И снова мрачный X павильон Варшавской цитадели, у стен которой царские палачи вешали революционеров. Дзержинский очень тяжело переживал это. Он верил в неминуемый новый подъем революции. Обо всем этом он писал в своем «Дневнике заключенного», который мы с большим волнением читали потом в «Пшеглонде социал-демократычном» «Пшеглонд социал-демократычный» («Социал-демократическое обозрение») – нелегальный теоретический орган СДКПиЛ.].

Приведу лишь несколько слов из этого дневника, характеризующих безграничную преданность Юзефа делу рабочего класса, его стойкость и веру в победу социализма.

Не стоило бы жить, – писал он, – если бы человечество не озарялось звездой социализма, звездой будущего».23

В канун Нового, 1909 года, в пятый раз встречая Новый год в тюрьме, он писал:

«В тюрьме я созрел в муках одиночества, в муках тоски по миру и по жизни. И, несмотря на это, в душе никогда не зарождалось сомнение в правоте нашего дела… Здесь, тюрьме, часто бывает тяжело, но временам даже страшно И тем не менее если бы мне предстояло начать жизнь сызнова, я начал бы так, как начал».24

Вновь встретились мы с Юзефом в Кракове, в эмиграции, весной 1910 года. В одно из воскресений марта Юзеф пришел ко мне. Прошло лишь несколько дней после его приезда в Краков. На лице еще сохранился загар – результат месячного пребывания в Италии. Но на висках я заметила глубокие морщины – следы тяжелых переживаний в X павильоне, а затем во время следования этапом в Сибирь. Однако Юзеф был весел и оживлен. С восторгом рассказывал он о волшебной природе Капри, о «певце пролетариата», как он называл Максима Горького.

Юзеф предложил мне помочь ему привести в порядок архив партийных изданий. Я с радостью согласилась, на следующий же день пришла к нему на квартиру. Шил ои за городом, в Лобзове, вместе с товарищем. Квартира состояла из большой комнаты и кухни, также превращенной в жилое помещение. Юзеф и его товарищ спали на полу на сенниках, готовили себе чай на примусе, обедали в какой-то столовой в городе. В комнате на полулежала большая куча разбросанной в беспорядке нелегальной литературы на польском и русском языках. Помню ярость и возмущение Юзефа, когда он показывал мне эту «свалку», оставленную его предшественником по партийной работе в Кракове.

В начале мая Юзеф переехал в город, на улицу Коллонтая, поближе к почте и железнодорожному вокзалу. Небольшая квартирка помещалась во флигеле на втором этаже и состояла из двух комнат и кухни. В одной комнате жил Ганецкий, в другой – какой-то товарищ, а в проходной кухоньке – Юзеф. Вся обстановка состояла из маленького письменного столика, этажерки с книжками, стула и короткого диванчика. На этом диванчике спал Юзеф, без подушки, которой он не имел. Были в этой кухоньке еще табуретка с тазом, кувшин с водой и ведро. На покрытой газетами плите стояли примус и чайник.

Привезли на улицу Коллонтая и партийный архив, поместив его в большой комнате. Я продолжала приводит архив в порядок.

Юзеф был очень загружен партийной работой и не отдыхал даже по воскресеньям. Немало трудов стоило вытащить его иногда в воскресенье на прогулку в живописные окрестности Кракова. Когда он отказывался, я приносила ему вечером огромные букеты полевых и лесных цветов. Он принимал их с радостью и за неимением ваз развешивал на стенах. Все же нам удалось совершить вместе несколько незабываемых прогулок на Паненские скалы, где как раз в это время цвели фиалки, наполняя воздух одуряющим ароматом. Ходили в Тынец к живописным руинам древнего монастыря. Они утопали в кустя цветущей сирени. Чудесны были также прогулки по регу Вислы.

Общая наша работа расширялась. Я стала писать письма, между строк которых Юзеф вписывал лимонной кислотой конспиративные тексты товарищам в Варшаву, Лодзь, Ченстохову, Домбровский угольный бассейн, Белосток. Надписывала адреса на конвертах, так как почерк Юзефа был хорошо известен полиции и жандармерии в Королевстве Польском. В то же время начала помогать Юзефу переписывать материалы для «Червоного штандара». Приходила я на улицу Коллонтая рано утром, и мы работали, с короткими перерывами на обед, до позднего вечера. Я диктовала из рукописей, присланных из Берлина а Юзеф писал мелким, бисерным почерком, очень четко и разборчиво на маленьких листочках бумаги. С точки зрения конспирации их было удобнее пересылать. Юзеф научил меня подсчитывать количество печатных знаков в рукописях. Я стала это делать, чтобы избавить его такой кропотливой работы.

Однажды Юзеф дал мне прочитать продолжение своего тюремного дневника, которое он написал во время следования этапом осенью 1909 года на вечное поселение в Сибирь. К сожалению, это продолжение ранее написанного тюремного дневника до сих пор не найдено.

В то лето мне пришлось наблюдать, как горячо любит Юзеф детей. Я часто заставала в его квартире ребятишек, бегавших, шумевших, делавших из стульев трамваи и поезда. Юзеф собирал со двора детвору бедноты и устраивал для них у себя в квартире нечто вроде детского сада.

Однажды, придя утром, я увидела такую картину: он сидел за письменным столом и работал, на коленях него малыш что-то старательно рисовал, а другой, вскарабкавшись сзади на стул и обняв Юзефа за шею, внимательно смотрел, как он пишет. Юзеф уверял, что дети ему никогда не мешают, а доставляют большую радость.

В конце августа, получив возможность неделю отдохнуть, Юзеф предложил мне вместе поехать в Татры. Из Закопане мы пешком отправились дальше в горы. До сих пор не могу забыть волшебной красоты горных вершин, покрытых снегом, и глубоких ущелий, стремительных, бурных потоков и водопадов, прозрачных озер и зеленых чудесных долин, которыми мы тогда любовались с Юзефом. Но отдых был коротким, и мы вернулись в Краков.

Став женой Юзефа, я переехала к нему на улицу Коллонтая. Мы перебрались в небольшую комнату, освободившуюся после отъезда проживавшего с Юзефом товарища.

Юзеф был строгим конспиратором. Однажды мы с ним закончили работу над подготовкой очередного номера «Червоного штандара» поздно ночью. Собираясь лечь спать, я увидела, что Юзеф что-то мастерит с куском картона и даже не думает о сне. Я напомнила ему, что пора на отдых. Он ничего не ответил, продолжая свою работу с картоном. Чем он тогда был занят, я узнала позже, когда в ноябре 1910 года уезжала на нелегальную работу в Варшаву. Юзеф сказал мне, что материалы к очередным номерам «Червоного штандара» будет высылать в картонном паспарту, замаскировав какой-нибудь невинной картинкой.

Главное правление СДКПиЛ направило меня в Варшаву на два-три месяца. Но жизнь распорядилась иначе. Наша разлука с Феликсом продолжалась восемь лет. Через месяц я была арестована на нелегальном собрании партийного актива и приговорена к ссылке на вечное поселение в Восточной Сибири. Пробыла в тюрьме почти полтора года. В женской тюрьме «Сербия» в Варшаве летом 1911 года родился наш сын Ян. Веоной 1912 года меня выслали в Иркутскую губернию, в село Орлинга Киренского уезда. Взять с собой сына – значило обречь его на верную смерть. Феликса очень беспокоила судьба Ясика. Это отразилось в его письмах сестре Альдоне. В Варшаве друзья помогли поместить сына в детские ясли, где под видом дяди его навестил Феликс. Здесь он впервые увидел своего сына…

Находясь в 1910–1912 годах в эмиграции в Кракове и являясь секретарем Главного правления СДКПиЛ, Юзеф руководил партийными организациями в Королевстве Польском, неоднократно приезжал туда нелегально. Партийная организация в плачевном состоянии. Не хватало людей для работы. Направляемые из-за границы на подпольную работу товарищи проваливались один за другим. Главное правление СДКПиЛ было оторвано от страны. Все это чрезвычайно беспокоило и угнетало Дзержинского.

В январе 1910 года состоялось пленарное заседание ЦК РСДРП, на котором в результате ареста ряда членов ЦК – большевиков преобладали неустойчивые элементы. Эти элементы, и среди них представитель СДКПиЛ Тышка, протащили на пленуме примиренческие решения, содержащие, как писал Ленин, «чрезмерные уступки» ликвидаторам и отзовистам.