— …В общем, он так и не рассказал мне, кто эти суки, никаких имен, фамилий, ни хрена — он просто запихнул меня на этот гребаный остров, чтоб его вместе с островитянами, и только когда я сказал: о’кей, о’кей, я поеду, не вопрос — он решился открыть мне, как он выразился, «самую сокровенную тайну Хорватии». «Да пошел ты со своей тайной», — думаю я себе, а он стал рассказывать о том, как за прошедшие десять лет правительство отправило на юг одного за другим семерых своих поверенных, но ни один из них не сумел ничего сделать. Эти идиоты не хотят там никакой власти, ни своей, ни чужой, им ничего не надо, мы все им на хрен не сдались — и вот теперь я должен поехать туда к ним, организовать им партии, выборы и местную администрацию. Я в принципе думаю, что это задачка максимум на три месяца, но вот фигня, как так вышло, что за десять лет никто не смог ничего сделать? Вот этого я не понимаю, что-то здесь не так. Но, хули делать, наказание есть наказание — придется отработать. А если я все сделаю за три-четыре месяца, хорошо, за полгода — это ведь наверняка для него будет слишком быстро. Куда он меня тогда приткнет? Заместителем в какую-нибудь дыру типа пожарного сектора? Ёлы-палы, какой же я тупой, какой дебил! Шлюха подносит мне ведро минералки с половиной сезонного урожая африканских лимонов… Идиот… А представь, вот просто, блин, представь, что у меня ни хрена не вышло, что эти далматинские аборигены перехитрили меня и все у них осталось по-старому. Мне же стыдно будет возвращаться, понимаешь? А такое, блин, вполне возможно: семерых до меня они уже свели с ума — я смог дозвониться только троим, но и те молчат в тряпочку, а седьмой вообще исчез к хренам. У него не было ни семьи, ни знакомых, понимаешь, поэтому теперь ни одна живая душа понятия не имеет, куда он делся с этого Третича, Торчича, Дрочича или как там его… Боже мой, а может, его там просто стукнули по башке и утопили…

Синиша несколько секунд напряженно молчал, потом повернулся к Жельке:

— А ты, яблочко мое кипарисовое, что обо всем этом думаешь?

— Шикарный у тебя потолок! — в ту же секунду выпалила Желька, будто все это время ждала подходящего момента.

— Чего?! Потолок?!? Я… Я… Твою мать, через пять дней я еду в жопу мира! На остров, где не ловят рыбу, не разводят скот, не выращивают виноград, где вообще ни хрена нет! Только кучка идиотов, которых я буду дрессировать! А ты восторгаешься потолком! Гребаным потолком, белым потолком, обычным сраным белым потолком! У тебя, подруга, кажись, проблемы, причем в сто раз серьезнее, чем у меня. Это тебя надо было на юг отправлять, а не меня!

* * *

Синиша никогда в своей жизни не видел такого маленького парома. На палубу, пожалуй, влезло бы около пятнадцати автомобилей, но никто не смог бы из них выбраться. Звонко, этот специалист по чевапчичам из Дубравы, молча довез его на «Ауди» с кондиционером до побережья, занес на паром все его четыре сумки, поставил их в капитанскую рубку, а напоследок достал из багажника и протянул ему модный зонт премьера. Моросил косой колючий дождь.

— Вот, возьмите, — сказал он. — Шеф не будет сердиться, он даже не заметит. Мы всегда возим в багажнике две штуки, на случай если один где-то потеряется: он забудет или мы.

Пока Синиша возился с чехлом от зонта, Звонко протянул ему руку:

— Ну… Надеюсь, мы скоро увидимся.

— Да. И я, — усмехнувшись, буркнул Синиша.

Когда он взобрался по крутым узким зеленым ступенькам на верхнюю палубу и посмотрел в сторону берега, он вновь увидел Звонко, который сложил ладони рупором:

— Первым идет Первич, потом паром пристанет к Вторичу, где вас ждет какой-то Тони! У него есть катер, он отвезет вас на Третич!

Глуповатое лицо, выглядывающее из-под клетчатого зонта, покачивалось вверх-вниз, вверх-вниз, пока темно-синий «Ауди» не скрылся за первым поворотом в направлении Загреба. На верхней палубе парома имелась короткая барная стойка, которую от капитанского мостика отделяла ветхая, проеденная червями дверь. Перед ней стояли два стола, за которыми сидели шестеро мужчин и бабка в черном. Может быть, они молчали и до этого, но за все четыре с половиной часа с того момента, как вошел Синиша, и до прибытия на Вторич они не проронили ни слова. Только один усатый дядька спустя полчаса, что Синиша стоял перед баром, вглядываясь в пространство за ним, обратился к нему неожиданно высоким голосом:

— Цево хуоцете? — спросил он, протискиваясь через узкую дверку, ведущую в помещение позади бара.

Синишины брови изогнулись в виде двух мохнатых знаков вопроса.

— Хуоцете мож цево-нить выпить? — исправился усатый в первый раз, потом коротко откашлялся и произнес официально и торжественно, как в какой-нибудь оперетте: — Не изволит ли господин чашу своего любимого напитка?

— Э-э-э… Пива бы какого.

— Бика-Кова, эт наверно японско, його нет. У нас есь туокмо местные биры. Хеникен, гезер, гинес, кликени, милоуки, бравария…

— «Гиннесс»? Здесь, у вас?

— А вы ишшо пойдите и попруобуйте спросить снаружи!

— О’кей, о’кей. «Гиннесс», пожалуйста.

Усатый быстро достал из холодильника три бутылки настоящего «Гиннесса», поставил их вместе со стаканом на барную стойку и положил рядом открывалку.

— Смогёте соами? Коль цево надо — зовите.

Сказал, как узлом завязал. И сел обратно за стол рядом с бабкой. Чтобы дальше молчать. Молчал и Синиша. Делая вид, что не смотрит, он на самом деле следил за их лицами в отражении сильно потемневшего от времени зеркала, на котором красовалась бледная надпись: «Пей мало, пей хорошо!». «Каменные гости», — подумалось ему. Его охватило желание показать Жельке, дуре эдакой, этих людей или хотя бы описать их. Когда он откупорил третью бутылку, усатый встал, вынул из холодильника еще три, поставил их на барную стойку, молча кивнул и вернулся за стол. Спустя три часа морского путешествия у Синиши здорово разболелись ноги. Но единственное место, куда бы можно было присесть, располагалось за спиной у траурной бабки, за столом с другой троицей молчунов. Там ему сидеть не хотелось. Если бы он знал, что кто-то из них с Третича, может быть, он бы и заговорил с ними, а так… Еще в Загребе он пытался морально подготовиться к вероятному неприятию и игнорированию со стороны местных. Он подготовился основательно, а после пары бутылок пива дело должно было бы пойти на лад. Однако теперь, когда он выпил четвертый «Гиннесс», а паром, не подобравший новых пассажиров, отлепился от Первича и пошел, вероятно, в направлении Вторича, он совершенно не представлял себе, как пробить этот лед, как изобразить открытость и простоту, чтобы завязать беседу с каменными гостями. Да, собственно, и зачем они ему? Ему главное как-то добраться до Третича, и, если бог даст, уже к Рождеству он, действуя с холодным расчетом, сумеет организовать эти чертовы выборы и вернется домой. Опять же к Жельке… Боже мой, кто знает, какие там потолки, на этом сраном островке? Черные, покрытые плесенью, с белеющими каплями, которые дрожат над кроватью, до тех пор пока, оторвавшись, не упадут на ледяную простыню? Может, пойти немного поболтать с капитаном? Сделать вид, что пришел взять что-то из сумки, и потихоньку начать разговор об осенней погоде, познакомиться, спросить о его работе и так далее… Хотя что он? Он, может, и неместный, просто работает на этом маршруте.

От мыслей его оторвал печальный гудок теплохода, после которого вибрация под ногами стала быстро смягчаться. Он отошел от барной стойки, сделал шаг и, покачнувшись, чуть не упал. Усатый улыбнулся правым уголком губ. Синиша потянулся за кошельком, но бармен замахал пальцем, поднимаясь ему навстречу.

— Муожете взять и энту шесту, — сказал он, протягивая ему с бара последнюю неоткрытую бутылку «Гиннесса».

— Там, куды грядете, оне пьют туолько штрельско.

— Извините, не понял?

— Туокмо штрельско, уно фистер, фюстер, как-то так си кьяма.

Синишин взгляд заставил усатого вновь попытаться активизировать словарный запас из казино «Эспланада», где он в свое время дослужился до должности помощника крупье, но потом его карьера резко полетела под откос, се ля ви.