– Мелкая дрянь, ты звонила в полицию? Ты вызвала сюда копов? Они приедут… Точно, да, я уверен, что ты это сделала, точно уверен. Девчонка, я же говорил им… Так нельзя, а ты, ты все испортила, надо было… Надо было меня слушать! – этот безумный монолог не заканчивался, а старик в это время ходил по комнате и даже засунул палец в рот, покусывая ноготь. Теперь этот монолог кажется мне страннее, но, возможно, в тяжелом состоянии я просто могла запомнить что-то не так.

При чем здесь полиция и почему первыми его мыслями стали именно эти, еще предстояло размышлять. Одно я знала наверняка – в тот момент он испугался, как никогда, и я даже не могла подумать, что он может не справиться с собой. Так заволноваться и потерять контроль… Тем более, однажды я видела человека, который напоминал полицейского, в точно такой же темно-синей форме, он выходил из нашего дома, и дедушка даже пожимал ему руку. Но сейчас… Даже несмотря на мои жалкие попытки убедить, что я позвонила всего лишь его другу, что легко проверить, не принесли результатов. Он схватил меня за шиворот и приволок обратно в комнату, а потом принес пахнущие гнилью доски и заколотил окно. При этом он не произнес ни слова. Я тоже сидела и молчала, проваливаясь в неглубокую дрему и думая, что же хуже, когда он кричит или же… Когда остается бесшумным. На этот вопрос у меня был готов ответ сразу же после того, как он вышел из комнаты и захлопнул дверь, следом подперев ее с другой стороны то ли шваброй, то ли просто палкой, благо ключей от всех комнат у него не было. Он просто ушел, оставив свою заболевшую внучку наедине с темнотой…

Не знаю, прошел тогда день или даже пара дней – пока я сидела одна, закрытая, Джон приносил мне еду и не обделял меня лекарствами, которые уже давал мне ранее. Каждый раз аромат, исходивший из этой трубки, менялся, заставляя глаза слезиться, а губы неметь, но такова была плата за мою болезнь – таково было лечение. Все напоминало первую мою ночь после принятия дымной терапии (так он называл ее), вот только вместо больной и пустой головы, слабости, меня настигала тошнота, из-за которой я не могла есть. Во рту пересыхало, но воды не было. Я покорно лежала в холодном поту и ждала выздоровления, думая, что так и надо. Во снах видела родителей, море, песок…

Однажды мне приснился плохой сон, в котором незнакомый мужчина трогал меня, его руки были на моей кофте, на штанах. Он пах потом и одеколоном, от которого даже во сне у меня образовался мерзкий ком в горле, который никак не хотел исчезать, который не давал мне вдохнуть, мешал дышать. Я слышала звук молнии – неприятный голос, который нашептывал мне непонятные слова, шорох одеяла, которым я все это время была накрыта, но дальше… Видеть я не могла, сон был расплывчатый и нечеткий, словно я смотрела сквозь мутную воду. Я хотела проснуться, но не знала, как. А позже… Все кончилось. Когда мне все же удалось открыть глаза, в комнате никого не было, мое одеяло было на мне, никакой мужчина не прятался за дверью. Но уже проваливаясь обратно в дрему, я подумала, как же правдоподобно выглядел этот сон, ведь на мне была точно такая же кофта.

Спустя немного времени, Джон принес мне воды и сэндвич, который наполнил комнату ароматом теплого хлеба. Я чувствовала себя лучше, но слабость и неприятная боль внизу живота, которая появилась тем же утром, заставляя меня елозить на кровати от неприятной истомы, стоило мне окончательно проснуться, все еще не покидали меня. Поев и умывшись, я наконец-то заметила, что тот выпустил меня, и, скорее всего, сделал это не из чистых побуждений. Весь день прошел обычно, даже боль, мучающая меня еще днем, к вечеру прошла. Вот только меня все же беспокоило, что, когда я пошла в туалет, на моем белье я увидела смазанные, уже впитавшиеся следы крови, всего несколько капель, но это точно была она.

«Женские дни» не должны были начаться у меня так скоро, но другого объяснения этому неожиданному совпадению я не находила, а потом и вовсе решила, что это может быть побочным эффектом от «лекарств», которые давал мне дедушка. Через несколько дней – все благополучно забылось, а я снова стала проверять силки.

Через пару-тройку дней Арнольд все-таки решил заехать и поинтересоваться, почему девчонка несла ему в трубку ересь и почему я звоню, когда мне вздумается. Видимо, после этих слов Джон убедился, что я и вправду не накликала беду на его голову, а лишь «доставала» его прихвостня, поэтому… Более не запирал меня.

Тщательно промыв весь мех и прополоскав его, я начала свежевать тушу.

Спустя примерно двадцать минут все было готово, а я уверенным шагом направилась обратно – торопилась отдать все Джону.

За столом его не оказалось. Развернувшись и пройдя за дом, я увидела привязанную к более новому настилу лодку, в которой уже стояло несколько белых пакетов. Раньше я никогда ее не видела, обычно «покупатели» приезжали на моторках таких же старых, как и сами хозяева. Но мужчина, который стоял рядом с Джоном, выглядел не так, как прочие. Конечно, и молодым его назвать было нельзя, но фору этим старикам он мог дать. Мужчина был среднего с виду возраста, высокий и темноволосый. Лицо было невозможно четко разглядеть с дальнего расстояния, но я сразу же заприметила на нем довольно хорошую одежду, которая выделялась на фоне обносков Джона. Между прочим, даже тот сегодня был какой-то не такой. Несколько минут я старалась понять, что же не так, в голове мелькнули его обычные образы и вид со стороны… Он смеялся. Что-что, а его смех я слышала лишь, когда он находился в полупьяном состоянии. А сейчас, я видела будто бы «настоящего» Джона.

Стараясь не наткнуться на стоящие инструменты, я развернулась и пошла в дом, стараясь выкинуть из головы только что увиденное.

Белая земля. Колючие снежинки, падающие с неба, таяли холодными каплями, оставляя на лице прохладу. Облачко пара из приоткрытых губ вырывалось легким облаком, словно птица, которая только и ждала, чтобы оказаться на свободе. Шаги тяжелые, безжалостно утопали в сугробах, оставляя позади темные углубления.

Что-то я совсем подзабыла что я здесь делаю… Одета в теплые вещи, за плечами рюкзак, правое оттягивается от дополнительного веса, который уже давно мне привычен – ружье, не раз выручавшее меня зимой. Вроде бы все как всегда, эта часть леса мне смутно знакома. Дедушка несколько раз водил меня этой дорогой, я помню сломанное дерево, которое лежит выкорчеванными корнями вверх, и несколько тонких елей, которые, словно три худеньких девушки, следят за каждой заблудшей душой.

Поправив меховой капюшон, прислушалась к нагнетающей тишине. Такое безмолвие напрягало. Но еще больше напрягало то, что эта тишина наступает лишь в случае опасности. Какой-то хищник находился рядом, нужно было быть начеку и держать ружье наготове.

Стоило мне опустить взгляд, как белизна снега сменилась на ярко алый, с неровными, хаотично разбрызганными каплями,, словно неуклюжий художник потерял равновесие и уронил краски прямо на землю.

– «Что за…» – я слышала, как произнесла это, но чувствовала, что рот оставался неподвижен. Рука дернулась к горлу, пальцы коснулись кожи… Стараясь выдавить из себя хоть слово, я лихорадочно прокручивала варианты, что могло произойти.

Кровь, везде была кровь, но чья?

Переведя взгляд немного правее, туда, где пятен было больше всего, я увидела неподвижную тушу оленя, который лежал, запорошенный снегом, в нескольких метрах от меня. Хищник, которого лесные животные боялись, был крупнее волка, это точно – бок оленя был разодран длинными полосами когтей, а одна нога висела на том, что осталось от сухожилий.

Чуть левее, на лесной дороге, раздались смех и шум. Разговор двух голосов.

Стараясь приглядеться, я сделала шаг. Но ничего не вышло, словно ноги вросли прямо в сугроб. Я дергалась сильнее и сильнее, пока не почувствовала слабое онемение, но мое тело так и не сдвинулось с места. Странно, но ни паника, ни страх так и не появились, поэтому я принялась смотреть, когда из-за поворота покажутся незнакомцы.