– Есть будешь? – задала она глупый вопрос.
– Я думаю вам должно быть понятно, что всякому, в том числе и моему организму отнюдь не чужды обычные человеческие инстинкты и различные физиологические ощущения, в том числе и чувство голода. Таковы уж свойства горячей пищи, что при приготовлении в атмосферу выделяются в огромных количествах пары и газы, вызывающие раздражение рецепторов органов обоняния, что в свою очередь влияет на повышенное рефлекторное отделение кислоты в желудочно-кишечном тракте и способствует возникновению чувства голода.
Наденька вздохнула, положила на тарелку мужа приличную порцию и немного себе. Увидев на столе минеральную воду Володя вдруг вздрогнул, воспроизвел в памяти баню и разговор с Виктором Тимофеевичем, а также сегодняшнюю роковую беседу. Вспомнил свою недавнюю решительность и испугался. Занесенная над тарелкой рука с железной вилкой вдруг остановилась и зависла в воздухе, как вертолет или НЛО. Взглянул на жену и ему вдруг показалось, что супруга его весьма и весьма привлекательна. Этих любящих и грустных глаз ее он давно уже не замечал. Собственно, мало она чем изменилась с тех далеких пор, когда он впервые с ней встретился и что-то почувствовал.
– Вот что… Э-э-э… Мне необходимо… В общем, есть ли у нас что-нибудь спиртосодержащее?
Надя сделала испуганное лицо, молча и беспрекословно встала на стул и полезла доставать из верхнего кухонного шкафа спрятанную там бутылку, оставшуюся с тех времен, когда Володю еще не донимали мудрые мысли. Край юбки ее при этом приподнялся рискованно высоко и вид всего этого отбил у Владимира Ильича давешний аппетит, подменив другими ощущениями. Как назло, все происходило иначе, чем совсем недавно он себе представлял. Куда девался холодный рассчет и решительность? Что-то мягкое и теплое снова стало просыпаться в груди у Владимира Ильича. Хотелось покоя душе. Молитв хотелось – Богу, а не Писателю. В этот вечер не было перегибов. Водки было мало, но в сочетании с такой замечательной закуской она вернула Владимира Ильича в состояние некого счастливого равновесия, которое хотелось удержать и не отпускать. Почему-то не было потребности, как бывало раньше, продолжать пить, требовать еще, отправлять жену за новой бутылкой. И руки не поднимались сделать что-то физическое, непотребное. Наоборот они ласкали и становились все мягче и мягче. Так по крайней мере в эту ночь казалось Наденьке. Она была счастлива от своего недоумения и бессилия объяснить что либо. Володя даже шутку непотребную себе позволил и среди ночи предложил еще и еще раз спеть тихонечко, чтобы соседям не помешать, «Вихри враждебные».
Но утро отрезвляет. Владимир Ильич проснулся рано, хотя на работу не надо было идти. Он тихонечко поднялся, собрал кое-что из одежды и пошел на кухню одеваться, чтобы не потревожить счастливый сон Нади. «Убить или не убить, вот в чем вопрос», – удрученно думал он, сидя в позе Гамлета на кухонной табуретке и рассматривая неубранные останки вчерашнего пиршества – расчлененный труп курицы и все остальное, что в порыве чувств не было ни малейшей возможности успеть запихать в холодильник. Но то было вчера. Через несколько минут он вышел на улицу, захватив с собой мобильный телефон – устаревшую модель корейского производства. Надо было переговорить с Виктором Тимофеевичем.
Надя проснулась от стука двери и ринулась было в прихожую, набросив на себя одеяло, но тут вдруг раздался звонок домашнего телефона. Кто-то звонил по просьбе Наденькиной матери. Мать жила одна за городом и давно уже жаловалась на сердце. Особенно с тех пор, когда муж, Дмитрий Алексеевич, оставил ее и променял на более молодую сожительницу, уехал к ней в некий экзотический город, кажется Тамбов. Однако как-то очень уж скоропостижно он там и скончался в возрасте 62-лет, возможно от переоценивания своих физических (скорее физиологических) возможностей. Звонивший – видимо сосед – сообщил Наде, что мать минувшей ночью увезли на скорой. Сердце Наденьки в панике забилось, застучало, и она, бросив все, понеслась в больницу разыскивать свою маму. Успела черкнуть два слова Володе о том, что случилось. Состояние матери было стабильным, и дочь допустили ее навестить. Сама больная, правда, готовилась к более серьезным последствиям, думала даже, что выйти из больницы ей уже не удастся. Поэтому разговор матери с дочерью быстро перешел от общего с вопросами о самочувствии к более откровенному семейному. Люди не всегда готовы открыть какие-то свои секреты, но такие вот критические ситуации сильно действуют на эмоции, и многие открывают дверцы своих тайников и делятся с близкими какими-либо семейными тайнами, которые годами скрывались или рассекречивание их откладывалось на неопределенное время. И вот, видимо, как нельзя подходящее это время настало. Хотя сердечный приступ матери оказался не таким уж серьезным, как показалось ей самой той прошедшей ночью.
– Приветствую, приветствую Вас, дорогой мой друг. Вы не представляете, как я рад нашей встречи.
– Доброго здравия и вам, Виктор Тимофеевич. Я весьма и весьма признателен за то, что, не смотря на ваш почтенный возраст и занятость, вы оказались столь любезны, что согласились принять мою просьбу, оторвались, так сказать, от дел и пришли, чтобы встретиться с вашим недостойным партнером снова здесь вот на этой излюбленной нами скамейке. Мне, право, стыдно. Так неудобно беспокоить…
– Ну что вы, милостивый государь, какие сомнения могут быть. Успокойте свою совесть. Вы чисты, как ангел. Да, кстати… Ну и что, много крови было? Кровищи! Ой, представляю… Или вы помягче способ придумали? Таблеточку какую-нибудь нашли, или этот – крысиный порошочек, скажем? Али так – подушечкой придушили во сне… супругу-то вашу? Точно? Я ведь угадал насчет подушечки, не правда ли? Подтвердите…
– Виктор Тимофеевич… Я не оправдал ваших надежд и вынужден был отложить данное мероприятие, ибо чувства мои по отношению к известной женщине по какой-то, пока неизвестной мне причине, перестали быть, так сказать, охлажденными и тем более имели бы какую-либо еще более негативную окраску, как мне вчера показалось после нашего с вами разговора на этом же самом месте, где мы сидим и под этой пока еще цветущей сиренью, издающий весьма ностальгический, как вы и сами изволили заметить, запах, что является на мой взгляд одним из компонентов того сложного чувства, которое ваш покорный слуга в данный момент ощущает. Так что, выражаясь вашим профессиональным языком, мотив преступления перестал присутствовать, и поэтому я и обратился к вам с просьбой о встречи и для получения дополнительных указаний на сей счет.
– Ох-ох-ох, как вы меня огорчили, Владимир Ильич. Какая нелепая неожиданность. Ну надо же, все вроде было в норме. Мы ведь прекрасно подготовились, словно перед боевой атакой. Ненависть к этой женщине так и кипела в ваших глазах, я же видел. Ваша решительность была и в походке, когда вы направились домой, и во взгляде, а кулаки-то ваши – так и были всю дорогу сжаты до побеления пальцев. Что же делать? Какое разочарование! Ведь вам доверили судьбу этого мира, а вы не оправдали… Впрочем, ладно. Не все же еще потеряно. Но вы не расстраивайтесь, мы что-нибудь придумаем. А вы, шалунишка этакий, правильно ориентируетесь в ситуации. Действительно мотив… Надо же, и это знаете. Талантлив, способен. Так что действительно, как говорится «Какая ж песня без баяна», что в свою очередь переводится на юридический язык «Какое ж преступление без мотива». Вы правы, разве можно угодить Писателю, если так вот без причины лишить кого-нибудь жизни ударом по голове, допустим, бронзовым бюстом Пушкина или на худой конец – Гоголя. То есть за просто так. Понимаю, психическое заболевание – это да, бывает. Но роман-то не психиатрический, это надо понимать. Интрига должна быть. Тут и на мою, конечно, долю хватит текста – сами понимаете, вся эта возня, допросы свидетелей, отпечатки пальцев, лупа в руках, бессонные ночи с размышлениями и бумаги, бумаги. И нет времени для спокойной трапезы, вместо нормальной пищи – черный, как… вот как ваши ботинки, кофе.
