Безуспешно. Холодные дорожки слез начали высыхать, во взгляде читалось крайнее удивление. Оливия даже прекратила попытки вырваться. Это добрый знак?

— О чем ты? — своим самым высокомерным, самым презрительным тоном спросила лиджи. — Какой отдых на море, какие «счастливые дни»⁈ Ты думаешь, я хоть на мгновение была счастлива рядом с тобой⁈

— Оливия! — упавшим голосом произнес Пьетер. Он вновь засомневался в себе. — Зачем ты говоришь такие ужасные вещи? Неужели, ты настолько несчастна⁈ Ведь у тебя есть все…

— Неужели ты не видишь? — горько усмехнулась девушка. — Отпусти меня.

Небольшое раздумье — нет, не отпустит.

— Куда ты пойдешь?

— К тому, кто зовет меня и нуждается во мне более всего! — утверждающе ответила она, гордо подняв нос.

Сердце Пьетера подпрыгнуло, болезненно застучало. Он знал, он знал, всегда знал! К серному бесу приличия, туда же доброту. Оливия его, перед ликом богини и людей, его — и больше никто не предъявит на нее своих прав. Тем более тот, кто уже потерял ее однажды.

— Я не пущу тебя.

— Я не спрашиваю разрешения, я все уже решила!

— Ты, верно, сошла с ума, или алкоголь затмил твой разум! Ты думаешь о ком-нибудь кроме себя⁈ Как можно вернуться к этому подлецу⁈ Как можно оставить семью? — Пьетер повышал голос, сжимая запястья жены все сильнее и уже не замечая этого.

— Это неважно! — зло отвечала Оливия.

— Это важно! Ты — Правительница! Ты носишь мою фамилию и фамилию своих предков. Ты владеешь огромным театром. Стоит тебе уйти, и никто больше не подаст нам руки, а в след тебе будет плевать и посылать проклятия распоследний бедняк и будет прав. Потому что в Асмариане нет прощения падшим женщинам.

— Меня это не заботит! — прошипела девушка, поморщившись от боли. — Он меня любит. Я нужна ему.

— А о сыне ты подумала⁈ Ему ты не нужна? — на высоких нотах Пьетер бросил в лицо жене свой самый убедительный аргумент. — Его будущее тебя не заботит? Наш Гектор каждый вечер видит, как его мать пьет и ходит бледной тенью по дому. Какое детство ты ему создаешь, какую репутацию оставишь⁈ Да ты не можешь быть положительным примером даже собственному сыну!

Оливия промолчала. Слезы снова выступили в ее прекрасных глазах.

Увидев перемену в жене и нащупав слабое место, Пьетер решил продолжить давить на него. Лишь бы не перегнуть!

— Ты эгоистка… Ты забыла о сыне. Он сейчас плачет на руках няни. А когда ты сама брала его на руки? Да ты ведь даже вспомнить не сможешь.

Оливия всхлипнула, прикрыла глаза. По щекам снова брызнули слезы. Их нужно было утереть, и Пьетер отпустил руки любимой. На запястьях остались бордово-красные следы, грозившие утром превратиться в уродливые синяки.

Девушка медленно осела на пол. Лиджев Максвелл опустился рядом. Он не просил ее перестать плакать, хотя каждая слезинка и каждое сказанное слово каленым железом рвали ему сердце. Он должен через это пройти. Это его испытание силы и, кажется, победа уже близка.

— Я люблю нашего сына, — прошептала, наконец, Оливия. — Я люблю Гектора, всем сердцем люблю его! Я не могу так поступить с ним! Не могу. Не могу…

Каждое произнесенное слово было тише и тише предыдущего, пока последнее не потонуло во всхлипах и плаче. Она вновь отступила от клятвы. Вновь повернулась к тому, чего обещала не касаться. К любви.

Пьетер притянул жену к своей груди. Он знал — она не отстранится. И, разрыдавшись сильнее, покрывая слезами и тушью чистую белую рубашку мужа, Оливия решила, что подчинится. Второй раз в жизни она сделает то, против чего восстает все ее естество. В первый раз она покорилась отцу и приняла предложение Максвелла. Теперь настала очередь уступить мужу. Остается лишь успокаивать себя тем, что у нее не было другого выбора. И тем, что она любит сына. Где-то очень глубоко. Крик прекратился. Зов обернулся тихим шепотом и ушел куда-то на задворки сознания.

— Мы уедем отдохнуть на море. Помнишь, как ты хотела на море? Пройтись по песчаному пляжу, научить нашего сына плавать, помочь ему отыскать ракушку, покормить рыбок… — приговаривал Пьетер, поглаживая по спине дрожащую жену, и она лишь молча слабо кивала.

Он победил. И слаще победы он никогда не испытывал.

Ничуть не стесняясь любопытных глаз толпы, я стояла, прижавшись к Друверу, и смотрела на горящий дом. В какой-то момент мне даже показалось, что Акшар и Тония начали справляться с огнем, но это было лишь мимолетное впечатление, не более. Напряжение окружающих нарастало и никак не находило выхода. Не помню, сколько я так простояла, зачарованно вглядываясь в разбитые окна, силясь увидеть хоть что-то.

И зрение меня не подвело! Сквозь стену огня я вдруг различила движение, не похожее на хаотичный танец языков пламени. Вскоре показался Камор, выходящий из дверного проема. Пришлось зажать рот ладонью, чтобы не взвизгнуть от радости и облегчения. Жив! Его одежда дымилась и слегка подкоптилась, но в целом он нисколько не пострадал, хоть и выглядел крайне утомленным. А на его руках был…

— Целителя сюда, быстро! — что есть сил, крикнул Друид, крупным шагом направляясь к толпе.

К нему быстро направилась юная девушка, засучивая на бегу рукава. Камор уложил Ариэна, которого вынес из дома, прямо на землю и начал что-то торопливо объяснять внимательно слушающей целительнице.

— Пусть делают свое дело, Минати, мы ничем не сможем в данный момент помочь, — тихо повторял мне в ухо Друвер.

Разобравшись с начавшей колдовство девушкой, Камор вновь направился к дому. Он бросил пару фраз не справляющимся Акшар и Тонии, получил в ответ два легких кивка и присоединился к Друидкам. Так мне сперва показалось.

Расцепив руки, Воплощающие Огонь и Воду взмыли в воздух на пару метров, подхваченные магическими облаками, созданными из подчиняющихся им элементов. В тот же момент Камора объяло легкое серебряное сияние, потянувшееся тонкими нитями к колдуньям. Друид стоял на месте, не шелохнувшись. Соединившись с Камором, медленным певучим речитативом Акшар и Тония начали по очереди произносить заклинания.

«Энпера́то!» — и языки пламени вырываются из дома, наматываясь на вихрь, кружащий вокруг ног Акшар. Она звала их, она притягивала их.

«Систе́рто!» — из вихря Тонии на место ушедшего пламени тут же льется вода.

«Энперато!»

«Систерто!»

«Энперато!»

«Систерто!»

И так до бесконечности.

Я смотрела во все глаза, боясь пропустить малейшую деталь прекрасного действа, будто происходящего на сцене театра под открытым небом. Взаимодействие огня и воды еще никогда не было таким всецелым, таким гармоничным, таким дополняющим!

Мы начали замечать, что данный подход работает. Медленно, но, верно, пылающий дом потухал. Вот, на втором этаже почти не осталось коварного пламени, и я готова была поклясться, что за непрерывными заклинаниями слышала, как вода капает и стекает по горелым доскам вниз.

Все закончилось довольно быстро. Огонь был побежден, магические вихри — рассеяны, серебряные нити, истончившиеся и ставшие почти невидимыми — оборвались. В ту же секунду Камор рухнул на колени, едва успев упереться руками в землю. Друвер тут же расцепил объятия и бросился помогать другу. Быстрым шагом я последовала за ним. Мне нужно хоть чем-то помочь. Дрю взял друга под локоть и поднял. Я протянула ему руку. Оперевшись на подставленное плечо, Камор послал мне благодарный уставший взгляд и отказался от помощи, прошептав что-то неразборчивое. Пара друзей побрела в сторону Круга. Ранее туда направились бледные Тония и Акшар.

Немного поразмыслив, я подошла к целительнице, находящейся подле Ариэна и поинтересовалась о его состоянии. Неободрительно и угрюмо глянув на меня, девушка все же ответила:

— Жить будет.

«Будет, но как⁈» — билось у меня в голове. Половина лица Безумца изуродована ожогами. Одежда сгорела, и сквозь дыры видно истерзанное тело. Не менее ужасное зрелище представляли руки художника. Они превратились в единую окровавленную массу.