ним и, подойдя вплотную и не здороваясь, тихо, но энергично спросила у Опала:

— Где мой муж? Куда запрятали его? Головорезы! Мясники проклятые!..

— Людмила Рихардовна! Не волнуйтесь! Ведь дело уже выяснено; я и ваш брат приняли все предосторожности, чтобы спасти его, — ответил Опал певучим тоном.

— Я хочу видеть его живым или мертвым, но сию же минуту! — почти крича, со слезами на глазах, настаивала на своем Людмила Рихардовна.

— Сию минуту нельзя! — язвительно ответил Опал.

— А я говорю, что можно! — вновь нервно вскрикнула Людмила Рихардовна.

Вся толпа людей, посетителей и большой штат служащих обратили свое внимание на нее, и у каждого из них на лицах появились одобрительные улыбки.

— Где он? — сквозь плач нервно продолжала она настаивать на своем.

— В тюремной больнице, — тихо ответил Опал.

— И вы, дикие двуногие звери, выпущенные из московского и петроградского зверинцев, вполне здорового человека успели съесть за каких-нибудь три-четыре часа… — грозно проговорила Людмила Рихардовна. — А жив ли он еще?! — обратилась она к брату.

— Да, — ответил Авдуш и начал рассказывать ей, тихо, на ухо, все то, что он видел и что сделано уже — с самого начала ареста на квартире до последнего момента, когда он видел его на улице идущим, с помощью двух служителей, в тюрьму под конвоем.

Рассказ занял довольно много времени, и Опал, не дождавшись его конца, присел к своему столу и принялся подписывать какие-то бумаги, принесенные ему с разных столов, но в первую очередь куда-то позвонил по телефону, кому-то что-то говорил:

— Уход самый лучший, дать ванну, хорошую кровать, белье…

Людмила Рихардовна как будто бы немного успокоилась, но когда Авдуш договорился до «выстрелов в подвале» и до «куша — рука руку моет», она шепотом остановила его, а сама, бледная как тень, перенося душевные потрясения, неожиданно упала на пол без чувств. Сам же Авдуш, бледный, беспомощный, опустился на ближайший стул. В канцелярии «чеки» поднялась суматоха: забегали служители и канцелярские писцы, две женщины занялись Людмилой Рихардовной, а молодые мужчины принесли воды; Опал достал откуда-то нашатырного спирта и начал натирать ей виски и давать его нюхать. Скоро Людмила Рихардовна очнулась и также присела на стул около брата. Ее настойчивая натура вновь заговорила о муже. Отдохнув немного и собравшись с силами, она пригласила к себе Опала и тихо, чуть дыша, обратилась к нему с вопросом:

— Господин Опал! Сколько будет стоить мне все это «удовольствие»?.. — и решительно взглянула на него. — Видите ли, вы мой друг детства, Авдуш тоже…

Замялся Опал, и после длинных и подробных вычислений, предательски выговорил общую сумму 40 тысяч рублей, или бумажными деньгами царского времени или по курсу — золотыми вещами и бриллиантами, а уплату произвести ему лично, в отдельной комнате канцелярии «чеки».

— Хорошо, я согласна! Завтра к 10 часам вы получите. Передайте об этом и своим же «ГеБеДе». Мое же условие: завтра я получаю от вас живым и невредимым своего мужа Давида Ильича Казбегорова. Согласны ли вы? — энергично утвердила сделку Людмила Рихардовна.

— Согласен! — протянул Опал.

И она, все еще не совсем хорошо чувствовавшая себя, дрожащей рукой незаметно достала из ручной сумочки две пятисотки и, также незаметно для других, передала их в руки Опалу. Он улыбнулся и поспешил заговорить другим тоном:

— Это будет аванс… Завтра утром у нас заседание президиума — и дело Казбегорова разберем в первую очередь и, конечно, в желательном для вас смысле…

— Пусть хоть Авдуш приедет к заседанию, если вы будете заняты, — и Опал низко поклонился, молча проводил их до дверей, услужливо открыл и еще раз поклонился.

Брат и сестра вышли на улицу молча, не прощаясь с услужливым чекистом, хотя он и принадлежал раньше к кругам интеллигентной и образованной молодежи.

Психология Дона Опала была для всех понятна; он сын 1-й гильдии купца города Варшавы, но остался круглым сиротой десяти лет от роду и был взят на воспитание дальней родственницей, полькой, проживавшей в городе Риге, которая и дала ему возможность окончить университет в Варшаве. Мировая война его не коснулась; будучи негодным к военной службе, он оставался гражданином свободной профессии, юристом, поддавшись и общему революционному движению, а при эвакуации западных губерний переселился на жительство в город Витебск. Российская революция увлекла Опала, как и многих других, так далеко влево, что сделала его расчетливым чекистом-коммерсантом.

Людмила Рихардовна приказала своему извозчику ехать к тюремной больнице, где у ворот ее надзирателю так же сунула в руку хорошие чаевые и свободно прошла с братом во двор больницы, получив даже и указание, какой дорожкой нужно идти в приемную. Дальнейшее движение их приостановил дежурный фельдшер у решетки, заявив в форме «вежливого чекиста»:

— Товарищ Опал меня предупредил о возможном появлении вас в больнице, почему дальше пропустить никак нельзя: больные могут донести, и я тогда пропал.

— А где же больной Казбегоров? — сквозь слезы ласково спросила Людмила Рихардовна. Но не успела она получить ответ, как Авдуш радостно, но тихо проговорил:

— Вон и Давид Ильич лежит на кровати, в том конце палаты, и читает какую-то газету! Да у него и нога почему-то забинтована.

— А что у него с ногой? — спросила и Людмила Рихардовна у фельдшера, внимательно рассматривая мужа на далеком расстоянии, через решетку и длинный ряд кроватей.

— Какой-то ушиб с глубоким повреждением кожи, — лаконично ответил фельдшер.

— Разбойники! — тихо шепнула она и, достав десятирублевый билет, сунула фельдшеру в руку, добавив: — Вам на «чай»… И будьте любезны, хоть записочку передайте Казбегорову от меня. Я его жена…