– Вот как? Впрочем, многие так приблизительно и представляют весь этот порядок. Тем более времена уже не те. Ясно дело – одним материализмом и слепой эволюцией всего не объяснишь. Чаще стали к Богу обращаться с просьбами. А иные – вот ведь до чего дошли – у самого Сатаны индульгенции просят, так-то оно. Только вот насчет конкретных этих двух сил – полярных, противоположных – вы считаете, этим все и объясняется? А как вы думаете, может ли что-нибудь еще определять нашу с вами судьбу. И вообще, в том ли мире мы с вами находимся, о котором читаем и думаем? Может быть мы из другой, так сказать, оперы. Там где-то – да, действительно, Бог и Сатана и все прочее. А оказывается это к нам с вами не относится. Этот мир не здесь, а где-то в другом месте. Мы просто по незнанию, не догадываясь, не к тому с просьбами и молитвами обращаемся. И здесь у нас, скажем, свои начальники, своя вселенная. Так что мало ли, что в книгах написано. А ежели они касаются тех – других, а не нас? Ну к примеру – вы Герман, поете арии на сцене оперы, да так увлеклись, что забыли о том, что происходит за сценой, что вас и зовут по-другому, и живете вы на самом деле в простой хрущевке, ни эполетов, ни бакенбард. Ну, почему бы нет? Ну, а на сцене-то кому вы подчиняетесь? Там ведь бог – режиссер, библия – сценарий… У кого же тут милости просить? А в жизни – опять подчиняемся кому-то другому.

– Ну, милейший, вот тебе и раз… То есть… вам… и раз… Это уж, я не знаю, фантазии какие-то и, прямо скажем, странности в некотором роде. Извиняюсь, конечно. Хотя, интересно…

– Нет, нет. Ничего, повозмущайтесь. Ваше право. Нормальная человеческая реакция. Это моя проблема. Я ведь тут как бы случайно. Мало ли что посторонние болтают… То есть… Да, ладно, оставим, пустое. В общем, не стоит все воспринимать так эмоционально. Забудьте на время. Устали ведь с работы. А, кстати, почему вы говорите, профессия – грузчик? Есть хорошее словцо – логистика. Новейшая терминология. В старых своих книжках не найдете. Культурно звучит. Поищите на досуге в словарях. Слово как слово, а многое меняет. Может оно вам настроение поднимет, и собственное отношение к самому себе изменится, встанет на другой уровень. Ой, заболтался. Пора уже… А ведь, милейший, кто знает, может мы еще с вами встретимся, тогда и потолкуем обо всем.

«Ну прямо Воланд из того известного сериала – другого не скажешь. Логистика… Однако не лишен приятных черт, и вовсе не хмурый. Что у него там против божественной теории мироздания? Не пытается ли язычество пропагандировать? Там ведь не Богу, а предметам различным поклоняются», – подумал Владимир Ильич, не замечая, что Виктор Тимофеевич все еще оставался на месте и некоторое время провожал веселым взглядом его – усталого от грубой работы и нагруженного хаотическими мыслями грузчика, нерешительно пересекающего трамвайные пути.

Ночью, несмотря на физическую усталость, Владимир Ильич не мог долго уснуть. Философский настрой на некоторое время почему-то как рукой сняло. Оставшись с самим собой наедине и сбросив под кровать, словно одежду, весь ворох непосильных, хоть и мудрых мыслей, он примитивно рассуждал о последних событиях дня, вспоминая пожилого незнакомца, фамилию которого не знал – забыл спросить. А имя-то было самое обыкновенное. И говор, вроде, простой, доступный, а не пойми, что наплел, – думал он. Нет, все. Завтра напьюсь и жену побью, как раньше, как всегда. Надо быть как все. А то задумался, понимааш ли. Истину захотел узнать. Кто ты такой? Где, типа, мое я? Да чего его искать? Грузчик ты. Вот кто. Логистика, блин. Ну и отдыхай, делай то, что тебе положено в жизни. Напейся апосля работы и жену поколоти как следует. А то радуется она, что пить перестал, книжки читает… Володенька, миленький. Наденька, золотцо мое. Тоже мне Крупская нашлась. Господи, жар-то от нее какой идет, чистая печка. Энергии – хоть отбавляй. А тут после работы приходишь… Да и возраст – не восемнадцать. Вот ведь, хватило ума у моих родителей Володей меня назвать. Наденька, Володя. Курам на смех. Господи, опять я про это… Эх, ремонт бы в квартире сделать. Потолки – вон уже… Даже в темноте пятно это проклятое видно. Тьфу ты, черт. Господи, сделай так, чтобы я уснул наконец. А проснулся – потолок уже того, белый. Ну и стены заодно, чтоб обои были красивые. Цветастые.

Утром, однако, ночные Володины сомнения и решение вернуться в примитивное свое прежнее состояние снова рассеялись словно туман. Тяга к самосовершенствованию чуть ли не удвоилась. Но не смотря на проявляющийся последнее время внутренний подъем и некоторое изменение в интересах, образе жизни, даже психических особенностях, фактически Володя все еще оставался грузчиком – представителем несложной физической профессии, но в голове его закрутилось-завертелось новое модерновое словечко – логистика. Действительно, как-то стало приятней на душе. Надя, его супруга, работала воспитательницей детского сада. Супруга, но не соратница, ибо занималась иным делом. Кроме того, в отличие от Владимира, она не имела знаменитого отчества. Если бы отец ее звался Константином, то брак, возможно, и не состоялся бы. Это уж было бы слишком смешно. А для Володи – просто оскорбительно. Он еще помнил свою школьную кличку – Мавзолей. И это далеко не все – чего только из-за своего имени Володя не натерпелся от своих злых и ироничных сверстников в детстве. Надя про это больное место знала, боялась случайных намеков. Звали ее, к счастью, всего лишь Надеждой Дмитриевной. И фамилия простая, Овсянникова. Тут, правда, возникает спорный вопрос, нет ли намека на супругу великого вождя? Ибо ежели знаменитая фамилия происходит не от слова крупа, а имеется ввиду круп лошади, то получается, что Надежда Дмитриевна тоже носила лошадиную фамилию. Детей у супругов не было – опять еще один намек на известную чету. Так что понятно, что любые совпадения с той сладкой парочкой из прошедшей эпохи и чьи-либо шуточки на этот счет вызывали приступы ярости у Володи, особенно раньше, по молодости. Многим когда-то доставалось даже за то, что обращались к Владимиру Ильичу простым сокращенным именем – Ильич. Жена терпела – ей в основном за Наденьку доставалось. Да, а фамилия Владимира Ильича была Левин. Так что и с этим все ясно.

Итак, последнее время не связанный заботами о воспитании детей и по каким-то иным причинам Владимир Ильич Левин стал после работы как-то чаще что-нибудь почитывать, задумываться и в сием состоянии пребывал часами. В этом смысле стал как бы спокойнее и безопаснее для окружающих. Если бы Володя на работе все время думал, читал и использовал свои извилины, готовил бы, на худой конец, революцию, то есть занимался бы интеллектуальным трудом, то, возможно, дома ему захотелось бы поделать что-нибудь иное – физическое, например, побелить потолок. Но в юношестве особого таланта для умственной работы не было, а силы – хоть отбавляй. Сейчас же, с годами, будто с неба свалилась эта потребность записаться в библиотеку, над чем-то задумываться или так просто – размышлять, сидя на диване, находить вопросы в жизни и искать ответы в книгах, одновременно отдыхая таким вот образом после тяжелой работы. Хотя отдых ли это? Или крыша, может быть, поехала? Всякое бывает. Тем более годков-то уже было под сорок. Подтягивалась и Наденька, но у нее еще было несколько лет в запасе, она и от тридцати-то не так давно оторвалась. Старики вообще-то сорокалетний возраст уважают, вспоминают с удовольствием, а молодым мысль об этой приближающейся границе – кранты, страшное дело. Женщины – они в депрессии, мечутся, тратят деньги на свежие огурцы и редкодоступные кремы. У мужчин козлиный возраст – измены, разводы, прочие плохообдуманные поступки. Гении-поэты и представители иных творческих профессий скоропостижно умирают – самоубийства, дуэли, смертельные болезни и автомобильные катастрофы. Владимир Ильич тоже в какой-то степени начинал ощущать на себе приближение этой критической красной черты, которую впечатлительные выше упомянутые личности по ошибке считают финишной лентой. Вот и стали кой-какие мыслишки залетать откуда-то в голову Владимира Ильича, словно птицы, которые не только вьют гнезда и высиживают птенцов, но и прилично загрязняют пометом и без того неглубокие извилины.