— Кто там у тебя? — повторил я.

— Джуд, я тебе не хозяйка, и ты мне точно не хозяин. Я тебя не видела и не слышала несколько месяцев. Я не машина, которая включается только тогда, когда ты берешь на себя труд оторваться от дивана и набрать меня.

Ну все, Джину прорвало, слова так и сыпались, налетая друг на дружку. И тон становился визгливым. У нее кто-то был, и ей стало совестно.

— Я думал, мы вместе, мы пара, — сказал я ей. — Я ошибался.

— Да как ты смеешь? — заорала она на меня. — Как ты смеешь меня обвинять? Ты со мной неделями не разговаривал, а на свиданиях у меня такое чувство, что ты предпочел бы быть где-нибудь подальше.

Слова Джины меня не обидели, и, признаться, я с некоторым удивлением обнаружил, что совершенно не расстроен, что она встречается с кем-то другим. Но такой неадекватный взрыв подсказал мне, что тут что-то непросто. И тут до меня дошло. Пришлось поломать голову секунды две, но было поздно и я устал.

— Дай трубку Моргану, — велел я.

Настала мертвая тишина, сказавшая мне больше тысячи слов.

— Джина, позови Моргана к телефону, — приказал я.

Я чувствовал, что стоит проявить хоть каплю неуверенности, и она только наорет на меня и будет все отрицать. За глазами тупо заныло. Я закрыл их и внутренне застонал. Это предвещало лютую мигрень.

— Привет, Джуд.

Я ожидал услышать его голос — и все равно вздрогнул. Подозрения, даже очень сильные, — совсем не то, что подтверждение твоих подозрений.

— Привет, дружище, — с нажимом проговорил я.

— У тебя пропал интерес, а у меня появился, — тут же сказал Морган.

В его голосе не было ни извинений, ни сожалений. Только задиристость и воинственность.

Я слишком устал и в голове слишком гудело, так что мне было все равно.

— Забирай ее, Морган, только, поверь мне на слово, ты мог бы найти и получше.

— Это все, что ты хотел мне сказать? — ледяным тоном спросил Морган.

— Нет, но сейчас я не могу с тобой разговаривать. Завтра поговорим. Позвони мне на мобильный из телефонной будки.

И я бросил трубку.

Опять я один.

Естественно.

Я рухнул обратно в кровать и застонал — мигрень мстительно прибавила оборотов.

Милая Калли!

Ты это сделала! Ты всё преодолела! Мы с тобой пережили последние несколько дней. Я ни за что не соглашусь пройти через такое еще раз. Но тебя перевели из реанимации ко мне в палату, ты нормально дышишь, вес больше не падает. Меня отсюда не выпустят, пока ты не будешь весить по крайней мере на десять процентов больше, чем при рождении, — так, на всякий случай. Я не возражаю. Честно говоря, я не особенно рвусь в свою квартирку. Я не вернулась домой после смерти Каллума. И никогда не вернусь. Это моя старая жизнь. А ты — моя новая, мое будущее. Но Каллум — мое вечное настоящее. Такое чувство, что стоит вспомнить о нем, и время останавливается. И я не могу себе представить, что когда-нибудь буду чувствовать себя иначе.

Я твержу себе, что нужно пройти все этапы скорби и оставить ее в прошлом, но с каждым вздохом лишь сильнее цепляюсь за него. Не хочу оставлять его в прошлом. Он был больше я, чем я сама. Я понимаю, это бессмысленно, но вот такое у меня чувство.

Зато ты в безопасности, ты поправляешься, вот это теперь и будет для меня самое главное.

Я стоял у окна, сбоку, и смотрел, как течет мимо жизнь. Небо было как серое ватное одеяло, сплошные облака цвета бетона и ни намека на синеву над ними. Воздух тяжелый, неподвижный — он даже гасит шум машин за окном.

Утро понедельника.

Подо мной прошли мужчина и женщина, держась за руки. Мужчина вдруг остановился, с улыбкой повернулся к спутнице. Что-то ей сказал. Я не видел ее лица — она стояла спиной ко мне, — зато видел его. А он не сводил глаз с женщины перед собой. Улыбнулся ей, потом взял за подбородок и поцеловал ее. Я смотрел, текли секунды, но воздуха ни одному из них не требовалось. Я хотел открыть окно и закричать на них, но не стал. Хотел отойти от окна, и пусть делают что хотят, но не мог. Смотрел, как они теснее прижались друг к другу. Смотрел, как мужчина наконец неохотно оторвался от женщины — и погладил ее по щеке, а потом взял за руку. И они пошли дальше. Я смотрел на эту парочку и мечтал, чтобы они поглядели на мое окно, — хотел заставить их силой воли. Но они не поглядели. Эта женщина наверняка была какая-нибудь потаскуха. Кто еще станет так гулять с Крестом? Она даже не пыталась скрыть, что они вместе. Но я-то знал, кто она. Все женщины-нули, которые гуляют с трефами, — потаскухи.

Тут перед глазами у меня нежданно-негаданно всплыло лицо Сеффи. Сеффи и мой брат Каллум. Как это было, когда они были вместе? Ну тут ничего сложного. Каллуму… она заморочила голову — и это мягко сказано. А она? Она стала его погибелью в красивой обертке из богатства и притворной дружбы. Я смотрел, как женщина-нуль с мужчиной-трефом свернули за угол, играя в любовь в мире, где никакой любви нет.

Пора и мне немного поиграть.

Милая Калли!

Угадай, кто навестил меня сегодня! Моя сестра Минерва. Я читала газету и даже не заметила, что она пришла, пока ее тень не упала на мою койку. Понимаешь, с тех пор как ты родилась, меня никто не навещал. Правда, я никого и не ждала. Никто мне не нужен. Но вот она — моя сестра, стоит надо мной, и лицо у нее серьезное, будто барельеф в церкви.

— Привет, Сеффи.

— Привет, Минерва.

Я отложила газету.

Прошло несколько секунд. Мы смотрели друг на друга.

— Как рука? — спросила я наконец.

Ну да, ты ведь не знаешь: твоей тете Минерве прострелили руку, когда я была тобой беременна на седьмом месяце. Надо ли объяснять, кто это сделал? Думаю, к тому времени, когда я буду готова отдать тебе этот дневник, а ты станешь такая взрослая, что поймешь, что в нем написано, ты будешь достаточно взрослая, чтобы все узнать, так что вот: в нее стрелял твой дядя Джуд. Джуд — брат твоего папы, и он ненавидит всю нашу семью, но меня — особенно. Сидеть в больнице и ждать новостей после того, как мою сестру ранили, было ужасно. Я не знала, чем все кончится, — вдруг она больше не сможет шевелить рукой, потеряет ее или вообще умрет. Воспоминание из тех, которые хочется подавить, загнать поглубже да еще сесть сверху, чтобы не показывались, будто на мягкую пухлую подушку. Но оно не желает прятаться, оно пружинит и спихивает тебя. Когда Минерва очнулась, я уговорила ее не сообщать о Джуде в полицию. Попросила сказать, что какой-то неизвестный в капюшоне, скрывающем лицо, ворвался в мою квартиру, а когда я отказалась отдавать ему деньги, выстрелил в Минерву и убежал. Минерва так не хотела. Она хотела, чтобы Джуд заплатил за то, что сделал. Я тоже.

Только я понимала, что ничего из этого не выйдет.

Я была эгоисткой, да, согласна. Но мне отчаянно не хотелось снова баламутить эту историю про Макгрегоров и Хэдли. Я не хотела, чтобы журналисты толпились у меня под дверью и пытались поймать меня для интервью, стоит мне высунуть нос из дома. Не хотела, чтобы меня днем и ночью слепили вспышки фотоаппаратов. Не хотела бередить раны — ни мамы Джуда, ни свои. Но в основном свои. Я была эгоисткой просто до истерики. Я упрашивала и умоляла Минерву и в конце концов уломала, и она пообещала мне, что сделает как я прошу. Но после этого отношения у нас снова испортились — и, думаю, навсегда.

Калли, держись от Джуда подальше. Он ни перед чем не остановится и использует кого угодно, лишь бы получить то, что хочет. А хочет он больше всего на свете мое сердце на блюде и мою голову на копье. Я его ни капельки не боюсь. Если бы дело было только в нем и во мне, я бы встала перед ним и сказала: «Ну, давай!» Пусть делает самое худшее, на что способен. Но все будет иначе. Джуд кто угодно, только не дурак. Он хочет, чтобы я страдала. И знает, что единственный способ этого добиться — через тебя.