Для меня, Андрей, важно не порушить свою репутацию. Одновременно растёт мой профессионализм, я становлюсь круче и, значит, могу работать с более трудными случаями, за которые большинство моих коллег и не возьмутся. И так постепенно появляется то, что можно «пощупать», ну в кавычках. Однако репутация дорогого стоит, и когда много людей, сотни, отзываются о тебе хорошо и рекомендуют тебя другим – это сравнимо с вашими активами, или как это там у вас называется…
– Да, это я всё понимаю, но вопросов у меня к вам меньше не стало.
– Знаете, Андрей, думаю, что со временем, если у вас не иссякнет интерес к моему занятию, вы больше поймёте и узнаете. А так, за полчаса разговора, я вам, конечно, не успею ничего объяснить и растолковать.
– Да, я понял, интерес не иссякнет – это точно. Вы улетаете, а как же с Мариной? Что дальше?
– Я планирую вернуться через два месяца, а пока будем работать на расстоянии, ну и всегда есть вариант её приезда в Алматы. А что ваш сон, Андрей? – внезапно спросил я. – Есть продолжение?
Он удивлённо приподнял бровь:
– А почему вы спрашиваете?
– Ваш сон произвёл на меня большое впечатление, и мне очень хочется разгадать его значение, я ведь тоже очень любопытный. А сон – ваш, понять и интерпретировать его сможете только вы. Вот я и спросил. Вдруг вы уже поняли, что к чему, и я смогу своё любопытство удовлетворить?
– Не сможете, – вздохнул Андрей. – Потому что сон я пока не понял, более того, со мной теперь наяву странные вещи происходят, но я никому о них не говорю. Некому сказать. Мать сразу потребует, чтобы я отдохнул, Ирка о неврозе заговорит, скажет, что от усталости и недосыпания, и потащит к своей подружке-психотерапевту. Маринка теперь будет вас рекомендовать. Поэтому молчу-помалкиваю, хотя странности такие, что впору бы самому задуматься о походе к психиатру.
– Ничего себе… Может, мне расскажете?
– Вам, пожалуй, могу, почему нет, только обещайте сдержаться и ничего не советовать, ладно?
– Без проблем, – спокойно согласился я. – Тем более что мои советы дорого стоят, и я никогда их вот так просто не раздаю.
– Класс! – Андрей рассмеялся. Но тут же стал серьёзным и, глубоко выдохнув, заговорил: – Со мной очень странные вещи происходят, я бы сказал, страшные, но не хочу так их называть. Потому что реально страшно становится мне, невозможно страшно… Дело в том, Жан, что я… Я боюсь смотреть в зеркала. После этого сна я вижу не себя в отражениях… Везде: в зеркалах, в витринах, лужах – вместо себя я вижу того парня, из сна. Того себя, с пустыми глазами… Безумными глазами… И это очень страшно.
Андрей помолчал подавленно и снова продолжил:
– Дома я завесил все зеркала, стеклянные двери, в комнатах я не открываю шторы на окнах, а в кабинете – жалюзи. На меня уже странно поглядывают коллеги и подчинённые. Ещё пара недель в таком состоянии – и меня точно запрут в психушку, и сон окажется вещим. Вот в таком подвешенном состоянии я сейчас нахожусь. Меня выручают мои навыки, приобретённые когда-то: медитации, дыхание, йога. Страх, однако, становится всё сильнее, и только потому, что у меня нет объяснения. Но я постараюсь понять, что происходит… Я пойму…
Андрей задумчиво смотрел вдаль.
Огромный город раскинул перед нами сверкающую сеть ночных огней, в которой мелкой рыбёшкой бились машины, развозя по клубам и ресторанам убегающих от ночного одиночества людей…
* * *
Я завершал все свои московские дела, предупреждал своих постоянных клиентов, что пока не могу сказать точно, когда приеду снова, но буду рад встретить их в Алматы.
С Мариной, которая в этот день была самой последней, я конкретно заговорил о её приезде, так как для неё долгий перерыв был невозможен. Так что после сеанса, за чашкой чая мы назначили сроки и обсудили все необходимые детали. Марина уже собралась было уходить, но я, под влиянием какого-то импульса, остановил её:
– Марина, хочу пригласить вас на ужин, Ляйсан уже ждёт в ресторанчике неподалёку, пойдёмте? Хочу с вами немного поговорить об Андрее, прошу вас, это важно.
Марина с готовностью кивнула:
– А я и сама хотела с вами посоветоваться, да никак не решалась, неловко было беспокоить вас этим. Андрей, конечно, сам должен обратиться к вам, но время идёт, а он не решается. А ведь с ним не так всё хорошо, как кажется. Вы об этом хотите поговорить?
– Да, именно об этом. Андрей неохотно рассказывает о себе и, похоже, совсем не хочет моей помощи, словно боится, что ли. Пойдёмте поговорим за едой? Нам скоро в аэропорт ехать, так что времени немного…
В ресторане, когда мы разобрались с заказом, я спросил:
– Марина, вы расскажете об Андрее? О его жизни, о характере? Что-то в нём есть такое, интересное очень, а обаяние у него какое, харизма! Ему бы актёром стать или рок-певцом, стадионы собирал бы.
Марина разулыбалась:
– Да, Андрюша такой у нас, удивительный и особенный. Вы знаете, Жан, он ведь мог не родиться. Мне мамина сестра рассказала по секрету. Мама ведь чуть аборт не сделала. Жили мы тогда в небольшом городке под Москвой, скромно жили. Папа наш – хороший человек, замечательный, но в те времена сложно было очень с деньгами, да и мы с Иркой уже были у родителей. Отец и сказал маме аборт сделать, потому что вроде как у них денег нет и «куда ещё один рот», и всякое такое. Мамуля плакала сильно, она же верующая, никак ей на аборт нельзя было, но и против мужа не пойдёшь. Тётка мне потом рассказывала, что с Андрюшкиным рождением вообще всё мистически было. Мама пошла к врачу, день был жаркий, солнце палит, она устала сильно, а так как мимо церкви проходила, увидела и зашла отдохнуть. Села на скамеечку под деревья, задумалась и опять расплакалась, а тут батюшка проходил. Ну знаете, как это бывает?
В общем, поговорил, приободрил, да ещё верующая женщина, к тому же, сама не хотела аборт делать. И она не пошла к врачу, и от папы скрывала сначала, а потом, когда живот стал виден, что поделаешь? Они, конечно, поорали друг на друга, поскандалили, но ничего, успокоились.
И вот Андрей родился у нас. Такой ладный, такой хорошенький, такой лапочка. Все его с детства обожали. А талант его – людей в себя влюблять, с самого рождения проявился. Все с ним возились, отказать ему не могли ни в чём. У него уже в восемь лет появился друг, автомеханик СТО, который Андрея под опеку взял, и к двенадцати годам он в машинах разбирался как профессионал. И дядя Антон был его лучшим другом.
А жили-то мы бедновато. Хотя и папа работал, и мама дома не сидела. И Андрюшка очень рано себя ответственным почувствовал, ответственным за семью. Но сначала его не в ту сторону повело, подростки же, сами знаете, все хотят экстрима, крутыми хотят быть. В четырнадцать лет он познакомился с ребятами, с шайкой одной. Они машины угоняли и продавали. Так Андрей у них чуть ли не сразу главным стал, потому что в машинах отлично разбирался, потому что умный был, да так ловко и грамотно все угоны обставлял, что ни разу их не поймали. Он этим делом четыре года промышлял, никто ничего не знал, он деньги домой с умом приносил. Небольшими суммами, но часто, якобы он у дяди Антона в помощниках зарабатывает. То, что он у дяди Антона не был все эти годы ни разу, у нас никто и не знал. Такое у всех было к Андрею доверие.
А Андрюша-то у нас ещё и везунчик, Жан!
Он, в свои восемнадцать, уже рублёвый миллионер был, и жил не тужил, отлично себя чувствовал. И вот однажды, в день, когда собирался на очередное дело со своими дружками, шёл он как раз мимо той самой церкви, где жизнь ему второй раз была подарена. И, сам не понимая, зачем, зашёл он в парк при церкви, сел на скамеечку и задумался. Сидел, отдыхал, хорошо ему было.
Времени до встречи было достаточно, он не спешил никуда, ну и разговорился с присевшим на скамейку прихожанином. Просидели они так часа три. Когда ушёл тот человек, Андрей ещё долго сидел и повторял, повторял, чтобы запомнить навсегда, слова Антония Сурожского, их ему собеседник напоследок сказал. Я и сама потом слова эти заучила назубок: «Грех – это прежде всего потеря человеком контакта с собственной своей глубиной. Человек глубок – а так часто он живёт поверхностно и только поверхностными чувствами, понятиями. И вместо того, чтобы жить из глубины, действовать из сердцевины своего бытия, он живёт отражённой жизнью…» Ой, Жан, забыла, как дальше…
