– Ну да. Отдельный точно, только не батальон, а бригада. И не строительная, а специального назначения… ГРУ. Позвони в караулку, скажи, пусть задержанного приведут. Нужно ещё раз его допросить.

Али на вопрос о службе в армии ответил кратко, что был командиром отделения и демобилизовался сержантом. Понимая, что парень под подпиской о неразглашении, Сергей сразу сообщил о своей осведомлённости его припиской к частям военной разведки:

– Я офицер КГБ, мне можно рассказывать такие вещи, потому что расписку о неразглашении у тебя тоже отбирал офицер госбезопасности.

Довод был так себе, но он подействовал, и оказалось, что парень служил в составе 156-го отдельного отряда спецназначения, который участвовал в 1979 году в штурме дворца тогдашнего президента Афганистана Хафизуллы Амина:

– Нашу часть называли «мусульманский батальон», потому что личный состав был из таджиков, узбеков и туркмен, а под Кабулом действовали в афганской форме. Все знали языки, набраны в отряд из частей Спецназа и ВДВ по всему Союзу. Но многих, как меня, сразу призвали в 15-ю бригаду. Я был в сборной университета по лёгкой атлетике, кандидат в мастера спорта, да и учился хорошо, – он испытующе посмотрел на офицера. – Командон, ты поклялся!

– Не переживай, Али. Всё только между нами. И у меня есть новость, про убийцу твоих сестёр… – теперь уже Сергей сверлил собеседника немигающим взглядом.

Тот переменился в лице: смуглая кожа словно ещё больше потемнела, зелёные глаза вспыхнули дьявольским огнём, губы напряглись в каком-то яростном оскале:

– Ты скажешь мне его имя?

– Да. Его зовут Вахид. Более того, я скажу, где найти шайтана, и помогу тебе до него добраться, потому что, кроме твоих сестёр, он убил и троих пограничников. Ребята все русские, поэтому возмездие за них осуществить должно государство, но мы бессильны пока сделать это. И если ты сможешь отомстить за своих родственников, то утешишь и родителей погибших солдат…

– Говори, я согласен, – Али резко прервал Сергея, недослушав его до конца.

Кузнецов внимательно наблюдал за мимикой и жестами ваханца, пытаясь по невербальным сигналам и неосознанным движениям, прочесть в них ответ на главный вопрос: «Не подведёшь ли ты меня, Али?». Собеседник весь словно подпружинился, корпус подал вперёд и в нетерпении, даже привстал со стула. Разведчик медленно переместил взгляд с его лица на сжатые кулаки, с побелевшими от напряжения костяшками пальцев. Тот проследил направление внимания офицера, после чего шумно выдохнул и, распрямив ладони, растёр их, будто смывая с рук невидимое напряжение:

– Ты можешь положиться на меня комондон, не подведу – я не кафир и вешать собаку не буду. Зачем душе, проданной шайтану, скитаться по земле рядом с душами моих несчастных сестёр? Аллах всемилостив и, может, за моё великодушие к отродью Ибиса… да простит Всевышней за осквернение языка именем дьявола, примет невинно убиенных Бахору, Зевар и их мужей… Аллах, Азза ва Джаль! – ваханец молитвенно провёл по лицу ладонями. – Я сделаю это так, как делали мои предки – ритуальным кинжалом ассасинов. Он умрёт, а его род пусть будет в ужасе.

Сергей внутри даже улыбнулся сам себе, заметив, что Али чутко уловил его сомнения в правильности помощи в столь неоднозначном деле, как месть. Но ещё больше его удивило то, что сам он не был уверен в практической осуществимости акции, а исмаилит решил, что собеседника атеиста могут беспокоить «посмертные мытарства чёрной души нечестивца».

– Это твой акинак? – Сергей вытащил из ящика и положил перед Али старинный кинжал в потемневших серебряных ножнах. – Нам важно, чтобы банда касапа исчезла вместе с главарём, а что будет с его душой, пусть действительно решает Аллах. Извини. Вчера провели обыск в твоём доме. Изъяли холодное оружие. Таков порядок, но соседи ничего не знают, поэтому честь семьи не посрамлена. Отцу привезли керосин, продукты и сладости для племянника. Ты же не думал, что я сразу поверю твоим словам?

Невероятная гамма эмоций промелькнула в мимике парня, окончившись гримасой ужаса:

– Надеюсь, никто не прикасался к клинку? – тихо спросил Али. – Его нельзя трогать.

– Я, точно нет. Ещё даже не видел, – спокойно ответил Сергей и извлёк акинак из ножен.

– Не хватай только лезвия пальцами, а то… умрёшь! Никто не знает, сколько ему лет. Известно лишь, что ко времени создания тысячелетие назад империи Сельджуков, им уже убили десятки врагов исмаилитов, а уж сколько крови он пролил во времена хашашинов…

Деревянная рукоять без гарды потемнела от времени, однако заклёпки явно были свежее́, чем металл самого клинка. Вероятно, накладки уже меняли, возможно, не раз. Кузнецов медленно повертел оружие, разглядывая его со всех сторон, обратил внимание на разную толщину тёмно-серебристого клинка и его плавающую ширину. Местами виднелись мелкие каверны, однако режущая кромка оказалась неожиданно острой – Сергей даже не заметил, как порезал соскользнувший палец, лишь слегка прикоснувшись к лезвию. Судя по всему, кинжал действительно помнил многое, коль метал так истончился, а поверхность обглодало время.

– Какой острый. Хорошо сохранился, если ему действительно столько лет. А что это за крылышки отчеканены у основания? Да ну! Немецкий орёл, что ли? Так это фашистский штык, наверно, какая тысяча лет?! – офицер снисходительно улыбнулся, показывая собеседнику увиденное клеймо.

Али даже не взглянул:

– Там знак благого духа Фраваши, о котором в своём откровении говорил пророк Зардушт. Ты знаешь, кто это? Посмотри внимательно, клеймо сильно истёрлось. И будь аккуратней, акинак уже сделал тебе предупреждение.

Кузнецов осторожно переложил кинжал в левую руку. Слизнул алую каплю с подушечки пальца.

– Слышал… – он протяжно ответил и, прищурив глаза, поднёс чеканку к свету настольной лампы: – Действительно, как интересно выполнено. Когда-то бороздки, наверно, были залиты золотом, с края в глубине виден ещё блеск. Да. Это не свастика, в центре, просто круг, а сверху, похоже, человеческий профиль. Любопытная вещичка, откуда он у тебя? – офицер спрятал акинак в ножны и положил его ровно посредине, между собой и собеседником.

– Кинжал передаётся по наследству. Год назад, будучи при смерти, отец завещал его мне. А на следующий день он резко пошёл на поправку. Отец сказал: это была воля Всевышнего, потому что акинак просто так не попадает в руки никому. И к тебе, кстати, тоже. Любой, кто хоть раз сжал рукоять кинжала, становится его слугой. Кому он доверился, уготована священная миссия защитника и помощника, или смерть. Не спрашивай только, защитника кого. Никто не знает, кроме самого акинака – он выбирает достойных. И пока человек не докажет свою богоизбранность делами, ему нельзя прикасаться к лезвию.

Повисла пауза. Оба смотрели на лежащий между ними артефакт. Первым заговорил Кузнецов:

– Какими делами?

Али просто пожал плечами и, посмотрев в потолок, поднял к верху ладони:

– Не знаю. Всевышний ведает. Аллах, Бог, Дхарма, Ахура-Мазда, Яхве, Брахман… может, твой Ленин. Выбирай, кто больше нравиться, и слушай. Если он истинный, то всё тебе скажет.

Сергей, сам того не замечая, украдкой взглянул на портрет Ленина:

– А если не скажет?

– Если он истинный, а ты умеешь слушать – обязательно скажет. Если не умеешь, то обязан научиться, вернее, прийти к этому состоянию слушания. Кинжал готов ждать. Иначе ты становишься ему не нужен здесь, на земле…

Рука офицера невольно потянулась к ножнам. Он крепко обхватил рукоять, не поднимая оружия со стола. Али продолжил:

– Самый древний владелец, о коем известно моей семье – это предок по мужской линии в тринадцатом колене. Он первый мусульманин в нашем роду, а его отец, последний зардушит. Пришедшие полчища Тамерлана, вырезали огнепоклонников. В 14 веке прапрадед принял ислам шиитского толка и сразу подвизался к общине исмаилитов, где вскоре стал пиром – главой общины. До прихода советской власти все мои деды были пирами, хотя всегда, и вера зардушитов, и наша, подвергалась гонениям. Этот пост наследовался, а с ним передавался акинак. Потом светская власть разрушила религиозные структуры, и пиров перестали избирать. Остались халифы – местные главы небольших общин. До болезни таковым был и мой отец.