–Товарищ подполковник, а Вы давно были на родине? – парень не выдержал, заметив, что офицер открыл глаза и просто смотрит вперёд.

Кузнецов повернул голову, думая о чём-то своём:

– Почти год как…

– А я неделю назад всего! После сержантской школы за отличную учёбу дали три дня отпуска. Потом на поезд. Вчера приехали и сразу в самолёт. Хотите, расскажу, какие в Уссурийске изменения произошли?

Офицер, понимая остроту переживания бойцом слома динамического стереотипа, устало улыбнулся и лишь мимикой показал: «Валяй».

Младший сержант оказался прекрасным рассказчиком, замолчав, лишь когда заурчали приводы механизации крыла и двигатели тревожно уменьшили тягу. Самолёт ощутимо сбросил скорость и, чуть покачиваясь с крыла на крыло, вышел на посадочную глиссаду. Восходящие от земли потоки раскалённого воздуха, на небольшой высоте создают множество локальных очагов с разной плотностью атмосферы, из-за чего транспортник начал слегка вибрировать и спотыкаться на воздушных ямах. А когда под ногами загрохотала и застучала гидравлика выпускаемых шасси, к общей картине предстоящего свидания с землёй прибавился ещё и шум набегавшего на них воздушного потока.

Бывалые так и дремали, синхронно встряхивая головами при очередном толчке, а в среде «новичков» началось броуновское движение.

Кузнецов наклонился к бойцу:

– Иди скажи, чтобы сели и пристегнулись.

Тот направился к своим. Судя по хмурому взгляду, кто-то из дедов послал его подальше. Однако младший сержант нашёл какой-то довод, и за несколько минут до приземления, все смирно сидели на сидушках, пристёгнутые ремнями.

Перед самым касанием земли, пилот, вероятно, ещё больше выпустил закрылки и совсем сбросил тягу. Ил-76 будто чуть завис и спустя секунду, загремел всем своим нутром на стыках бетонных плит взлётно-посадочной полосы аэропорта столицы Таджикской ССР – города Душанбе. Почти сразу, дико завыл переложенный реверс двигателей, и ускорение стало отрицательным, словно какой-то горный дэв схватил самолёт за хвост в попытке его остановить. Но через шесть секунд могущественный дух бросил эту затею, и транспортник побежал, стуча колёсами значительно реже и тише.

Остановились на дальней аэродромной стоянке. Ещё в иллюминатор Кузнецов увидел на лётном поле часового из состава караула, выделенного для охраны борта с боеприпасами. Маленький таджик, в солдатской панаме песочного цвета, с тёмно-коричневым лицом и такими же предплечьями, двумя руками держался за лямку автомата с пристёгнутым штык ножом. Дождавшись остановки турбин, и как только техник кинул под колёса шасси тормозные башмаки, он быстрым шагом направился под крыло, в тень.

– Плюс 46 сегодня, – сказал вышедший борттехник, направляясь в хвост, чтобы открыть аппарель.

Несмотря на прохладу внутри, от этих слов, Сергей тут же покрылся испариной. Сразу снял китель и галстук, расстегнул две верхние пуговицы рубахи. Четверо десантников, как по команде, закатали рукава своих выцветших «песчанок» и растянули ворота чуть ли не до пупа. После чего, смирившись с неизбежным, загодя прищурились и уставились в хвост самолёта. Двое полковников с главного штаба погранвойск неодобрительно взглянули на Кузнецова, посмевшего не по-уставному освободиться от галстука при ношении рубахи с длинным рукавом. Однако разумом понимая, что температура за бортом близка к адовой, кителя всё-таки сняли и пошли в хвост. Там уже толпились в нетерпении «новенькие». Кое-кто из них снял бушлаты: вероятно, догадались, что «деды» – десантники, не зря так, не по форме расхлестались и сидят смирно в носу. Но большинство, увидев рядом двух полковников, наоборот, застегнули даже верхние пуговки ватных курток.

Аппарель клацнула замками, и полоса яркого света хлестнула по глазам. Сходня замерла, словно давая людям привыкнуть к ослепительному аду, и спустя две секунды, почти бесшумно, опустилась на бетон. Чрево самолёта разверзлось, открыв своё содержимое жару преисподней…

– Бл…. Ни хрена себе, – донеслось недружное из хвоста, после того как в лицо ожидающим ударила волна раскалённого воздуха.

Кузнецов посмотрел в иллюминатор: машины на поле ещё не было. Десантники с немым вопросом взглянули на него. Он махнул головой, и бойцы спокойно остались сидеть в том месте, куда жара доберётся в самую последнюю очередь. А «новенькие» с московскими проверяющими, несмело затопали по сходням аппарели, ослеплённые беспощадным солнцем и почти нокаутированные тяжелейшим перепадом температуры.

Через пять минут открылась дверь пилотской кабины, на грузовую палубу спустился командир и второй пилот. Увидев пятерых пассажиров, неспешащих покидать ещё не выжженное жаром нутро самолёта, лётчик понимающе улыбнулся:

– Господа, полёт окончен. Командир и экипаж прощается с вами и просит покинуть борт. Машины уже на КПП, сейчас подъедут, – и, поравнявшись с четырьмя «дедами», иронично продолжил: – Что десантура, понравилось ящики грузить? Ща оставлю ещё и на разгрузку. Давай на выход. Нельзя находиться здесь, опасный груз.

– Лететь с ним неопасно, а машину в прохладе дождаться, охренеть как опасно… – пробурчал один из «дедов», и бойцы, лениво собрав свои пожитки, поплелись в хвост.

Экипаж прыгнул в прибывший УАЗик, машина лихо умчалась вдаль.

Пять минут на раскалённой до 80 градусов бетонке лётного поля, для непривычного к жаре сибиряка или дальневосточника – это шок, похлеще нырка в ледяную прорубь. Новенькие, построенные сержантом из старослужащих под крылом самолёта, смотрели теперь на сходящих с борта бывалых военных, со страдальческими лицами и глазами, в которых читался один вопрос: «Неужели здесь можно выжить?».

Машин всё ещё не было. Часовой подошёл к двум полковникам, что прятались в тени хвостового оперения:

– Та полкани. Ходить туда от парель. Нэлза здэс. Граница поста тэпэрь, – чёрный лицом маленький солдат, ростом почти как его автомат с пристёгнутым штык ножом, показал рукой на другую тень – под крылом, и поставил в десяти метрах напротив открытой аппарели табличку: «Стой! Граница поста».

Полковники, сморщившись от жары как урюк, молча перешли к группе построенных бойцов. Те вытянулись. «Деды» – десантники, даже не шелохнулись. Они сидели на бушлатах возле шасси, ожидая, когда колёса остынут после посадочного торможения, и на них можно будет облокотиться. Хотя в душе́, бойцы, конечно, надеялись, что лётчик не обманул, и машины приедут значительно раньше.

– Охренеть пекло, – произнёс один из полковников, обращаясь к Сергею. – И что, здесь так всё лето?

– Ну… не всё, но частенько – да. Бетон ещё. Вы бы свой дипломат убрали в тень.

Полковник подошёл к чемоданчику и переставил его ближе к фюзеляжу. На белом покрытии остались четыре тёмных следа от расплавленных пластиковых ножек поклажи.  Полковники рассмеялись, изучая первые повреждения, полученные в командировке, и притрагиваясь к расклеенной чёрной поверхности дипломата:

– Ты смотри, а то сейчас коньячок твой закипит, – пошутил один из них. – Где там эти чёртовы встречающие?!И покурить нельзя… – очень быстро его шутливый тон сменился раздражением.

Прошло уже десять минут. Солнце поднималось в зенит. Тень смещалась, и люди, как муравьи, передвигались за ней. Кузнецов посмотрел на измученных уже «новеньких». Подошёл к ним:

– Сержант, что ты выстроил их, как на строевом смотре? Пусть сидят, а то ещё пару минут и посыпаются аки листики с банного веника. Здесь разрешено ношение формы с расстёгнутой верхней пуговицей и закатанными рукавами. Распорядись.

Солдаты с облегчением упали на свои бушлаты, посмотрев на подполковника как на библейского спасителя.

Вдалеке показался уазик и пузатый автобус ПАЗ. Ожидающие оживились. Уже направляясь к машине, Кузнецов подошёл к молодым солдатам:

– Давай, зёма, – протянул он ладонь долговязому младшему сержанту, – служи нормально и слушай командиров. Не лезь никуда. Тебя, как зовут, кстати?

– Ярослав… младший сержант Пономарёв… Ярослав Юльевич, – сбиваясь от волнения, произнёс парень.