– Где он был? – переспросил отец, как мне показалось, чужим голосом.

Стоян вскинул на него глаза.

Отец схватил меня за плечо и развернул к себе.

– Ты меня видел?

Я не ответил.

– Я спрашиваю, ты видел нас?

У меня перехватило дыхание. Я рта не мог открыть, даже если бы захотел.

Вместо меня в разговор включился Стоян:

– Кого "вас"?

– Меня и Рэну, – бросил ему отец, продолжая крепко держать меня

за руку. – Дай ему воды.

Стоян налил в стакан воды и протянул было его мне, но вдруг замер, держа стакан на весу.

– Увидел тебя и Рэну? Ты думаешь, его из-за этого выворачивало? Он что, приревновал тебя? Тоже – граф Альмавива! Знал бы – не спешил! Пусть бы этого щенка до моего приезда с двух сторон промыли.

Чтобы дурь поскорее вышла.

И Стоян демонстративно вылил воду из стакана в раковину.

Теперь сердце мое застучало как сумасшедшее. Я рванулся из рук отца и, опрокинув стул, выбежал из кухни.

У себя в Логове я быстро закрыл дверь на стул и залез под кровать – мое привычное убежище с детских лет. И все-таки я успел услыхать, как в ответ на негодующее восклицание отца, Стоян резко сказал:

–…именно потому я не позволю ему изобретать трагедии!

Что перед этим говорил отец, я не разобрал.

Пока я лежал, уткнувшись носом в голенища старых сапог, кто-то несколько раз подходил к двери, дергал за ручку и уходил, не сказав ни слова.

А я все лежал и безумно жалел себя. Я ненавидел эту тетку-провокаторшу из ванной, я ненавидел свою отвратительную слабость, но больше всего я ненавидел Стояна, пожалевшего для меня стакан воды и назвавшего меня щенком.

Разве я вмешивался в их жизнь и что-то в ней менял?

Наоборот, я хотел… хотел, чтобы в ней ничего не менялось…

Тут я споткнулся об эту мысль, как будто с разбега налетел на стену.

И хотя то, что сказал Стоян, было отвратительно несправедливым, он… был прав. Я решительно не хотел делить отца с кем бы то ни было. И сейчас, лежа в своем убежище, ничуть в этом не раскаивался. Я просто злился, что Стоян додумался до этого раньше меня.

Но пить очень хотелось.

Я вылез и осмотрелся.

На столе стояла банка с водой, чуть закрашенной акварелью. Некоторое время я глядел на нее с сомнением, а потом решительным жестом поднес к губам. Глоток этой отвратительной жидкости дался мне с трудом, но я утешал себя мыслями о том, что, если я отравлюсь, это будет целиком на совести доктора Дагмарова.

Потом я подумал, что будет со мной, если от этого глотка я потеряю сознание, а дверь не смогут открыть… И тихонько вытащил стул.

Лежа теперь уже на кровати, я продолжал злиться на Стояна. Ведь если бы не он, отец… Я как-то не мог додумать до конца эту мысль. Ну, в общем, мне хотелось какого-то особого утешительного разговора, чтобы он обнял меня, как в детстве, и всякое такое… Но теперь, похоже, от этого придется отказаться до конца жизни. И все из-за того, кого я считал лучшим другом, нет – братом! Хотя (тут я задумался) отец вряд ли смог бы родить Стояна в десять лет.

Я так устал от всех этих мыслей и событий, что на минуту закрыл глаза и тотчас же отключился.

Когда я проснулся, в доме было темно и тихо. На мне был плед, который обычно валялся у Стояна на диване.

По-прежнему очень хотелось пить.

Стараясь не натыкаться на мебель, я направился в кухню, ощупью открыл кран и прильнул к струе.

Возвращаясь к себе, я вдруг подумал, что никогда не видел отца спящим. Вот про Стояна я знаю, что после дежурства он просто бросается ничком на диван и засыпает, а в остальные дни спит на спине, закинув руки за голову. А папа всегда встает раньше меня, а ложится позже.

Поскольку завтра (нет, сегодня!) была суббота, я разделся, лег и не стал заводить будильник.

Но заснуть во второй раз за ночь мне никак не удавалось. Я все крутился и крутился на постели, терзаемый обидой на Стояна.

Зачем он сказал так… про ревность и щенка?

Сам же прекрасно знает, после чего у меня началась "морская болезнь".

Мне трех лет не было, когда мы в аварию попали: мама, папа и я. Мама и шофер сразу погибли, а мы с отцом сидели на заднем сиденье и уцелели. Отец руку в двух местах поломал, которой меня закрывал, и голову разбил. А я совсем не пострадал.

В больнице меня от папы никак не могли отцепить. А потом врач дал мне какое-то лекарство с водой, я уснул, и меня от отца оторвали.

Когда я проснулся, то всех здорово напугал, потому что у меня, по словам Стояна, началась "неукротимая рвота". Прекратилась она только тогда, когда меня к папе принесли. Я в него опять вцепился, и снова меня чем-то поили, чтобы оторвать.

Так несколько раз повторялось, пока палатный врач не велел поставить для меня раскладушку рядом с папиной кроватью.

Домой мы возвращались втроем: отец с забинтованной головой и рукой в гипсе и доктор Дагмаров со мной на руках. С тех пор он так и живет на два дома: то у нас, то у себя в коммуналке.

Когда Стоян собирается исчезнуть надолго, то всегда говорит:

– Пошел по девочкам!

Раньше я не понимал, что это значит, а теперь, кажется, начинаю

соображать.

Маму я совсем не помню, и это отца очень расстраивает. К тому же у меня от нее только цвет глаз и ресницы, кстати, такие же, как у Стояна. Когда я иду рядом с отцом и доктором Дагмаровым, все говорят: «Это надо же, наполовину отец – наполовину дядя.»

Прямо как в сказке про слона Хортона, который высидел из яйца птичку с хоботом.

Заснул я уже под утро, а когда встал, нашел на кухонном столе стакан молока, бутерброды и записку отца: "Приду к пяти часам. Будь дома. Целую – папа". Рядом почерком Стояна была приписка: "Если меня будут искать, пусть звонят: …" – и какой-то номер телефона.

"Вот папа написал "целую", – думал я, перечитывая записку,– и как будто никакого вчерашнего происшествия и не было вовсе. А Стоян никаких таких слов для меня не нашел ".

На меня опять накатила обида на него. Я так распалился, представляя, как нужно было бы ответить ему вчера, что, когда действительно кто-то позвонил и спросил о нем, я неожиданно для себя ответил:

– Доктор Дагмаров здесь не живет.

Опомнившись, я ужаснулся своей выходке и долго торчал возле телефона, надеясь, что перезвонят. Может, именно потому, когда раздался звонок и я услышал голос самого Стояна, я не придумал ничего лучшего, как бросить трубку на рычаги. А потом, когда телефон зазвонил опять, я убежал к себе в комнату и сунул голову под подушку.

Отец пришел чуть раньше пяти, потрепал меня по волосам доброй рукой и пошел к себе в кабинет. Не успел я дойти до кухни, чтобы поставить чайник на огонь, как раздался звонок в дверь. Один.

Я открыл.

Стоян стоял набычившись. В куртке с поднятым воротником и вязаной шапке, натянутой до бровей, он имел просто-таки уголовный вид. Позвякивая связкой ключей в левой руке, он дал мне понять, что звонил специально, чтобы сразу встретиться со мной лицом к лицу.

– Ну, то, что ты бросил трубку, когда позвонил я – это просто наглая

выходка, которую я могу понять.

А вот из-за того, что меня не нашли вовремя, мог погибнуть человек. И это тебе даром не пройдет.

Тут Стоян влепил мне такую оплеуху, что я пролетел через весь коридор и шмякнулся на пол у ног онемевшего от изумления отца.

– Стоян! Ты же ему челюсть сломаешь! – наконец сказал он сдавленным голосом.

– Сам – сломаю, сам – вылечу! – рявкнул в ответ доктор Дагмаров, забрасывая мокрую шапку на полку.

Рывком поставив меня на ноги, отец немного помолчал, стиснув зубы так, что желваки заходили на скулах, а потом решительно заявил:

– Вот что. Я не потерплю в доме таких отношений. Идите и сейчас же объяснитесь – раз и навсегда!

Тут он круто развернулся и ушел в кабинет, резко закрыв за собой дверь.