— Дружище, что это такое? Из чего она сделала эти шарики?
— Точно не знаю, — зевнул сидевший за столом Тонино. — Смесь местных растений и каких-то еще, которые она привезла с собой в виде семян из Австралии и посеяла здесь, по всему острову. Не хочу брать грех на душу, но люди говорят, что внутрь она также кладет высушенную козью горошину.
Синиша несколько раз гадливо цокнул языком:
— Как по мне, так это свежее лошадиное…
— На Третиче нет лошадей.
— Да знаю я, просто говорю, какой вкус. Отвратительно, и не просто похоже, а знаешь… Ладно, а что мне делать с остальными? Она мне ничего не сказала: жевать, когда заболит или независимо от этого, например три раза в день перед едой, как лекарство?
— Принимай, только когда заболит. Если там состав как обычно, то каждый шарик действует где-то час-полтора.
Вечером того же дня, с опухшей щекой и истощенный от убийственной боли, придерживаясь за плечо Тонино, поверенный кое-как дотащился до дома Бартула и Муоны Квасиножич.
— Мы воас аспетовали церез пуол цаса, в три куарты… — сказал им Барт вместо приветствия. — Но прошу в пуогреб.
Через массивные деревянные двери, выкрашенные в черный цвет, они попали с улицы сразу в погреб. Как только они вошли, Барт закрыл двери на засов и жестом показал Синише на маленькое кресло посреди комнатки. Потом он взял большую глиняную чашку и наполнил ее каким-то спиртным напитком.
— Н-н-н-н-н… — подал голос поверенный, махая руками и вертя головой.
— Не ноад бояца, повери, донт би фрэйд. Энто не для тебя, итс фо май тулс, — ответил, улыбаясь, Бартул и достал из ящика завернутые в полотенце стоматологические щипцы: одни побольше, другие поменьше. Хозяин дома протер их тем же самым полотенцем и погрузил в чашку: — Дизинфэкша!
В это время через маленькую заднюю дверь в погреб вошла Муона. Она была коренастая и ходила вперевалку, на ее добродушном лице светилась искренняя улыбка, а в ее одежде нельзя было найти две вещи одного и того же цвета. Зеленый джемпер на пуговицах, блузка цвета цикламена, синяя юбка, коричневые носки и, поверх всего, красный фартук с оранжевыми цветками… Во время трех своих предыдущих появлений на публике Муона всегда была в черном пальто и с темно-зеленым платком на голове. А теперь, когда она появилась во всей своей красе, с собранными наверх седыми волосами и в таких же серых теплых тапочках с пришитыми сверху плюшевыми головками коал, поверенный по-настоящему ее испугался. Но по мере того как она, раскачиваясь, приближалась к нему, Синиша все сильнее ощущал исходившие от нее тепло и сочувствие.
— Н-н-н-н-н-н… — поприветствовал ее поверенный с исказившимся гримасой боли лицом, показывая пальцем в основание левой челюсти.
— Оупэн, оупэн… — мягко сказала она, улыбаясь материнской улыбкой. — Лайт! — обратилась она повелительно к мужу, когда поверенный послушно открыл рот. Барт быстро достал из кармана комбинезона ручной фонарик.
— Повэри, ноу кьюар… Маст пул ит аут. Вырвоать… — поставила диагноз Муона, «дотторесса оф олл боляшши», спустя минуту, в течение которой она осматривала нижнюю левую «семерку» и легонько постукивала по ней указательным пальцем. Синиша, уставший от боли, с безразличием пожал плечами и приставил указательный палец к своему виску, как будто хотел выстрелить себе в голову. Искренне обеспокоенный Тонино ответил ему подбадривающей улыбкой.
— Южуалли мне соамому неприятна энта робота, но дессо… — процедил тихо сквозь зубы старый Квасиножич, достал большие клещи из чашки с ракией и стал со знанием дела рассматривать их в контровом свете.
— Барт, плиз… — укорительно сказала ему Муона, доставая из кармана фартука два бумажных свертка. — Энтот дессо… — обратилась она вновь к Синише, разматывая меньший из свертков и доставая из него травяной шарик, — энд энтот лэйтэр… Пуосле.
Второй сверток, оставшийся на потом, она убрала обратно в карман, а первый шарик положила поверенному точно на больной зуб.
— Нау байт ит. Не жучь! Донт чу, джаст э байт, стронг, стронгэ… Буон… Холд ит соу… Нау ви вэйт.
Синиша, крепко сжимая в зубах становящийся все более горьким шарик, вопросительно поднял брови и показал на свои наручные часы.
— Пуол ури, — ответила Муона, — халф эн ауа. Холд ит тайт, донт ивэн мув.
Откуда-то из-за Синишиной спины Муона и Барт принесли три старых деревянных стула и поставили их небольшим полукругом перед его креслом. Барт оседлал стул, положил локти на спинку и, подперев подбородок ладонями, стал смотреть на поверенного, для которого, казалось, жизнь становилась все более невыносимой: из полузакрытого левого глаза скатилась слеза, которую он быстро вытер ладонью, рассчитывая, что никто не заметит.
— Муона, а ноаш повери выжвет? — спросил Бартул, изображая крайнюю обеспокоенность. — Ты хуорошо сделала анестетик?
— Барт, плиз! — вновь одернула его разноцветная негритянка, на этот раз строже, размотала второй сверток и стала заново скатывать шарик болотного цвета, периодически слегка поплевывая на него: «П-п!». Когда Синиша это увидел, его пробрала холодная дрожь.
— Йо слыхоал… — произнес Тонино, желая разрядить обстановку, — что к воам возвращается броат Фьердо.
— Йес, олсо, рэтайрэд… И ш ним приедут жена, ну, Муонина сиостра, анке двоа сына: евой и моуй пиорвый. Соло на уно сеттиману, приедут на Трециць, на Тёрд Айленд, откуд их оцы! Пиорвый роаз, фёрст тайм! — ответил ему гордо Бартул Квасиножич. Синиша с интересом приподнял голову и широко, насколько мог, открыл глаза, но голоса Бартула и Тонино доносились до него как будто из колодца, который становился все глубже и глубже, а ритмичное Муонино «п-п!» продолжало отсчитывать время, как метроном. Поверенный вернул голову в удобное положение на спинке кресла и через несколько секунд потерял сознание.
* * *
В последнюю пятницу января все жители деревни, кроме старого Тонино Смеральдича, собрались рано утром на Пьоце перед Сешеви, в начале тропинки, ведущей к порту. Все они ждали, когда Тонино свистнет с вершины Перенего Мура, откуда хорошо видно море, — знака, что итальянцы уже появились на горизонте. Этот ритуал повторялся каждую пятницу, но обычно свист с вершины хребта ожидало гораздо меньше людей — только те, кто через Барзи заказал какую-нибудь посылку, а участники топливной лотереи спускались тридцатью минутами позже. Такие меры предосторожности они предпринимали из-за итальянцев, опасаясь, что у тех на подходе к Третичу может произойти стычка с полицией или другими бандитами — в общем, если что-то случится, лучше, чтобы не было свидетелей.
Этим утром на площади были все, потому что вместе с мафиози должен был прибыть и Фьердо Квасиножич, брат Бартула, со своей женой, приходившейся Муоне родной сестрой, и двумя сыновьями, своим и Бартула, которые еще ни разу не видели Третича.
Глиссеры опаздывали уже на тридцать минут, хотя море было достаточно спокойным, поэтому сельчане начали нервничать. Все что-то говорили, но тихо, почти шепотом, чтобы случайно не заглушить далекий свист Тонино, исполнявшего роль впередсмотрящего. Нервничал и сам восьмой поверенный. Он уже четвертую пятницу подряд ожидал окончания процесса доставки своего единственного, очень простого заказа. В первую пятницу ему, как и говорил Барзи, пришел только телевизор. Он отнесся к этому совершенно спокойно, потому что, с одной стороны, был рад, что дело пошло, а с другой — все еще находился под действием Муониного анестетика, который в течение нескольких дней после вырывания зуба держал его в состоянии блаженного безразличия. Неделю спустя он получил спутниковую тарелку, но без ресивера. В следующую пятницу — ресивер и радио. Но в посылке не было кабеля для подсоединения антенны, а радио представляло собой центральный модуль музыкального центра, который без усилителя и колонок не был ни на что способен.
Он взял этот прибор с собой, аккуратно упаковав его в заводскую коробку, и нервно озирался, стоя вместе со всеми на краю Пьоца. Его беспокоили не только предстоящие препирания с наглыми мафиози, но и кое-что еще. Он раздумывал, как ему вести себя с Фьердо и другими членами его свиты, как сделать их союзниками законной власти Республики Хорватии или хотя бы лояльными гражданами и гостями страны. Еще ему действовала на нервы мысль о том, что придется закончить перепихоны с Зехрой: ее прямота в описании того, что она хочет, чтобы он с ней делал, и вопросики по поводу того, как хочет Синиша, раздражали его все больше.
