И тут острый взгляд доктора Дагмарова заметил злополучный том на букву "П", поставленный мной вверх ногами.

– Нездоровый интерес к своему здоровью? – фыркнул он.

Я не дал себя спровоцировать на какой-нибудь непродуманный

ответ, молча удалился в Логово и забрался под одеяло. Но отделаться

от недочитанной фразы в энциклопедии было нелегко. Хотя думать

о воспалении этих самых желез было противно.

А вдруг со мной это уже случилось? Недаром же папа волновался?

Вдруг я вырасту каким-то не таким!

Температура к вечеру не поднялась. Стоян объявил, что нечего меня

обслуживать, как в ресторане в отдельном кабинете, и велел идти

ужинать "на кухню в общепит".

Я сидел скучный и вялый. Мне казалось, что я уже не такой как

раньше. Хотя в чем я не такой, мне было не совсем ясно.

Отец несколько раз участливо спрашивал меня, не кружится ли у меня голова и еще что-то там такое. Зато Стоян невозмутимо и с большим аппетитом ел свои любимые спагетти.

Неужели я ему так безразличен?!

Доктор называется!

Наконец, тягостный ужин окончился, и я отправился в постель,

терпеливо пережив процесс "укутывания околоушных желез"

вонючей мокрой марлей и ватой. Как прокаженный, которому прижигали прыщик на носу.

Пожелав мне спокойной ночи, отец ушел, а я остался в темноте

один на один со своим осложнением. И вдруг кто-то вошел и сел

на кровать у меня в ногах. И этот кто-то сказал голосом Стояна:

– Страдания мартовского кота? Утешься. Трансвеститом не станешь!

У меня прямо дыхание перехватило от негодования.

–Ты, ты…

Я приподнялся, вытянул руки и попытался столкнуть его с кровати.

Стоян, смеясь, отшатнулся и вдруг совершенно неожиданно наклонился, опершись руками на подушку, и потерся колючей щекой о

мою щеку.

Все!

Каждое лето начиналось с того, что я с нетерпением ждал, когда студенты отца сдадут свои экзамены, а сам отец закончит, наконец, писать отчеты Грандам. Я никогда не спрашивал отца, кто они такие. Само собой – важные персоны в Испании. Впрочем, однажды, когда меня спросили по телефону, чем занят отец, я оговорился и безмятежно ответил:

– Пишет отчет Дожам!

– Кому-кому? – осторожно переспросили на другом конце провода.

– Ой, не Дожам, а Грандам в Испанию, – поправился я.

Вечером отец проводил ликбез на тему, что такое "гранты", кто и от кого их получает. Все это происходило под истерический смех Стояна:

– Дожам! До-жам! Профессор, Павлик Морозов уличил Вас в запрещенной переписке.

Ну, в общем, когда, по словам Стояна, отец решался ненадолго оставить “свой курятник” без присмотра, мы втроем отравлялись к дяде Мите в Город на Днепре. Вернее в дяди Митину квартиру, потому что чаще всего папин двоюродный брата Митя с женой Вероникой и моей любимой сестрой Маргошей на это время уезжали к родственникам в Ригу. Оставшуюся часть Митиного отпуска мы проводили на различных широтах и в разном составе.

Традиция совместной поездки в Город была нарушена только один раз – в прошлом году. За четыре дня до предполагаемого отъезда Стоян внезапно объявил, что… едет с коллегами в Карелию на байдарках. И, похоже, даже билеты по брони не успеет для нас получить.

При этом известии отец молча медленно осел в кресло у телевизора, скрестив вытянутые ноги и упершись подбородком в грудь.

Пауза затягивалась.

Стоян постоял-постоял рядом и плюхнулся на свой диван.

– Понимаете, они достали мне эту … “Щуку”…надувную байдарку, всего 8 кг веса и гидродинамические показатели э-э-э лучше, чем у “Тайваня”.

Стоян замолчал, чувствуя, что сказал что-то не то.

– Я хотел сказать – у “Тайменя”…

Голос его пресекся.

Отец деликатно кашлянул. Ведь даже мне было совершенно ясно, что представления Стояна о байдарках приблизительно такое же, как в свое время было у меня о “грантах”.

Следующие четыре дня мы ходили вроде бы как обычно. Отец, правда, за бронью не пошел и купил билеты в порядке общей очереди.

Стоян приходил два раза, но на ночь не оставался. Один раз играл с отцом в шахматы и ужасно неумно острил. Отец выслушивал все его нелепые шутки с терпением и состраданием врача у постели больного.

Я радовался жизни без школы и музыкалки и целыми днями болтался с ребятами во дворе.

Если же мне удавалось встретиться со Стояном на безопасном расстоянии от отца, я демонстративно дулся и всеми доступными средствами показывал доктору Дагмарову, что он обманщик и перебежчик.

За два дня до отъезда Стояна внезапно осенило, что если мы уедем, без полива погибнут его любимые горькие перчики, которые он выращивал на кухонном подоконнике с самого Нового года.

Китайская роза обещала пережить невзгоды в корыте с водой, что ей было не впервой. Но любимые перцы! И Стоян решил тайно подсадить их на клумбу, которую с маниакальным постоянством разбивал и поливал наш дворник, татарин Хаким. И с таким же маниакальным постоянством вместо цветов к осени там вырастал один бурьян.

Поздно вечером мы направились во двор. Стоян тащил ведро с водой и пакет с горшками. Я волочился за ним с китайским фонариком и детским железным совком для песочницы. При таинственном свете фонарика Стоян отыскал среди зарослей крапивы подходящее место для трех ямок.

Мы влили в них воду и посадили три хилых растеньица, на одном из которых уже завязался крошечный зеленый перчик.

Это было похоже на сцену из старого фильма “Белые одежды”, где какие-то передовые генетики в лице артистов Болтнева и Гаркалина прятали в сорняках свои ценные сорта картофеля. Я потому этот фильм запомнил, что отец ни одной его серии не пропустил. А потом нашел для Стояна книгу, которая как-то странно называлась. Я только одно слово запомнил – “сессия”, потому что постоянно слышал его от отца. А дальше были просто отдельные буквы. И они долго ее обсуждали. Я слушал-слушал и стал выращивать из хомяка Дейла маленькую собачку: сделал ему ошейник и косточки давал.

Стоян это заметил, дал мне хорошего щелбана по затылку и сказал:

– Лысенко какой нашелся! Еще увижу – самого на поводок посажу.

Когда до отхода поезда оставалось несколько часов, отец закрылся в кабинете, чтобы очередной раз напомнить своим сотрудникам, что к его приезду они должны, а чего не должны делать.

Стоян отправился в кухню готовить сэндвичи и складывать их в нашу походную бутербродницу: жест доброй воли и скрытого раскаяния.

Проходя мимо кухни, я заглянул в дверь и сделал одну из своих коронных “морд”, которая выражала жалость, доходящую до скорби, с элементами презрения. Стоян только зубами скрипнул, но не сказал ни слова. Это и ввело меня в заблуждение. Потому, когда на пороге своей комнаты я почувствовал у себя на загривке его тяжелую руку, спастись было почти невозможно.

И все-таки я успел вывернуться. Убирая свое логово перед отъездом, я развернул стол так, что он отгородил угол комнаты, куда я и успел пролезть. Здесь я был в относительной безопасности. Попробуй Стоян пролезть под столом, меня бы уже и след простыл.

– Ладно, малолетний мерзавец, платить по счету будешь по возвращении. Вылезай! Заключим перемирие, только перестань корчить эти жуткие рожи. Я тебя предупреждал – можешь остаться с такой мордой на всю жизнь. Я понятно говорю?

– Хау! – бодро ответил я. – Но только я не вылезу отсюда, пока ты не выйдешь!

Стоян перегнулся и попытался ухватить меня за рубашку. В ответ я сцепил руки замком и отбил атаку.

В эту минуту в дверях появился отец.

Тебе нечего делать, Юра? – спросил отец со сталью в голосе.

Стоян оттолкнулся от стола и вышел из комнаты, не сказав ни слова.

– Я повторяю! Тебе нечем себя занять?

Я молчал.

– Тогда садись за рояль и пять раз проиграй этюд на октавы. Живо!

Итак, Стоян был отомщен, и я отправился выкручивать свои суставы, уж не знаю на радость или на горе старику Бехштейну.