Я подумала, что надо бы петь вслух, помогая Кесселю держать нужный ритм, но голос дрожал, а горло стискивала ледяная хватка паники. Говорить – и то было сложно…

– Не беспокойся! – Взгляд светлых глаз пронзил, казалось, до самого сердца, и я почувствовала, как мой шейд откликается на безмолвный призыв дуала. – Буду повторять за тобой точь-в-точь.

Я мысленно запомнила время остановки сердца Саула. У Хель было на минуту больше – но вряд ли это будет иметь значение, если…

Нет, никаких «если». Я не могла потерять Михелей – кого угодно, только не их. Все получится, нельзя иначе.

Раз, два, три…

Удар.

Выдох. Выдох.

Раз, два, три…

Я нажимала, склонялась над Саулом, с силой выдыхая в полуоткрытый рот, и нажимала снова, мысленно ведя отсчет времени с момента начала реанимации. В метре от меня Кессель копировал каждое мое движение, пытаясь вернуть к жизни Хель. Мы действовали как единый слаженный механизм – четыре руки, две пары легких.

Досчитать до тридцати.

Два выдоха.

Снова.

Четыре минуты.

Раз, два, три…

Дверь с шипением втянулась в стену.

– Стим и энергетическая смесь у меня, – с порога сообщила Ракель, влетая в медицинский блок. – Химик немного отстал, но сейчас будет. Солана, что с ними? Хавьер?

– Продолжай, – бросила я, увидев, что Кессель поворачивается к барменше. Предупреждение было излишним – руки шейдера работали размеренно, не сбиваясь с заданного ритма. – Остановка сердца. Реанимация.

Ракель замерла, держа в руках светящиеся пакеты.

Четыре минуты сорок секунд.

– Слушай меня, – скороговоркой проговорила я фемме. – Набери два шприца неразбавленного стима и вколи обоим как можно скорее. И сделай это так, чтобы не мешать нам. Прерывать реанимацию нельзя.

– Поняла.

Выдох. Выдох.

Пять минут двадцать пять секунд.

Ракель ловко вкатила расплавленное золото стима в вену Саула и отвернулась, чтобы помочь Кесселю и Хельми. Светящийся бугорок застыл на руке медика, но сейчас его сияние казалось тусклым, безжизненным. Стим не расходился по телу…

Потому что кровь больше не текла.

Мне не надо было даже поднимать взгляд на Хель – я и без того знала, что увижу ту же картину.

Отчаяние подкатило к горлу горьким комком.

– Ракель… – Фемма немедленно подскочила ко мне. – Пожалуйста, попробуй своим шейдом достучаться до шейда Саула.

Во взгляде барменши-медички мелькнула глухая тоска.

– Я не могу.

Как и я. Но что еще оставалось делать?

– Кессель… Хавьер… попробуй ты! Я знаю, ты можешь. Ты же все можешь. Пожалуйста!

Семь минут.

Но шейдер только покачал головой.

– Я не слышу их шейдов, – тихо проговорил он, не отнимая рук от груди Хель. – Не слышу и не чувствую. Сола, скорее всего…

– Не смей! – взвизгнула я, с силой надавливая на замершее под ладонями сердце. – Не смей, не смей, не смей этого говорить! Я спасла тебя, потому что не сдавалась до последнего, а ты!

– Сола…

Выдох, выдох.

Восемь минут.

Шисс!

Раз, два, три…

– Солана…

– Нет!

– Сола, – раздался позади меня другой голос. Ракель. – Сканеры подтверждают…

Нет.

Девять минут.

– …все процессы в теле остановились, мозговая активность отсутствует.

Нет…

Девять минут пятнадцать секунд.

Выдох, выдох.

Губы Саула показались такими безжизненными и холодными, что меня невольно бросило в дрожь. Шейд внутри замер, давно почувствовав то, что так упорно отказывался признавать разум. Медик был…

Девять минут тридцать секунд.

…мертв.

– Достаточно, Сола.

– Нет…

Я вскинулась, обжигая Кесселя разъяренным взглядом. Но… внутри набухал горький ком осознания: бесполезно. Поздно. С хриплым выдохом, больше похожим на стон, я отняла руки.

Кессель остановился ровно минуту спустя.

Я почувствовала отстраненную благодарность к шейдеру. Если бы он отступил раньше, хоть на секунду раньше – пусть это и было правильно, разумно и осмысленно, – это было бы все равно что отнять у Хель последний крошечный шанс выжить. А так…

Мы сделали все, что могли.

– Время смерти…

Что-то с грохотом упало на пол, послышались сдавленные невнятные извинения.

– Химик! – рявкнула Ракель. – Почему так долго? Где тебя носило?

– Так это… споткнулся. И вот генератор еще разбил… что за невезуха!

– Попросил бы кого помочь.

– Да кого, – раздался беспомощный ответ. – Это только тебя все слушаются…

Я даже не повернула головы. Химик так Химик, задержался, споткнулся – какая теперь, к шиссам, разница. Поздно… поздно, поздно, все слишком поздно… Саул и Хель мертвы, а все остальное не имело значения. Никакого… значения.

У меня не было никого ближе них, давно уже не было. Отца я почти не помнила, а мать всегда была слишком поглощена нездоровыми отношениями с Ли Эбботом, чтобы обращать на меня внимание. А Михели… Михели были совсем другими. Без них я бы не выжила после бегства из Центра. Не нашла бы свое место в жизни, свое призвание – помогать другим, спасать жизни.

Но Саула и Хель я спасти не смогла…

Все, что осталось теперь, – это до рези в глазах вглядываться в неподвижное лицо медика, похожее на застывшую маску. И вспоминать…

Совместные дежурства и долгие изматывающие операции, ловкие подвижные пальцы, порхающие над телом пациента, звон браслетов Хель, сидящей за монитором анестезиолога. Распитие стима на троих и ужины в местном ресторанчике, куда мы ходили каждый год отмечать годовщину знакомства Михелей. Смешливые морщинки Саула, улыбку Хельми…

И тот день, когда мы впервые познакомились, бессознательного нор-ра и реанимацию, проведенную прямо на улице в обход всех неписанных законов трущоб.

Потому что Саул всегда ставил чужую жизнь выше каких-то там правил.

И научил этому меня.

За восемь лет в клинике Шей Саул Михель показал мне, как запускать сердце, собирать кости, сращивать мышцы, зашивать кишки и прочищать легкие. Как не сдаваться, не отводить взгляд, не отворачиваться от того, кто нуждается в помощи, не бояться трудностей.

Но этого… этого оказалось недостаточно.

Стены и пол медицинского блока были ледяными. Я чувствовала это даже через плотную ткань футболки – холод проникал под кожу, пробирал до костей. Казалось бы, если долго неподвижно сидеть на одном месте, оно должно хоть немного прогреться, но нет. Начищенные белые плиты буквально высасывали из тела последние крохи тепла, погружая в оцепенение, замораживая чувства.

Но легче от этого не становилось.

В смежной комнате мелькали ноги в свободных штанах и тяжелых армейских ботинках. Боевики «Механического солнца»… четверо или пятеро. Крепкие манны, способные позаботиться о телах. Негромкие голоса доносились будто сквозь вату. Я слышала их, но не разбирала ни слов, ни смысла.

Робот-уборщик крутился под койками, счищая с пола кровь.

Интересно, что здесь принято делать с трупами? Не к шиссам же они их выбрасывают, в конце концов. Пусть Анхель и ляпнул что-то подобное, мол, утилизатор… рядом…

Чья-то ладонь опустилась на плечо. Ракель.

– Вот, – произнесла фемма, протягивая мне сверток с одеждой. – Взяла кое-что у наших фемм. Тут джинсы, топ и рубашка. Размер твой.

– Спасибо. – Собственный голос, отстраненный и пустой, показался совершенно чужим.

Не дождавшись, когда я протяну руку, Ракель положила одежду на низкий столик. Замерла рядом, не решаясь нарушить повисшего между нами тяжелого молчания. Несколько тихих ударов сердца, и фемма ушла.

Я медленно оторвала ладонь от колена и коснулась пальцами клетчатой ткани рубашки. Натуральная, качественная, приятная на ощупь. Теплая. И, кажется, новая – ни единой потертости или лишней складочки. В любой другой момент я бы, наверное, порадовалась хорошей одежде. Но сейчас было все равно.

Взгляд медленно скользнул вверх по гладкой коже руки. Правое запястье, где раньше располагался ид-чип, было чистым – ни бурой подживающей корки, ни белой полоски шрама. От операции, проведенной Никс, не осталось и следа. Как будто и не было никогда Шей Соланы Диаз, законопослушной жительницы Абисс-сити. И прежней жизни… тоже не было.