Алиса уселась за белый стол. Перед ней стояла белая фарфоровая чашка на блюдечке с изображением розы.

Что ж, в одном Кхон все-таки отличался от фашистов прошлого – в его правительстве заботились об инвалидах. Что, впрочем, было неудивительно – Кхон сам был инвалидом, с двенадцати лет страдавшим бронхиальной астмой и на себе прочувствовавшим, что такое система здравоохранения, которая обращается с инвалидами, как с мусором.

От мысли о том, что твой враг тоже человек, всегда бывает не по себе. Куда легче представлять его абсолютным Злом с большой буквы (и точно правильно создавать ему такой образ в глазах последователей), поедающим сердца младенцев, насилующим школьниц и сжигающим дома престарелых и их обитателей из напалмового огнемета, чем принять, что он такой же человек, как и многие другие. Потому что это автоматически рождает мысль – порой самые дурные вещи случаются из-за самых обычных людей. Тех людей, что каждый день ходят на работу, отдыхают в компании друзей, рассказывают на ночь сказки детям и по ночам воруют еду из холодильника. А в один прекрасный момент эти самые обычные люди вдруг выходят на улицу и делают ужасные вещи с другими самыми обычными людьми. Нет, враг должен быть абсолютным Злом с большой буквы. Потому что если нет, то это опять-таки автоматически наводит на мысль – а чем собственно ты отличаешься от него? Ведь ты тоже самый обычный человек. А если ты самый обычный человек, то значит, в один прекрасный момент и ты можешь перейти грань, и тогда ты будешь ничем не лучше того зла, с которым борешься.

Кого-то это могло удивить, но грозная Алиса Розенталь, на руках которой было больше крови, чем на руках иного диктатора, все ещё тешила себя мыслью, что она сражается за правое дело, и ужасные средства оправдывают благую цель. И очень обижалась, когда её называли террористкой. Хотя (и она прекрасно понимала это) это определение было самым точным. Вероятно, дело было в слишком юном возрасте, и в сердце Алисы все ещё жил дух романтизма, хотя мозг уже принадлежал законченному цинику.

Но сейчас это было неважно. Она была в доме друга, перед ней стояла чашка натурального, а не сделанного из измельченного смородинового листа чая и, в кои-то веки, можно было расслабиться.

– Как ты? – спросила Алиса. Совершенно невинный вопрос, который почему-то всем во все времена представлялся самым важным.

– Странно… – ответила Амайя. – Знаешь… Вчера я смотрела на Луну… Как она купается в колодце облаков… И вдруг, что-то крылатое и сияющее, рыдая и извиваясь упало на Землю и теперь мечется там не находя покоя. Это был ангел?

– Не знаю, – немного раздраженно сказала Алиса. – Мне бы сейчас ангел не помешал. Нам всем бы не помешал… Но это все сказки.

– Если ты хоть немного разбираешься в сказках, – неожиданно твердо произнесла Амайя, – то ты знаешь, что герой не появится до тех пор, пока не станет ясно, что миру без него не обойтись.

– Что ж, в таком случае, этот момент наступил, – фыркнула Алиса. – Сейчас нам поможет только чудо.

– И оно обязательно случится, – уверила её Амайя.

– Прости, подруга, – горько усмехнулась Алиса. – Я не верю в чудеса. Их не бывает. А герои гибнут.

Амайя взяла руки Алисы в свои.

– Совершенно неважно, веришь ты в чудеса или нет. Они бывают. И да, герои гибнут, но перед этим становятся героями. А смерть ничто, если тебя запомнят.

Амайя отпустила руки Алисы и, опустив голову, тихо произнесла:

– Вот тебя запомнят. Как очень хорошего человека. Или как очень плохого. Это не так важно. Важно, что тебя запомнят. От тебя, по крайней мере, останется память. А от меня не останется ничего. Понимаешь? Ничего. И мне страшно. Я не хочу исчезнуть. Я хочу, чтобы меня помнили. Помнили, что я была и звали меня Амайя Фридом!

Сказав это, Амайя внезапно заплакала. Не просто заплакала – разрыдалась.

Мало что могло шокировать Алису. И ещё меньше было людей, которые могли это сделать. Но у Амайи получилось.

Совершенно не представляя, что делать, действуя скорее по наитию и основываясь на воспоминаниях о сценах из мелодраматического сериала, когда-то совершенно случайно увиденного ей, Алиса встала и неумело обняла Амайю.

– Ну что ты, – с трудом придавая своему голосу несвойственную ему мягкость, произнесла Алиса. – Перестань.

Здесь следовало бы добавить «Все будет хорошо», но на такую ложь была неспособна даже Алиса Розенталь. Ибо она на собственном опыте убедилась и теперь точно знала, что где-где, а уж в этом проклятом мире «хорошо» не бывает никогда. Особенно, когда это обещают тебе друзья и родные.

– К маме приходил следователь, – сквозь слезы сказала Амайя. – За мной придут. Очень скоро…

У Алисы все окаменело внутри. Она посмотрела на Амайю, как будто видела её в первый раз в жизни.

– Что она ему сказала? – железным голосом спросила Алиса.

– Сказала… что ничего не знает… – всхлипнула Амайя. – Она ведь правда ничего не знает… Ни про пропавший товар… ни про мою подработку… ни про тебя.

– Мы завтра же займемся твоим переводом в безопасное место! – взволновано сказала Алиса. – Ты вообще представляешь, что будет, если тебя схватят?

– Представляю… – сказала Амайя, вытерев слезы. – Я им все расскажу. Там пытают.

– Завтра же тебя отсюда увезут. Мне пора. Надо этим заняться.

С этими словами Алиса встала, и уже было направилась к выходу, но Амайя поймала её за руку.

– Погоди… Ты уходи… Ты не уходи… Побудь со мной… Мне страшно…

Алиса глубоко вздохнула. Несмотря на тяжелейшее детство и страшные испытания, Амайя вовсе не была бойцом – она была тихой забитой девочкой, которую надо было постоянно успокаивать, и Алиса это прекрасно знала. Поэтому она уселась рядом и, поглаживая Амайю по руке, говорила ей какую-то успокаивающую чушь, что-то, во что ни она сама, ни Амайя не верили, но во что им обеим хотелось верить, то, без чего жизнь была совсем бы уж ужасной.

Алиса ушла от Амайи только вечером. После её ухода, Амайя глубоко вздохнула. Подойдя к столу, она допила холодный чай, тщательно вымыла чашку, затем пошла в ванну, тщательно умылась, потом пошла к себе в комнату, не без труда надела чистое белье, свое самое лучшее платье, обула самые новые туфли и подошла к двери. Не дожидаясь звонка, она открыла дверь. На пороге стоял человек в форме Министерства Надзора, тянувший руку к кнопке звонка, а за его спиной и по бокам стояло ещё четыре человека из группы захвата.

Амайя улыбнулась.

– Здравствуйте. Меня зовут Амайя Фридом. Давайте закончим с этим побыстрее.

***

А тем временем, Херб Олбрайт вставил продуктовую карточку в аппарат продавца. Сняв с нее одну пищевую единицу, продавец протянул Хербу упаковку с флэш-сэндвичем.

Флэш-сэндвичи были последним предсмертным криком индустрии быстрого питания Кхонии. Он представлял собой пирожок, внутри которого находилось месиво из овощей и мяса, сдобренное различными соусами.

Буркнув для приличия что-то о дороговизне, Херб взял флэш-сэндвич и хотел было уже вскрыть упаковку, когда та внезапно исчезла. Херб удивленно сморгнул. Нет, ошибки быть не могло – он только что держал упаковку в руке, чувствовал тепло разогретого в микроволновке флэш-сэндвича, но сейчас рука его была пуста – флэш-сэндвич бесследно исчез.

С яростным криком он бросился обратно к продавцу, требуя вернуть потраченную пищевую единицу. Продавец невозмутимо отвечал, что флэш-сэндвич он отдал, и если гражданину что-то не нравится, он может идти либо лесом, либо в полицию.

Тем временем, десятью этажами выше, на крыше жилого дома «Победа», Гхондер развернул флэш-сэндвич и, расстелив перед собой украденную в библиотеке карту города, впился в него зубами.

Рикстаил и остальные Столпы, увидев, как он использует Тропу Войны, рассердились бы, но Гхондеру и в бытность его Столпом было наплевать на их мнение по этому поводу. А если и тогда было наплевать, то что уж говорить про теперь.