В Москве их самолет приземлился с большим опозданием. Кое-как с тяжеленными чемоданами добравшись из международного до местного аэропорта, они обнаружили, что опоздали на питерский самолет. У окошка дежурного собралась толпа, кондиционеров не было при 35-градусной жаре. Яна побежала раздобыть воды. Сунув продавщице 15 рублей, она попросила две бутылки, без газа.

-- Вы чего это, девушка, только одна бутылка стоит 17 рублей! -- А, простите, я два года не была на родине... Затем, красная, как помидор, Яна помчалась на поиски телефонной карточки, чтобы предупредить родителей о том, что они прилетают позднее. Все телефону родственников были заняты, и как всегда ее выручила верная Наталья. Мартину тем временем повезло: как американскому гражданину ему без проволочек выдали билеты на ближайший рейс (все товариши с русскими паспортами провожали иностранцев завистливыми взглядами)... Друг семьи Леня привез Яниных родителей в Пулково на своей машине. Tаким счастьем было всех обнять! При взгляде на отца у Яны сжалось сердце - как же он высох, и на лице какие-то красные пятна... "А ты совсем не меняешься, девочка, -- сказал он, -- такое же лицо, каким было и в 20 лет..." Квартира родственников Яны на канале Грибоедова летом пустовала, -- та самая квартира, где 3 года назад Яна и Мартин поливали летом цветы. Петербург поразил отвыкшую Яну загазованным воздухом (начался аллергический кашель), ароматами сигарет и пива, и лежащими на асфальте нечистотами. -- Если бы я знал, то привез бы резиновые сапоги, - проворчал Мартин, глядя на эти украшения. -- Нет, нет, вы не подумайте, -- успокаивали их родственники, -- это лишь временное явление - забастовка дворников... Яну разбудил колокольный перезвон в Никольской церкви, и ее пронзило ощущение счастья и узнавания. Несмотря на отсутствие горячей воды, сплошь и рядом раскопанные улицы, летний Петербург был прекрасен своей щемящей красотой, особенно их любимые пригороды. Она оказалась в обьятиях своей прежней жизни. И началось: телефоные звонки с утра до ночи, встречи, поездки, театры, музеи и визиты, визиты. Яны на всех не хватало. Даже московская подруга приехала их навестить. Здесь Яна была как рыба в воде, сама собой. Все ее знали по многу лет. А как приятно было разговаривать на родном языке... -- Скучаешь по Петербургу? -- Нет, скучаю по людям, а Петербург всегда для меня был очень тяжелым городом с грустными воспоминаниями... Там мне в образе Родины снится в основном Рождествено - теперь абсолютно понимаю ностальгию Набокова по этим местам... -- Как странно, говорят, все через какое-то время в Америке начинают страшно скучать по Питеру, -- удивилась одна знакомая. -- О чем ты говоришь? - поддержала Яну ее крестная, -- забыла, что у нас на Ржевке творится вокруг дома и на что ты недавно наступила на лестнице? Стала бы ты скучать по такому? -- Kак мне вам обьяснить? Питерская земля пропитана кровью, и сам город построен на костях - ни для кого не секрет. А в Сакраменто совсем другая энергетика, хотя я и называю его "деревенька моя, Сакраментовка". Калифорния принадлежала Мексике до 1850 года, стало быть, Гражданская война между и Севером и Югом эти территории не затронула. Кроме конфликтов с индейцами и человеческих трагедий во II-ю Мировую, я, пожалуй, и не припомню войн в истории этого города. Мне там легче дышится, и если бы не моя работа, то была бы абсолютна счастлива,-- поделилась Яна. Больше всего Мартину понравилось у родителей Яны на даче, в Рождествено - там он даже спал без привычных снотворных. Дом в Рождествено построил Янин дедушка по материнской линии, когда вышел из сталинских лагерей и ссылки. После смерти деда и бабушки там продолжала жить Янина тетя (мамина сестра). Каждое лето на каникулах в детстве Яна счастливо проводила со своей бабушкой и далее, на протяжении всей жизни, приезжала на семейную дачу. Это была ее Тара. Ее прикосновение к счастливому детству. Янин отец провел для нее с Мартином эскурсию по местам Достоевского и Набокова в Петербурге. Они также прошлись той дорогой, по которой Раскольников шел убивать старуху-процентщицу. Янин отец знал свой город досконально и был счастлив разделить накопленные годами знания. Мартин наслаждался отпуском, душевной теплотой окружавших их людей, а главное - удаленностью от своей бывшей супруги и ее бесконечных притязаний. Кульминацией пребывания стала их отвальная в квартире у родителей, на Фонтанке. 8 августа там собрались почти все друзья и родственники, пели, шутили, произносили замечательные тосты. Общество было преимущественно женским: на 20 дам всего 4 кавалера, включая Яниного отца. На получившихся фотоснимках, -- Яна бережно хранила самый любимый - она рядом с отцом - оба такие веселые! Хорошо им было вдвоем, но - мало отпущено времени. -- Сколько красивых, умных и одиноких женщин, -- удивился Мартин,-- я давно читал о плачевной статистике, но другое дело, когда сталкиваешься вплотную... -- А я тебе давно говорила, -- насупилась Яна, - сначала сталинские репрессии и II-я мировая война, после - Афган и Чечня... Затем, кто из мужиков не успел спиться, тот сбежал за бугор... Посмотри, в Рождествено вымерли все соседи мужеского пола, даже Серега, с кем мы играли в детстве, - все по пьянке. Вырождение налицо! Все мои подружки не замужем, даже родная сестра в разводе. Так что, дражайший, тебе есть где тут разгуляться... Провожали их в обратный путь Янины родители и муж троюродной сестры. В аэропорту Мартин "взял на себя тещу": "Вера, не надо плакать, пожалуйста". А Яна держала своего папу за руку. Отец был измучен недавними хлопотами из-за гостей и мечтал сбежать в свое любимое Рождествено -- ведь до начала занятий в консерватории оставалось совсем немного. В Шереметьево, возле барьера таможни, разыгралась душераздирающая сцена: пожилая женщина с маленьким мальчиком громко молила таможенника ее пропустить, несмотря на потерянные ею документы. Здоровенный таможенник поспешил удалиться, и на смену ему выполз другой, тоже с лицом, не обремененным интеллектом. Яне вспомнился плакат у таможни в Сакраменто: "Мы - лицо нашей нации!"... Последняя увиденная картина: женщина с рыданиями встает на колени перед чиновником на глазах у тысячной толпы... Пассажиров "Аэрофлота" пропустили через контроль самыми последними -- перед ними пронеслись направляющиеся в Анталию и на Канары. После Шереметьева Яне наконец-то безумно захотелось домой, в их чистенький и спокойный городок. Да, она почувствовала, что возвращается к себе домой.

* * *

11-го сентября 2001 года, по дороге на работу, подьезжая, как и обычно, к мосту через Американскую реку, Яна заметила огромное скопление машин, направляющихся в сторону от университета. Решив, что произошла серьезная авария, она продолжала медленно продвигаться вперед. Нет, такого ей еще не проходилось видеть, и она позвонила Мартину по сотовому телефону. "Как, ты ничего не слыхала? - вскричал он.-- В Нью-Йорке бомбят! Срочно возвращайся домой!" Но выехать теперь не представлялось возможным - все спешили покинуть территорию университета. Яна припарковалась и пришла в свой отдел с опозданием на 40 минут. По приказу президента всем кафедрам и отделам разрешили закрыться и уехать домой -- за исключением библиотеки. По словам администрации университета, библиотека являлась жизненно необходимым отделом кампуса. Велено было работать. Каждый день после 11-го Яна с надеждой уставлялась в телевизор: ей хотелось верить, что людей вытащат из-под завалов. Многие понимали, что после этой скорбной даты жизнь в Америке да и в других странах никогда не будет прежней.

Едва очухавшись от этой трагедии, Яна узнала по телефону от крестной о папином диагнозе. Как раз перед самым Днем Благодарения. Пришла беда -- отворяй ворота. Мартин повез Яну и сына на прогулку в их парк Санта Анита. На небе стояли серые тучи, предвещавшие бурю. Они услышали странные звуки, доносившиеся из соседнего парка через дорогу. -- Неужели это фейерверк по случаю праздника? Раньше у нас его не было, -- поинтересовалась Яна. -- Бежим скорее обратно к машине - там перестрелка, видишь? Парк напротив считается неблагополучным местом, где черные постреливают,-- Мартин подхватил Алекса на руки и они все быстренько скрылись. К вечеру шквалистый ветер повредил провода, и у них в доме отключили электричество, а вместе с ним горячую воду и отопление. Плита была тоже электрической. Это были самые холодные и тоскливые каникулы для всей семьи. Мартин растопил камин, но тепла не прибавилось. Яна выплакала все глаза. Уже 5-го декабря ее отцу сделали операцию -- вырезали весь желудок, чем продлили жизнь. В палате с ним лежал драматург Александр Володин, который вскоре умер, не приходя в сознание. -- Сколько я умоляла его, пойди к врачу обследуйся, -- рыдала Янина мама по телефону,-- а он что? "Отстань и не трепли мне нервы!" Ходили вдвоем, как дураки, к шарлатану с трубочкой... -- Мама, мужчины почти всегда так, -- отец Мартина тоже не ходил к врачам, и что получилось? Но у папы худшее позади. Хочешь, я приеду и помогу тебе ухаживать? -- Нет, не надо, девочка, я пока справляюсь, ничего... Словом, это был долгий полет над пропастью, и все проблемы на работе с Б.Д. стали отходить на задний план. Яна начинала покрываться броней. Теперь он начал терзать Дэбби и Летицию, настойчиво посылая всех на какие-нибудь университетские курсы. Яна знала, что все американцы стремятся к самоусовершенствованию в любом возрасте, но делать это по указке Брика ей совсем не хотелось. Когда Дэбби и Летиция узнали, что Яна намеревается получить "Магистра", так как "Бакалавр" у нее давно уже есть, они чуть на свалились под стол. У Дэбби за плечами был только двухлетний юношеский колледж, вроде российского техникума, а у Летиции один год прослушанных лекций в университете на Аляске. Коллежанки давали Яне понять, что наверняка уровень образования в России низкий, что ей без особого труда удалось получить свой красный диплом, и так далее. То ли дело у них в Америке - надо сдавать математику даже на гуманитарном факультете, и, мол, поэтому они решили не связываться с дальнейшим образованием. Блажен кто верует! Яна решила поступить в так называемом "открытый университет" и перейти затем в библиотечную школу. Все говорили: "Яна, тебе сам бог велел! Библиотекари так много получают..." То, что в России привычно звучит как "библиотечное дело", в Штатах называют Library Sciences (библиотечные науки), приравнивая их, таким образом, к настоящим наукам. Мартина это всегда сильно раздражало, как и Яну, в особенности их псевдонаучный язык. Заполнив пачки бумаг, она вдруг узнала, что прием в открытый университет приостановлен в связи с большим числом желающих и нехваткой средств. А в школу в Сан-Хозе ей страшно не хотелось поступать, даже на заочное - это было дорого и занудно повторять все, что давно уже знала. Это только Брик мог таскаться туда во времена своего студенчества, тратя на дорогу порой по семь часов. Консерватории в Сакраменто не было да и музыкальные библиотекари не водились. Со временем, глядя на происходящее в библиотеке, она и вовсе передумала учиться на американского библиотекаря, занимающегося в основном административной деятельностью и связями с обшественностью, к чему Яна никогда не стремилась. Яна могла, несомненно, начать изучать что-нибудь другое, нежели библиотечное дело, но находиться среди местного молодняка одетого в драные джинсы, с проколотыми носами, татуировкой в различных местах -- нет, увольте.