— Сегодня мы, господа, продолжим общественное чтение писем господина Миртова[82]…

«Березовский… Это Березовский из Казани!» зашептали в комнате. Стриженая барышня не отрываясь смотрела в лицо говорившему. На столах и на коленях некоторые держали раскрытые тетради, что-то помечали в них.

— «Развитие личности в физическом, умственном и нравственном отношении, воплощение в общественных формах истины и справедливости». Таков постулат. С доисторических еще времен, господа, наблюдаем мы среди людей критически мыслящую личность, поднимающую голову к небу. Ставшая обычаем необходимость, будничное течение жизни не являются для нее неизменными. Человек же так устроен в отличие от животного мира, что возвысившись по уму над средой, чувствует обязательную потребность поднять эту среду до себя, сделать необходимым ее движение к цивилизации. Этот долг перед другими заложен в человеке, составляет главную, определяющую его сущность. Подлинно мыслящий человек ощущает вину перед бесчисленным рядом поколений, которые трудились и умирали, чтобы он появился… Мы, образованный слой России, не станем исключением в этом ряду. Разве не трудились в веках бесчисленные тьмы нашего народа, чтобы появился даже один из нас. То не батюшка с матушкой, благодушествовавшие в имениях, отправляющие требу в церквах или пишущие бумаги по департаментам, то они, безвестные труженики, кормили и растили нас, дав своим святым трудом возможность прийти вам к нынешнему состоянию. Станем ли задерживать путь вперед Отечеству или, протянув друг другу руки, пойдем отдавать себя народу…

Однако не прельщайтесь легкостью пути, господа, так как враги ваши тоже знают, в чем сила народа. Она именно в нравственности того образованного класса, который вы представляете. При отсутствии отдельной нравственной личности народ не может продолжительный срок существовать в истории. Это тот плодотворящий слой, что накапливается тысячелетиями, и развеяв который по ветру, самый тучный чернозем можно превратить в пустыню. Атиллы и Чингисханы не случайно прежде всего уничтожали в захваченной стране образованных людей, верхний почвенный слой народа. Но в прах рассыпались они, ибо прежде всего в собственном народе убили эту нравственную личность. Так бойтесь же больше всего своих Атилл и Чингисханов, ибо, обещая мишурный блеск державного величия, они на наших глазах ударяют по всему, где может таиться такая личность: по литературе, по университетам, по любому движению мысли…

Оглянувшись, он вдруг заметил, что в углу сидит Кабыл Ержанов. Вместе со всеми тот делал пометки в тетради. Однако, когда чтения закончились, он нигде не увидел кадета.

Стриженая барышня прямо подошла к нему:

— Здравствуйте, Иван Алексеевич!

Нечто знакомое было в ее серьезном, даже как бы учительском виде. Тем не менее, он потерялся, не зная что говорить.

— Я Катя Толоконникова…

Так сказала она это, что сразу вспомнил он елку у Генерала и маленькую девочку в панталончиках, покрикивающую на него, когда допускал неправильность в танце.

— Позвольте познакомить вас с моим другом!

Читавший реферат студент протянул ему руку:

— Иван Березовский.

— Вы будете из Казани? — спросил он.

— Да, сюда я высланный под надзор, — умные серые глаза смотрели на него в упор. — Вы же, судя по всему, киргизский учитель.

— Как же это видно? — удивился он.

— Так о вас все знают в Оренбурге. Впрочем, и в Казани я слыхал о вашей школе. От Гребнева…

Гребнев жил в Казани. Ильминский помогал ему, а студенты приняли на свой кошт, как делалось в университетах с вольными слушателями из народа.

Он пожал плечами. В Оренбурге его как будто действительно многие знали, хоть десять лет не было его здесь. На улице различные люди здоровались с ним, и он удивлялся этому.

Березовский усмехнулся:

— Если уж господин Пальчинский проявляет к вам интерес, значит, вы фигура общественно значительная.

Студент пальцем открыто показал на ожидающего у двери господина Ильюнина.

Первую могилу он сразу нашел. Постоял перед деревянной оградкой, густо поросшей вьюном. Пчелы летали вкруг маленьких белых цветочков. Стояла табличка при кресте: «Раб божий Дыньков Алексей Николаевич, надворный советник». В середине было прибрано и аккуратно посыпано песком. Кто-то ходил сюда, хоть вдова с дочерью жила на Тоболе.

Другую могилу пришлось ему долго искать. Лишь с трудом смог различить он нацарапанные на кресте буквы: «Р б. Варфоломей Воскобойников». Расчистив могилу от бурьяна, постоял он и здесь.

Потом зашел в церковь при кладбище, купил две свечи, зажег и поставил в притворе.

— Про кого же поминовение? — спросил старенький батюшка, принимая пять рублей.

— Рабы божии Алексей и Варфоломей, — сказал он.

Впервые в глазах господина Ильюнина увидел он какое-то чувство. Тот стоял при паперти, недоуменно расставив руки. Даже и в сторону не стал отходить, как делал это всегда.

Остановившись возле агента, он помолчал, вздохнул:

— Так-то… Все там будем.

— Совершенно точно, господин Алтынсарин! — надорванным голосом отозвался тот.

Как повезло ему! Султан Сейдалин второй, хороший его друг, же приезжал по делам в Оренбург, и вместе сейчас они ехали к Тоболу.

Не в пример родичу своему Джангеру совсем другие люди были братья Сейдалины. Младший, Тлеу, закончил Неплюевский корпус и не остался в военной службе. Не имея богатства, тоже сделался помощником начальника Николаевского уезда. Всякое лето тюре наезжал к нему в Тургай и они охотились, ездили по гостям. Веселый, умный, Тлеу Сейдалин одним своим видом разгонял его болезненную тоску.

То в его тарантасе, то пересаживаясь в коляску Тлеу, по хорошо накатанной дороге в семь дней доехали они до родных мест.

Два ряда домов стояло теперь вдоль Тобола, и у всех были резные ворота. Их так и стали называть здесь: деминские. И поселок назывался — Деминский. Даже и возле старого балгожинского скотного двора стояла изба. Люди теперь жили наверху и лишь спускались под землю к овцам. Деревья высоко выросли возле первых домов и закрывали ветками маленькие окна.

Он зашел в дом к Нурлану. По стенам стояли лавки, маленький образок висел в углу. Анастасия, жена Нурлана, с хозяйской твердостью ходила по горнице: ставила на стол хлеб, миски, принесла из погреба айран[83].

— Как же вы поженились? — спросил он.

— Ай, к Демину пришел: сестра, говорю, есть у тебя, дядя Гриша. А у меня дом есть, деньги тоже заработал…

Нурлан неплохо говорил по-русски. Да и вообще сделался разговорчивей.

— Ну, а дальше что?

— К Рахматулле пошли, подарки понесли… Потом к николаевскому попу пошли, тоже деньги дали… Ай, ладно, говорит, живите!

Покосившись на него, Нурлан перед едой сделал руками «Бисмилля». Видно было, что это для ученого гостя. И Анастасия оглянулась на иконку. Он же стал сразу есть, и они успокоились…

В Тургай он уже ехал один по пути древнего кочевья. Нигмат, полулежа на облучке, подергивал вожжи, тарантас мягко уходил колесами в проросшую корнями землю. Серые от времени кости валялись по краям дороги и вся степь в окоёме была изрыта миллионами копыт.

Словно какой-то перевал осилил он в жизни. Это хорошее было решение — поехать в город, к началу своей судьбы. Как бы проверилось то, чем жил он эти десять лет.

Да, все делалось правильно. Заново повторял он для себя свои недавние оренбургские действия, мысли, чувства. Ничего не изменилось в людях, в движении жизни. Словно живой ветер приносил откуда-то неудовлетворенность и нетерпение. Этому можно было верить…

В последний день играла в беседке музыка, и все шли мимо гуляющие. Они сидели на скамейке, и Машенька стояла в стороне у розовой клумбы.

— Ибрай, голубчик… Вам надобно жениться. Отыщите себе славную душевную девицу. Я знаю, ей хорошо будет с вами!