— Это вина твоей дочери! — огрызается Леона. — И этого чертова профессора!

— А еще есть Бром, которым ты без проблем манипулируешь ради собственной выгоды, — возражает мама.

— Ты тоже его используешь! — говорит Леона. — Наша выгода — это твоя выгода. У нас одни и те же цели.

— Тогда почему Катрина сказала мне, что ты планируешь убить Брома после того, как он оплодотворит ее? И что ты планируешь убить ее, как только родится ребенок? Неужели ты думала, что я буду сидеть сложа руки и позволю тебе убить свою единственную дочь?

О нет. Нет. Нет. Зачем она им это рассказывает?

— Кто сказал это Катрине? — Леона усмехается своим безгубым ртом. — Когда она тебе это поведала?

Моя мама вздергивает подбородок.

— Когда они с Бромом были у нас на ужине в прошлые выходные. Она знает правду. Я не знаю, откуда.

— Софи, — бормочет Ана, и Леона смотрит на нее и кивает.

— Да, — размышляет Леона. — Да, Софи. Я всегда подозревала, что она может так поступить. Она слишком сильно заботится о своем сыне.

— Так же, как я забочусь о своей дочери, — говорит мама. — Почему это шокирует тебя? Разве ты не привыкла к тому, что матери заботятся о своих детях?

Леона издает смешок.

— О да, Сара, ты — воплощение идеальной матери. Посмотри на себя, купаешься в крови, чтобы прожить еще месяц. Знаешь, если бы ты не выбрала Балтуса и вышла замуж за Лиама, мы бы никогда не исключили тебя из ковена. Ты могла бы лакомиться наполненными магией частями тела, вместо того чтобы купаться в их крови. Но ты любишь объедки. В конце концов, это все, чего ты заслуживаешь.

Моя мама наклоняется вперед в ванне, свирепо глядя на них.

— Пообещайте, что не причините вреда Катрине. Убивайте Брома, но смейте причинять вред моей дочери никоим образом. Она принадлежит мне, а не вам.

Леона усмехается.

— Ты принадлежишь нам, Сара, и, по умолчанию, твой ребенок тоже. Если Катрина правильно разыграет свои карты, то, возможно, мы сможем сделать исключение. Но если она этого не сделает, то все равно умрет и станет пиром для ведьмы. Как же будет сладко, с ее то силой.

— Очень, — подхватывает Ана, и мне приходится подавить дрожь от ее хищного тона.

— Нам просто нужен этот ребенок, Сара, — продолжает Леона. — Это все. И как можно скорее. Я не против, если мир за воротами немного развалится. Нужно три месяца. Как только ребенок родится, всему миру придет конец. Возможно, Горуун поможет ускорить процесс. Возможно, всего один месяц вместо трех, и проблемы исчезнут.

— Ты кажешься слишком самоуверенной, — мрачно говорит мама. — Все эти разговоры о том, что она родит через три месяца, ведь она еще даже не беременна.

— Ох, но план уже в действии, — говорит Леона. — Церемония может начаться уже сегодня вечером.

— Я думала, ты ждешь Самайна? — с беспокойством говорит мама.

— Луна урожая тоже сойдет, — говорит Леона. — Бром уже у нас в соборе. Всадник очень умело его обманул.

Нет.

Нет.

Мои глаза расширяются, желудок скручивает, и требуется вся энергия, чтобы сохранить магию теней.

— Бром у вас? — осторожно спрашивает мама.

— Да. Во всяком случае, его тело. Его семя. Вот что имеет значение. Боюсь, на данный момент всадник полностью овладел им, и пути назад не будет. Как только мы найдем Катрину, начнется ритуал, и Горуун будет присутствовать, чтобы благословить, — она делает паузу. — Ты не видела Катрину?

Мама качает головой.

— Нет.

— Почему у меня такое чувство, что ты лжешь? — Леона делает шаг вперед.

— Я не лгу.

— Ты бы не стала лгать, пытаясь спасти собственную дочь, не так ли?

— Нет. Я не… я… вы проверяли комнату профессора Крейна? Я уверена, что она с ним.

— Мы только что оттуда, — говорит Ана, и у меня замирает сердце. — Никого из них там не было.

Слава богу.

— Понятно, — говорит мама, отводя взгляд.

— Ты сказала им, — возмущается Леона, наклоняясь над ванной. — Ты сказала им бежать и прятаться?

— Нет, — говорит мама, качая головой. — Я этого не делала, — затем она встречает ужасный взгляд Леоны. — Но я бы хотела.

Леона выпрямляется, на ее губах появляется ухмылка.

— Хм-м. Спасибо за честность, Сара. По крайней мере, теперь мы знаем, что не можем тебе доверять.

И тут Леона протягивает руку и поджигает окровавленную воду в ванне.

— Тебе следовало сгореть, как твои предки, моя дорогая дочь, — говорит ей Леона, пока моя мать кричит и пытается выползти из ванны. Пламя разгорается все сильнее, жар наполняет комнату, и только по чистой случайности то место, где я стою, все еще в тени.

— Нет! — мама кричит, агония пронзает мое сердце, огонь охватывает ее голову, кровь горит, как будто все облили маслом. Уверена, что учителя, оставшиеся в этом здании, услышат крики.

Но куда они пойдут?

Куда они могут убежать, если ковен все равно их найдет?

Леона и Ана разворачиваются, их плащи развеваются вокруг, когда они выходят из комнаты, и я остаюсь наедине со своей умирающей матерью, которая сгорает и тонет в ванне.

И я даже не могу спасти ее. Хочу. Несмотря на все, что она мне сделала, я хочу спасти ее. Я хочу попытаться искупить ее вину, как будто это избавит меня от какой-то ужасной участи. Хочу избавить ее от этого ужаса, основываясь исключительно на том факте, что, как мне кажется, она бы пощадила меня.

Но не могу. Я просто стою в тени и смотрю, как она сгорает дотла, пока пламя не гаснет, снова погружая нас в лунный свет, и ее обугленное тело уходит под воду.

Все становится таким, как было, когда я впервые вошла в ванну.

Как будто вообще ничего не случилось.

Глава 33

Бром

В тот день, когда меня догнал всадник, я был на Манхэттене, стоял у здания профсоюза, пытаясь найти какую-нибудь работу. У меня было ужасное чувство, что за мной наблюдают, в чем не было ничего необычного. В конце концов, все те четыре проклятых года, что я убегал из Сонной Лощины, я чувствовал, что за мной наблюдают, куда бы ни пошел.

Но это было другое. Это было ощущение, что за мной наблюдают изнутри.

Ощущение, что есть кто-то еще, не только в сознании, но и в теле.

Я никогда раньше не испытывал такого страха.

Моя душа была разделена пополам и на четвертинки. Мной завладели поневоле.

После этого все стало черным, как в тумане, пока я снова не оказался в Сонной Лощине.

Но сегодня вечером, сейчас, я уже в Сонной Лощине.

Я просто знаю, что вот-вот окажусь где-то в другом месте.

Чувствую эту тьму, это марево, которое ждет, чтобы перенести меня туда.

Раздается стук, и вместе с ним я ощущаю смерть. Почти смеюсь. Знаю, что это не Крейн. Я хочу, чтобы это был он. Я хочу, чтобы это были Крейн и Кэт, хочу попросить у них прощения.

Но это не они.

Это моя судьба.

Я встаю с кровати, подхожу и открываю ее. В любом случае, стук — просто формальность. Он бы выломал дверь топором и вошел сам.

С другой стороны — всадник.

Двухметровый, без головы, в черном плаще.

Я смотрю на него, на то место, где должна быть голова, и решаю не показывать своего страха.

Герой не так должен умирать.

— Ты здесь, — говорю я монстру.

«Ты звал меня», — говорит Гессенец у меня в голове. «Ты знаешь, что должен сделать».

Я киваю, с трудом сглатывая.

— Знаю. Отдать свою душу.

Гессенец входит в комнату, втягивая в себя весь воздух и энергию, топор волочится за ним. Он поворачивается ко мне лицом, с его плаща движутся тени, готовые задушить меня.

— Но мы заключили сделку, — говорю я ему, расправляя плечи. — И ты должен выполнить. Это единственное, что в конце концов спасет твою душу.

Гессенец смеется.

«Ты ничего не знаешь о моей душе».

— Нет. Но я знаю свою. И они соединятся.

Я протягиваю руку, как будто обмен рукопожатием со злым духом — это обычный вежливый поступок. До этого последнего момента я никогда не заботился о вежливости и формальностях.