Он едва не уронил книгу, услышав знакомый голос. Генерал достал из шкафа другую книгу, поменьше:

— Станете не понимать чего-нибудь или какого-либо слова, записывайте в тетрадь. Как наберется лист, я вам объясню при случае.

Он взялся читать с девяти часов до трех, а также по вечерам и ночью при свече в татарском доме, где поселился вместе с Досмухамедом. Книга была барона Брамбеуса — «Рассказ Ресми-эфенди, оттоманского Министра иностранных дел, о семилетней борьбе Турции с Россией в 1769–1776 годах». Все было понятно, и он выписал только двенадцать слов.

Генерал на другой день посмотрел, одобрительно кивнул головой:

— Коалиция означает сговор держав в чем-нибудь против другой, противоборствующей стороны, — объяснял он, быстрым почерком заполняя правую сторону листа. — Янычары — взятые в султанскую службу в детском возрасте выходцы из подвластных Порте народов. Не связанные узами родства с турками, служили для их укрощения… Ну-с, что еще? Вдругорядь — русское слово, означающее вторичное повторение какого-либо действия…

Чувствовалось, что Генералу доставляет удовольствие объяснять ему значение слов. Видя, как он вхож в кабинет, писари и прочие служащие правления стали выказывать ему почтение. А он еще и еще брал книги, читая подряд. Однажды, разгоревши себя, решил он в благодарность за внимание порадовать Генерала старанием и радивостью. Взяв тяжелую книгу экономического рассмотрения российской торговли с прилегающими к границам империи державами, он выписал за один присест полтысячи непонятных слов.

— Что это ты принес мне, братец? — тихо спросил Генерал и, ударив о стол ладонью, загремел:- Поди прочь отсюда.

Пошатываясь, с тетрадью в руках, вышел он в приемный зал, сел на свое место. Писарь Мирошников, чье место было тут же, смотрел на него с сочувственным удовлетворением. Из коридора заглядывали люди, чтобы узнать, кого это распекал Генерал.

На другой и на третий день Генерал проходил к себе, не видя его. В конце же недели подошел и строго спросил:

— Что же вы, голубчик, книг не берете?

Он опять начал брать из шкафа книги, и в это время неизвестно откуда появился Николай Иванович, легким шагом прошел через зал, и бакенбарды его разлетались от быстроты движения. Из генеральского кабинета донеслись взволнованные голоса. Минут через двадцать Генерал позвал его к себе. Когда он вошел, ему сделалось вдруг хорошо и покойно. Это чувство возникло от больших голубых глаз незнакомца, с интересом смотревших на него. Генерал тоже показался совсем другим, так как быстро вертел головой и смеялся.

— Вот, рекомендую тебе, Николай Иванович: прилежный и любознательнейший юноша. Внук бия Джанбурчина. Отец и родные тяжко пострадали от диверсии Кенесары Касымова. Будет тебе в помощь при изучении киргиз.

Этот день он находился уже вместе с Николаем Ивановичем Ильминским, пил из голубой чашки чай, представленный в кабинет Екатериной Степановной, и рассказывал о себе и своих родичах. Николай Иванович взволнованно ходил, глаза его сияли:

— Просвещение есть движитель человека к благоденствию. В соединении с чистой природой оно даст плоды, коих не достигнет самая изощренная администрация. Однако материал сей — люди не подчиняются одним естественным законам. Есть нечто высшее…

Удивительней всего было то, что он сразу же рассказал незнакомому человеку и про город, который как-то вознамерился строить для кипчаков на Тоболе, и про мучения свои из-за дядиных доносов и даже про Человека с саблей. Какая-то добрая сила исходила от большого человека с мягкими развевающимися волосами на щеках и теплыми крепкими руками.

— Это, Ибрагим, голубчик, им наказание, что они такие злые, — сказал Николай Иванович о дядях его Хасене и Кулубае. — Тебе и другим вокруг них тоже нелегко, но хуже всего им. Очень тяжело — быть плохим человеком. Так что пожалеть их следует. Не сами по себе и они такими сделались.

Это казалось удивительно для него — так смотреть на людей. И услыхав про город для кипчаков, не стал смеяться Николай Иванович. В голубых глазах его было понимание.

— Значит это, что сердце болит у тебя о нуждах своего племени. Даст бог, выстроишь еще свой город. Не обязательно из камня должен он быть. Есть материалы невидимые, а более всего людям необходимые…

Так и говорили они в первый раз чуть не до трех часов ночи, и спать остался он в кабинете Николая Ивановича на кожаном диване. Екатерина Степановна принесла ему туда большую подушку, простыню и суконное одеяло. Словно отогрелся он в этом доме от всех волнений.

Отныне уже Николай Иванович делал ему в тетрадь объяснительные записи, а он помогал в составлении этнографического отчета о туркменах: переписывал и заполнял особые карточки. Из только что закончившейся поездки с экспедицией по съемке восточного берега Каспийского моря до Персии Николай Иванович привез две корзины записей. Как значилось в предписании, в видах дальнейшего освоения Россией этих пустынных берегов надлежало изучить обитавшие здесь туркменские племена, их обычаи и пристрастия. Кроме того, Николай Иванович учил язык степных казахов и хорошо уже все понимал, потому что, как и Генерал, досконально знал языки татарский и турецкий.

Генерал теперь и вовсе отпустил его из присутствия к Ильминским. Всякий день теперь был он в их доме, став даже обедать с ними.

В первый раз, как наступил обед, он ни за что не хотел выходить из кабинета, говорил, что ест лишь утром и вовсе не голоден.

— Экий ты спесивый! — даже с удивлением в голосе сказала Екатерина Степановна и, большая, спокойная, чуть толкнула его в спину. — А ну, марш к столу, молодец!

Он начал есть и больше никогда уже здесь не стеснялся.

Не замечая как, начал он разговаривать громко, вставал и быстро ходил по комнате, совсем как Николай Иванович. Екатерина Степановна с улыбкой смотрела на него.

Ночью он лежал в своем жилище с мазанным глиной полой и все думал о людях, которых он вовсе не знал еще месяц назад. Испугавшись наскучить им, он положил себе неделю не появляться в их доме. К вечеру второго дня послышался взволнованный разговор во дворе:

— Где же он? Ничего худого не случилось?!

Через минуту, пригнувши голову от низкой двери, в комнату вошел Николай Иванович:

— Что же ты, Ибрай, потерялся? Мы думали — болеешь или еще какая беда приключилась. Екатерина Степановна и вовсе обеспокоилась. Ну, слава богу, жив-здоров!..

Николай Иванович велел ехать с ним. На пыльной улице татарской слободки стояла генеральская коляска, которую тот одолжил у своего начальника. Екатерина Степановна укоризненно пеняла ему:

— Негоже так: даже вести не подал. Насилу вот тебя отыскали.

Когда она говорила «ты», ему было особенно приятно. В прочих случаях Екатерина Степановна называла его «господин Алтынсарин». В доме у него определилось уже свое место — в кресле напротив стола, а в кабинете Николая Ивановича, среди книг и бумаг с записями он и вовсе не чувствовал никакого стеснения. Это было что-то большее, чем в доме учителя Алатырцева. Некая притягательная сила содержалась в них.

В нем же была великая настороженность жизни в окоёме. Дядя Хасен открыто источал ненависть, дядя Кулубай улыбался, в ниточку сводя глаза и губы. В городе он тоже весь собирался, когда заговаривали с ним писарь Мирошников и таящий великий яд в словах Варфоломей Егорович Воскобойников. Отношение к нему Генерала не выходило за предел книг в кабинете. Некий колокольчик дребезжал в ушах. В присутствии и на улице он недоверчиво оглядывался. И вдруг все это рухнуло, в один миг жизнь наполнилась почти ощутимым теплом. Сразу же и он переменился весь без остатка, сделался быстрым, порывистым, сам удивляясь порой, куда же девались прежние границы.

Потом приехала из России Дарья Михайловна…

Она приходилась племянницей Екатерине Степановне. Муж ее, поручик Дальцев, находился еще на съемках где-то в Улытау, и Дарья Михайловна с детьми жила пока у родственников.