— Да так, ничего, к слову пришлось, — пожал плечами Сечень. — Просто мне думается, что однажды довелось мне увидеть Радивоя Проклятого.

Велигой весь превратился в слух.

— Что, правда? — заинтересованно спросил Драгомысл. — А сколько ты перед этим выпил?

— Ни капли, — сказал, как отрезал, старый воин. — У Святослава на службе хрена с два бы тебе дали нажраться перед сражением. А тут еще в такую передрягу угодили…

— И как же дело было? — Драгомысл поудобнее устроился в седле, — Рассказывай, пока время есть.

Сечень выпрямился, прокашлялся.

— В общем, осадили нас ромеи в Доростоле. Осаждать — дело неприятное, а сидеть в осаде, понятно, и того хуже. Поэтому мы, по большей части, старались сами ромеев дергать. А их, сволочей, видимо-невидимо, такое стадо пока перерубишь — руки отваляться… Сотником был у нас тогда сам Зарян. Не слыхал? Э-э-э-х, куда этот мир катиться? Если уж такого воя позабыли…

— Не позабыли, — вмешался Велигой. — Лично я о Заряне слышал раз сто, не меньше. Так ведь он же вроде бы там, под Доростолом и пал смертью геройской?

— Ну, слава Богам, раз помнят, значит есть еще на земле Правда, — вздохнул Сечень. — А что посекли его… ты дальше слушай. В общем, сделали мы очередную вылазку. Сам князь с нами пошел, ну мы, от излишка рвения и обмишурились малешка… В общем, отрезали нас от города. Ну, что делать, не сдаваться же! Кое-как построились, пошли на прорыв. Много наших тогда полегло, самому Святославу мечом так заехали, что аж через голову перевернулся. Слава Богам, кольчуга на нем была добрая, переломало его, но жив остался… В общем, пробились-таки мы к воротам. Зарян в последних рядах шел с десятком лучших бойцов, отход прикрывал. А ромеи валом валят, в ворота им, видите ли, хочется вслед за нами! А Зарян, когда понял, что не успеют наши ворота закрыть, со своими богатырями ка-а-ак двинет в контратаку! Шагов на десять от стен ромеев отбросили, как раз последний из нас успел в ворота проскочить. Тут ромеи очухались, стали Заряна сотоварищи вновь к воротам теснить. Ну, мы для них одну створку приоткрыли чуть-чуть, чтобы, значит, по одному проскакивали… Да не для ромеев, дубина!.. В общем, все наши в город отступили, Зарян последним шел. А ромеи прут, как лоси на водопой, такой напуск взяли, что только держись… И тут Зарян, видя, что если сейчас же ворота не закрыть, то все, хана, просочатся, гады, ту приоткрытую створку хвать… одной рукой!.. и перед собою ее хлоп! Только стены задрожали. Ну, у нас выбора не было, засов накинули, думаем, как теперь сотника нашего выручать. А Зарян к воротам прижался и такого шороху ромеям задал! Великий, великий богатырь был! Таких и нет уж больше… Я на стену с луком забрался — все ж какая-никакая, но подмога… И вижу все, на исходе силушка у нашего сотника. Вокруг него уже здоровенный вал из вражьих тел образовался, меч так и блещет, но чую, все, скоро конец… Ору своим, чтобы думали быстрее, сам дергаюсь, стрела на тетиву не попадает… И гляжу, все. Пал Зарян на колени, из последних сил меч подымает… И вот тут-то все и случилось…

Велигой затаил дыхание. Впрочем, как и все, кто слушал рассказ старого воина. А Сечень тем временем продолжал:

— Не знаю, откуда он взялся. Огромный всадник на могучем коне. Только вот серый весь какой-то, блеклый… Волосы длинные — вон, как у нашего Велигоя, — и совсем седые. Меч в руке здоровенный, что твоя оглобля… Выметнулся словно из воздуха, и на полном скаку как вломится в ромейские ряды! Не поверите, это было похоже на то, как будто бы острейшим ножом кусок масла рассекли… Никогда бы не подумал, что один человек может ромейскую фалангу разметать, как стог сена, но было же, было… Где промчится — горы мертвых тел, только меч свищет, аж клинка не видать… Мы пока глаза терли, да мозгами скрипели, от ромейского напуску уже ни хрена не осталось. И во время. Заряна-то как раз последние силы оставили. Упал ничком на трупы поверженных врагов… Кто-то из наших очухался-таки, бросился ворота открывать. А всадник этот, серый, к Заряну подлетел, подхватил в седло… и поминай, как звали. Будто в воздухе растворился, и сотник наш вместе с ним. И вот так я думаю — не иначе, как был тот всадник сам Радивой…

На некоторое время повисло молчание, только слышно было, как чивиркает в холмах какая-то птица. Сердце Велигоя стучало, как кузнечный молот. Вот, тебе, Барсук, и зацепка. Настоящая, не бред впечатлительного юнца, не пьяное видение! Не упустить! Не упустить ни в коем случае!..

Молчание нарушил Драгомысл.

— Чудные дела творятся порой… — пробормотал он. — Чудные!

— А что потом было с Заряном? — спросил Велигой, стараясь, чтобы голос не выдал его волнения. — Так и сгинул?

— Разное говорят, — пожал плечами Сечень. — Слыхал, будто бы видели его потом, спустя много лет где-то то ли в Таврике, то ли у вас, в тиверских землях. Но это всего лишь слухи, потому утверждать не буду.

«Так. Таврика. Если жив Зарян, разыщу. Из-под земли достану, но разыщу.»

— Ладно, — раздался голос Эрика. — Все это, разумеется, очень интересно, но давайте заканчивать треп, мы уже подъезжаем.

Впереди выросла неровная стена деревьев. Солнце спряталось за холмы, и их верхушки светились словно своим собственным багровым светом. В ветвях деревьев заговорщицки перекликались ночные птицы, в воздухе, еще сохранившем дневное тепло, звенели комары. Ветра не было, в ложбинках между холмами начал скапливаться вечерний туман. Приближалась ночь.

Велигой как в воду глядел. Жуткий гам, состоящий из звона оружия, криков боли и ярости, а также отборных матюгов, услыхали еще только подъезжая к перелеску. Похоже, выяснение вопроса, кому вести братию на выручку пленной атаманше, и стоит ли вообще этим заниматься шло полным ходом.

Конные спешились, с лошадьми оставили двоих, наименее пригодных к бою русичей из числа возниц. В молчании обнажили оружие и стараясь как можно меньше шуметь углубились в темноту меж деревьями.

Дозоров, как и ожидал Велигой, на этот раз не оказалось: отсутствие предводителя сказалось на всей организации самым плачевным образом. Никем не замеченный, отряд беспрепятственно добрался до поляны, и быстро рассредоточился вокруг нее. Даже проклятия спотыкающихся в темноте варягов не привлекли внимания разбойников: им было не до того.

По всей поляне, озаренной трепещущим светом костров, шла жестокая, бессмысленная драка. Понять кто, кого и за что лупит, было совершенно невозможно. Возможно, поначалу и были какие-то отдельные группы, объединенные общими интересами, но к моменту появления отряда в рядах разбойников окончательно и бесповоротно воцарился полный беспорядок. Все дрались против всех, рубили все, что движется, без разбору и без пощады. Поляна была залита кровью и усеяна телами. Многие еще шевелились, пытались ползти, их топтали, добивали, пользуясь передышкой спешно шарили по калитам, сдирали все мало-мальски ценное. Мелькали перепитые рожи, перекошенные звериным бешенством, сверкала сталь, раздавались страшные крики умирающих, глухие удары, топот, чавкала под сапогами кровь.

Но возле уже знакомого белого шатра и разложенной вокруг него добычи непоколебимо замерли шестеро стражей в сверкающей броне, удерживая дерущихся на некотором расстоянии. Личная охрана атаманши то ли так и осталась ей верна, то ли просто дожидалась, когда страсти улягутся сами собой и оставшиеся в живых наконец возьмутся за ум.

Притаившись в тени раскидистого куста, Эрик смотрел на побоище широко раскрытыми глазами, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

— Боги мои… — прошептал он заплетающимся языком, — Один Великий, Тор-воитель, что ж это на свете делается? Боги, как это… как все это мерзко!

— Мерзко, — согласился Велигой, пристально всматриваясь в происходящее на поляне. — А что ты, собственно, ожидал увидеть? Новгородское вече? Впрочем, то, что обычно твориться на этом самом вече, не многим лучше происходящего здесь… Это тот самый случай, когда свобода начинает у человека из ушей хлестать. Нет больше никаких запретов — ни совести, ни рассудка… Свобода превращается во вседозволенность.