Новая записка от премьера пришла только в пятницу утром:

«Завтра, полдень, штаб-квартира. Отдай бумажку Звонко».

Перед этой белой дверью в этом самом коридоре он сидел сотни раз, но такой страх, такую чудовищную неуверенность в себе он ощущал впервые. Было ясно, что именно он, не желая того, стал виновником поражения партии на столичных выборах. Всю неделю Синиша не получал никакой внятной информации, кроме газетных и телевизионных новостей, в которых вряд ли сообщали правду. По крайней мере все те новости, что он когда-либо до этого читал или смотрел, содержали в себе изрядную долю вранья. Он не имел ни малейшего представления о том, что знает премьер, что он об этом думает и что собирается делать. Синиша ежеминутно вытирал потные ладони о подлокотники кресла.

Премьер принял его в своем кабинете на удивление радушно, что не сулило ничего хорошего. Он встал из-за стола, протянул Синише руку и заключил его в свои объятия.

— Ну ты как, едрить твою налево? Как эти скоты сумели тебе так поднасрать? Тебе поднасрать?

— Шеф, я… — все еще заключенный в объятиях премьера Синиша попытался перейти к заготовленным оправданиям.

— Забей, забей… Сядь, выпьешь что-нибудь? Выпьешь что-нибудь?

У премьера имелся странный речевой тик: почти после каждой фразы он повторял два-три последних слова из нее. Заняв пост председателя правительства, он нанял пресс-секретаря, молодого человека, которому Синиша намекнул, чтобы тот потихоньку, крайне деликатно обратил внимание шефа на этот нюанс, моментально ставший мишенью для всех сатириков в стране. Бедное дитя, совсем зеленый выпускник факультета PR в Лунде, через месяц был уволен и отправлен обратно к папаше в Швецию. В Швецию.

— Нет-нет, спасибо, я только хотел сказать, что… — Синиша вновь попытался поскорее перейти к сути.

— Да перестань, не надо… — остановил его утешительно премьер, заправляя в брюки футболку-поло, вероятно только что купленную для какой-нибудь уикенд-фотосессии.

— Я все знаю, мне все ясно. Мы работаем над твоей историей целую неделю и уже вычислили двоих или троих, замешанных в этой подставе. В этой подставе. Банда действует одновременно с нами, все это время: как будто едет по параллельным рельсам. Понимаешь, я в этой профессии, можно сказать, с пеленок, поэтому корю себя за то, что не предостерег тебя. Есть — только дома, пить — только дома, а на публике — лишь целомудренный глоток, даже если это вода из водопровода, который ты только что сам торжественно открыл! Сам открыл.

— Шеф, там была только минералка, в большом стакане…

— Знаю, с кучей льда и тремя дольками лимона. Чтобы ты не почувствовал странный вкус, пока не выпьешь хотя бы половину. Мы все расследовали и все выяснили, можешь мне ничего не рассказывать. Ничего не рассказывать. Кстати, официантку изображала та же девка, которую тебе потом закинули на заднее сиденье, полуголую и укуренную в хлам. Все было просчитано до мелочей, мы в последний момент успели помешать нашей банде депортировать ее в Белоруссию на следующий же день. На следующий день.

Синиша понял, что ему лучше помолчать. Все его собственные соображения и выводы полностью подтверждались словами премьера. Было видно, что специальные люди блестяще выполнили свою работу. Премьер отвернулся к окну и продолжил заталкивать футболку за пояс брюк, хотя в этом не было никакой необходимости.

— Слушай, я тебе прямо скажу. Прямо скажу, — произнес он спустя полминуты. — Если я и видел в ком-то преемника… Или, черт побери, дельного политика для новой Хорватии, какой мы хотим ее видеть… Вот смотри, ну что ты сразу хмуришься, я до сих пор все это вижу, и тебя там… Но сейчас тебя конкретно слили. Ты потерял бдительность. Потерял бдительность. Я виноват не меньше тебя. Если бы ты только знал, что мне пришлось сделать за эти семь дней, чтобы хоть немного все подчистить — да я горы свернул — если бы ты знал, ты бы плакал здесь сейчас, плакал.

— Шеф…

— Погоди, погоди. Погоди… Городские выборы мы просрали, это ты, наверное, знаешь, мне теперь придется бодаться с этим глухим пьяницей по поводу коалиции, по поводу коали…

— Шеф, если есть какой-нибудь способ, какой-нибудь способ…

— Заткнись, твою ж мать, помолчи немного! Ты что, поиздеваться надо мной пришел? Я знаю, что ты молчишь неделю и хочешь мне в пять минут все выложить, но прояви немного уважения, немного уважения! Я три дня придумывал эту речь, дай мне ее наконец договорить. Наконец договорить.

Синиша опустил голову и молча уставился на ножку рабочего стола премьера.

— Ты молодец, у тебя есть талант и будущее в политике, и я не хочу тебя потерять, — медленно продолжал премьер. — Я не хочу, чтобы ты через несколько лет оказался моим конкурентом, мне важно, чтобы ты был моим соратником. И союзником. Но нам придется убрать тебя на какое-то время. Какое-то время. Пока вся эта буча не уляжется, пока мы тебя не очистим и не отмоем от всего этого дерьма.

Синиша знал, что так будет. Он был готов услышать эти слова и повиноваться воле премьера. Прямая дорога уперлась в поворот, за которым его ждет… что? Место помощника архивариуса в Лексикографическом институте? Секретаря в Министерстве сельского хозяйства? Специалиста по… горизонтальной дорожной разметке?!

— Слышал когда-нибудь про Третич?

Поворот, которого ждал Синиша, все же оказался круче, чем он мог подумать.

— Третич? В смысле остров?

— Остров, остров.

— Не знаю… Ну, из кроссвордов только. Двенадцатое по горизонтали, шесть букв: «наш самый удаленный населенный остров». Все, больше ничего.

И пока премьер стоял, продолжая задумчиво глядеть в окно, Синиша вдруг почуял недоброе.

— В следующий понедельник ты отправляешься на юг. Послезавтра правительство назначит тебя своим поверенным, и я хочу, чтобы ты весь свой неоспоримый организаторский потенциал направил на создание органов местной администрации и самоуправления. И самоуправления.

— На острове?! Шеф, я никогда…

— Синиша, я правда не вижу другого выхода. Наш мандат действует еще два года, потом будут выборы, и пока не пройдут эти выборы, нам придется держать тебя в стороне. Чтобы все всё забыли, понимаешь? А потом, потом настанет твой час. Твой час. Либо же ты свободен, ты можешь выйти из партии, и тогда сам решай, чем заниматься. Но я тебе сказал, совершенно искренне, ты мне нужен, и я хочу, чтобы ты остался в нашей партии и в политике. В политике. Пойми, я не пытаюсь от тебя избавиться, наоборот. Но я вижу, что тебе нужно немного отдохнуть и поднабраться опыта. В данной ситуации Третич как будто создан для тебя. Создан для тебя.

— Шеф, извиняюсь, но вы что-то сказали про два года. Два года…

Не успел он договорить, как по всему телу у него пробежали мурашки. Но вместо того, чтобы снова упрекнуть Синишу в передразнивании, премьер посмотрел на него, как любящий отец смотрит на сына.

— Правильно. И?..

— Я имею в виду, когда я закончу на юге, на этом Третиче, это займет месяц-два, самое большее — три, что тогда? Чем я буду заниматься оставшееся время?

Взгляд премьера в этот момент перестал быть взглядом любящего отца. Он стал еще более мягким, еще более понимающим — так обычно дедушки смотрят на внучат. Он взял со столика тонкую потрепанную папку и медленно протянул ее Синише. Заметно побледневшие буквы на обложке складывались в слово «Третич».

* * *

Желька неподвижно лежала на спине и смотрела в потолок. Она пыталась вспомнить название то ли фильма, то ли сериала, в котором пара занимается любовью и мужчина постоянно просит, чтобы женщина ему в это время что-нибудь говорила. А она не может, ей не до разговоров: она хочет заниматься тем, ради чего она здесь, голая и возбужденная, — но он продолжает настаивать. Когда он просит ее в пятисотый раз, она выдает: «Красивый у тебя потолок!» И мужчина наконец достигает кульминации. От звука ее голоса, который он с таким трудом выклянчил.

Синиша достиг кульминации добрых полчаса назад. Придя в себя, он теперь тоже глядел в потолок. Но в отличие от Жельки не молчал, а, наоборот, говорил, говорил, говорил…