В. Запахи ты тоже не различаешь?

А. Повсюду одно только зловоние. (Протягивает руку.) Я в пределах твоей досягаемости? (Стоит без движения с вытянутой рукой.)

В. Жди. Неужто ты собираешься оказать мне услугу просто так? (Пауза.) Я имею в виду: бескорыстно? (Пау­за.) Милосердный Боже! (Пауза. Берет А за руку и тащит его к себе.)

А. Твоя нога.

В. Что?

А. Ты что-то сказал про свою ногу.

В. Если бы я знал! (Пауза.) Да, моя нога, подоткни ее. А наклоняется на ощупь.

На колени, на колени, так тебе будет сподручнее. (По­могает А стать на колени в нужном месте.) Вот здесь.

А (рассерженно). Отпусти руку! Ты хочешь, чтобы я помог тебе, и не отпускаешь руку! (В отпускает его руку. А неумело ощупывает плед.) У тебя только одна нога?

В. Именно, одна.

А. А вторая?

В. Болела, и ее отрезали.

А подтыкает плед под ногу.

А. Достаточно?

В. Чуть плотнее.

А подтыкает плотнее.

Что за руки у тебя! (Пауза.)

А (ощупывая В в направлении к торсу). Все остальное при тебе?

В. Теперь можешь встать и искать моего покровитель­ства.

А. Все остальное при тебе?

В. Больше ничего не отрезали, если ты это имел в виду. Рука А, поднимаясь на ощупь, достигает лица В, замирает.

А. Это твое лицо?

В. Каюсь, оно. (Пауза.) Что еще?

Пальцы А блуждают, вдруг замирают.

Это? Мой жировик.

А. Бордовый?

В. Пурпурный.

А отдергивает руку, не вставая с коленей.

Что за руки у тебя! (Пауза.)

А. Все еще день?

В. День? (Смотрит на небо.) Если угодно. (Смотрит.) Другого слова не подберешь.

А. Вечер не скоро наступит?

В наклоняется к А, трясет его.

В. Ну, Билли, вставай, ты начинаешь раздражать меня. А. Ночь не скоро наступит?

В смотрит на небо.

В. День, ночь... (Смотрит.) Иногда мне кажется, что земля непременно погрузится в день без солнца, в сердце зимы, в серость вечера. (Наклоняется к А, трясет его.) Ну же, Билли, поднимайся, ты начинаешь обременять меня.

А. Есть где-нибудь поблизости трава?

В. Я не вижу.

А (страстно). Нигде нет зелени?

В. Есть маленькое болото. (Пауза.)

А сцепляет руки на пледе и кладет на них голову. Милосердный Боже! Уж не собираешься ли ты молиться?

А. Нет.

В. Так плакать?

А. Нет. (Пауза.) Я хотел бы остаться тут навсегда, вот так, положив голову на колени старика.

В. На колено. (Грубо трясет его.) Вставай!

А (пристраиваясь поудобней.) Какой покой! (В грубо отталкивает его, А падает на четвереньки.) Дора все время твердит: я не заслужила таких дней. Ты и твоя арфа! Уж лучше бы ползал на четвереньках, нацепив на задницу медали отца, а суму — на шею. Ты и твоя арфа! Кто ты такой, по-твоему? И она заставляла меня спать на полу. (Пауза.) Кто я такой, по-моему... (Пауза.) Что зря го­ворить... Я никогда не мог... (Пауза. Встает.) Никогда не мог... (Начинает на ощупь пробираться к своему стулу, останавливается, прислушивается.) Если долго вслуши­ваться, начинаешь различать звук струны.

В. Твоей арфы? (Пауза.) Что это ты все об арфе?

А. Была у меня когда-то маленькая арфа. Помолчи, дай послушать. (Пауза.)

В. И долго ты собираешься так стоять?

А. Я могу стоять и вслушиваться в эти звуки часами. Слушают.

В. Какие такие звуки?

А. Я не знаю, какие они.

Слушают.

В. А я могу увидеть ее. (Пауза.) Могу...

А (с мольбой в голосе). Ты не успокоишься?

В. Нет! (А хватается за голову.) Я вижу ее отчетливо. Вон там, на стуле. (Пауза.) Что, если я возьму ее, Билли? И удеру с ней? (Пауза.) А, Билли, что ты на это скажешь? (Пауза.) Найдется другой старик, однажды он вылезет из своей норы и обнаружит тебя дудящим на губной гармо­нике. И ты расскажешь ему о той скрипочке, что была у те­бя когда-то. (Пауза.) А, Билли? (Пауза.) Или ты будешь петь. (Пауза.) А, Билли, что ты на это скажешь? (Пауза.) Квакать на зимнем ветру. (Злобно хохочет.) Утратив губ­ную гармонику. (Тыкает его в спину палкой.) А, Билли?..

А кружится юлой, хватает конец палки и выкручивает ее из рук В.

Было утро, и Белаква застрял на одной из первых песен о Луне[6]. Так увяз, что не мог двинуться ни взад, ни вперед. Там была блаженная Беатриче, а также Данте, которому она объясняла происхождение пятен на Луне. Сначала она показала ему, в чем его ошибка, затем предложила собственное толкование. Получила она его от Бога, так что на его точность можно было положиться во всех отноше­ниях. Оставалось лишь следовать за ней по пятам. Часть первая, ниспровержение, была легким плаванием. Свои соображения она излагала ясно, сообщая все, что нужно, без шума и проволочек. Зато часть вторая, наглядные до­казательства, была так насыщенна, что Белаква, как ни си­лился, ничего не мог понять. Отрицание, опровержение — тут все было ясно. Однако затем следовала аргументация — стремительный, точно в скорописи, каскад реальных фак­тов, тут Белаква и впрямь увяз. К тому же все это ему надоело, ему не терпелось отправиться в «Пиккарду». Однако он бился и бился над загадкой, ни за что не желая признать себя побежденным, — он уразумеет хотя бы зна­чения слов, порядок, в котором они произносятся, и при­роду удовлетворения, дарованного ими заблудшему поэту, поэтому, когда слова подошли к концу, он почувствовал прилив сил и поднял отяжелевшую голову, намереваясь принести ответные благодарности и произвести по всей форме отречение от прежних своих суждений.

Он все еще ломал голову над непостижимым пассажем, когда услышал, что пробило полдень. Моментально погасив деятельность мозга, он освободил его от этой обязанности. Подсунув пальцы под книгу, он подтолкнул ее на себя, так что вся она целиком лежала у него на ладонях. Раскрытая «Божественная комедия» на пюпитре его ладоней. В таком положении он поднес книгу к носу и тут захлопнул. Подержал ее какое-то время высоко в воздухе, сердито скосив на нее глаза и сдавив корки переплета, налегая на них ладонями. Потом отложил книгу в сторону.

Он откинулся на спинку кресла, желая почувствовать, как угомонится его ум и стихнет зуд жалкого схоласти­ческого спора. Покуда не придет в себя и не успокоится ум, ничего нельзя было делать; постепенно тот успокоился.

Тогда лишь дерзнул помыслить Белаква о том, чем заняться дальше. Вечно человек вынужден чем-то заняться дальше. Ему предстояло три больших дела. Сначала — ленч, потом — лангуст, потом — урок итальянского. Пока что с него хватит. Что будет после урока итальянского, он не имел ясного представления. Весь день до вечера был несомненно кем-то дотошно расписан, но что содер­жалось в этом расписании, было ему неведомо. Так или иначе, это было не важно. Важно было вот что: первое — ленч, второе — лангуст, третье — урок итальянского. По­куда более чем достаточно.

Ленч, ежели он вообще получится, — дело весьма прият­ное. Чтобы ленч доставил ему удовольствие — а он может доставить поистине огромное удовольствие, — необходимо, чтобы на время приготовления ленча его оставили совер­шенно в покое. Если его сейчас потревожат, прискачет, скажем, вприпрыжку какой-нибудь неугомонный болтун со своей великой идеей или петицией, тогда он с таким же успехом мог бы и вообще не есть. Ибо пища у него на языке будет горька на вкус или еще того хуже — вовсе безвкусна. Чтобы приготовить ленч, он должен остаться совершенно один, в полной тишине и спокойствии.