Морис Понс родился в 1926 году в Страсбурге, где и окончил филологический факультет университета. Увлекшись театром, он стал актером и разъезжал с различными труппами по Франции, гастролировал в Африке и Южной Америке. Его первые книги («Метробат» — 1951 год и «Смерть Эроса» — 1953 год) посвящены жизни актеров. В 1955 году Морис Понс был удостоен «Большой Премии Новеллы» за сборник «Невинные». Все эти произведения, хотя и отражают знакомую Понсу жизнь, но не ставят больших социальных проблем, это поэтичные и печальные новеллы.

В этот период происходит перелом в мировоззрении писателя, он осознает, что нельзя более стоять в стороне от действительности, нельзя мириться с колониальной войной в Алжире. Морис Понс вступает в Коммунистическую партию Франции.

В литературном творчестве этот сдвиг получил отражение в романе «Башмачник Аристотель», который вышел на русском языке в Издательстве иностранной литературы в 1960 году. Молодые герои романа близки автору (начинающий писатель, актеры, журналисты, режиссеры), их волнуют те же проблемы, что и его, они ненавидят тех, кто ведет несправедливую войну в Алжире.

Та же тема стоит и в центре повести «Ночной пассажир». Эта повесть сейчас экранизирована на студии «Мосфильм» режиссером Захариасом.

В мае 1962 года вышла новая книга Понса «Взятие Бастилии», написанная в форме киноповести совместно с режиссером Кайатом и сценаристом Спааком.

Морис Понс известен не только как писатель, но и как журналист: его репортажи о Соединенных Штатах Америки (в канун визита Н. С. Хрущева), об Антильских островах и др. публиковались в «Юманите», его рассказ о поездке в Москву — в «Молодой Африке».

_____

Вечерело. Мы ехали молча. Светло-желтые пунктирные линии на поворотах широкого ровного шоссе стремительным морзе слали мне свою весть. По небесной глади, расстилавшейся над открытой машиной, подобно водорослям на большой реке, скользили верхушки деревьев.

Я внимательно вслушивался в успокоительный гул мотора. Мне нравилось мысленно следить за равномерным ходом поршней в цилиндрах, за четкой работой клапанов и за привычным вращением коленчатого вала. Иногда мне казалось даже, что я слышу, как один из карбюраторов роняет крохотную капельку бензина и она резко шипит, испаряясь на головке блока, Агостини предупреждал меня, что следовало бы проверить поплавковую камеру. Ну, да не беда! Белая стрелка спидометра, слегка отклонившись вправо от вертикали, неподвижно замерла; аккумулятор заряжается; температура воды нормальная; давление масла тоже. Словом, все предвещало хорошую дорогу.

На нем была белая рубашка с открытым воротом и серые фланелевые брюки. Довольно высокого роста, он поджал ноги, усаживаясь в мою машину. На колени он положил свернутый плащ, а поверх него небольшую сумку — обычно авиакомпании выдают такие своим пассажирам. На голубой сумке, которую он крепко придерживал руками, были выведены инициалы скандинавской авиалинии.

— Вам часто приходится летать? — Я задал вопрос, чтобы как-то завязать беседу.

— Случается иногда, — последовал краткий ответ.

Это были единственные слова, которыми мы обменялись, с тех пор как покинули Париж. От самого Парижа он сидел, неподвижно скрестив руки на сумке. Руки у него были бледные, холеные, с длинными пальцами, ногти продолговато-острые.

Впереди нас мчался черный «Пежо-403», кренясь на поворотах. На подъеме Гран-Венёр я почти нагнал его и дал два сигнала. Я увидел, что у него замигал указатель поворота и он резко взял влево, чтобы обойти небольшой грузовик. Я тоже оставил грузовик позади и пошел на обгон «Пежо». Он увеличил скорость, но на спуске у Фонтенбло я все-таки вырвался вперед. Перед самым перекрестком я вихрем промчался мимо белого «Ситроэна», отжав его к обочине.

— Вы ведете машину на большой скорости, — заметил мой пассажир.

По тону, каким это было сказано, нельзя было понять, нравится ли ему быстрая езда или не нравится.

— А вам что, страшно? — спросил я и, приблизившись к повороту, немного сбавил скорость.

Он ничего не ответил, и мы молча продолжали путь среди лесов.

Первые вечерние часы в пути восхитительны. Ветер покачивает высокие деревья, они выделяются на фоне темно-синего неба, отбрасывая на асфальт трепещущие тени. Изгибы дороги теряются в светлеющей дали полей. И в эти часы топливо сгорает лучше всего: вечерний воздух свеж, жиклеры жадно пьют бензин, мотор безмятежно мурлычет, чутко отзываясь на малейшее прикосновение к педали.

Захлебываясь от ветра, мы стремительно неслись по шоссе. Левым коленом я все время нажимал сигнал, и солидные машины почтенных буржуа шарахались к обочине. Не без злорадства думал я о том, какими милыми эпитетами должны награждать меня их пассажиры, и то и дело поглядывал на белую стрелку спидометра, которая все ползла и ползла вправо. Мой пассажир сидел совершенно неподвижно.

Мы очень быстро добрались до Морэ. Не удостоив его своим посещением, проехали мимо, сделав, правда, небольшой крюк. Еще недавно этот городок с его двумя воротами и мостами XIV века просто губил шоссе номер пять. Сколько раз я оказывался зажатым здесь между жалкими колымагами и был вынужден еле-еле ползти то за огромным грузовиком, то за какой-нибудь подводой, трещавшей под тяжестью мешков с мукой! Средневековье, да и только! Правда, в те давние времена дороги способствовали поддержанию связи между городами, а сейчас они всячески ухищряются обойти их и кружат по полям и лесам. В Морэ можно было сделать остановку и, купив у местного кондитера знаменитые конфеты пралине, грызть их потом вплоть до Монтелимара. Ну что ж, не повезло конфетам пралине! Новое шоссе в обход Морэ обошлось, должно быть, в миллиарды франков, и я считал делом чести выиграть еще хоть несколько минут. Вовсе не потому, что я действительно торопился. В фильме, который снимал Роже, я сейчас почти не был занят и мог бы спокойно приехать в Шампаньоль после полудня или даже вовсе там не появляться. Но моя машина не переносит медленной езды. Это вызывает у нее икоту. И нервирует ее.

И вот, когда мы стремительно огибали город, мой спутник, даже не взглянув в мою сторону и словно продолжая прерванный у Фонтенбло разговор, неожиданно произнес:

— Если что-нибудь случится, запомните на всякий случай: вы меня не знаете, я подсел к вам в пути.

Меня еще раньше поразила его чуть гортанная речь, согласные у него звучали особенно четко, гласные же он почти глотал. Но тогда я не обратил внимания на то, как старательно выговаривает он каждое слово. Наш школьный учитель в Шатору так же отчетливо произносил текст во время диктовки.

Я невольно почувствовал себя задетым и сухо возразил:

— Ничего не случится.

Слева вдалеке виднелся старый мост через Луэн. Река струилась среди лугов, а по реке струились отблески летнего заката. Чудесный пейзаж для пешехода. Я же видел перед собой только стрелку спидометра да белые цементные столбы, чинно выстроившиеся вдоль дороги на поворотах. Я хмелел от быстрой езды и ветра. Но спутник, не обращая внимания на мой заносчивый тон, так же медленно продолжал:

— Условимся все-таки насчет места, где я к вам подсел: у Обелиска в Фонтенбло, если не возражаете.

Я не ответил. Он ничего не добавил. У меня создалось впечатление, что я непонятным образом вовлечен в какую-то сеть лжи, не зная даже, что за всем этим кроется.

Почти сразу же после Морэ шоссе поворачивает, идет в гору, и на нем появляется проклятая желтая осевая линия. Впереди нас шел маленький «Ситроэн», в свою очередь, следовавший за огромным желтым грузовиком торгового дома «Кальберсон».