Бьерна же спустя несколько минут нашел Тифус, вернувшийся от стола с напитками:

– Действительно примечательное сборище, а что это за прекрасное создание, что отвлекало вас от мыслей о нашем расследовании? – столичный гость проводил взглядом скрывающуюся в толпе Эсперансу.

– Певица мисс Серна довольно известна в городе и, по всеобщему мнению, весьма хороша, хотя и не отличается особо скромным поведением, – при этих словах Бьерн скривился.

– Ха, – Тифус залихватски подмигнул собеседнику, – при такой внешности я бы тоже не стремился к скромности.

– А вот меня никогда не привлекали слишком яркие и агрессивно–красивые женщины, – ответил инквизитор, – хотя не могу не признать, в ней действительно что–то есть.

Тем временем по бальному залу словно лесной пожар пронеслась еще одна сплетня. Прибыл лорд Дарвин Тенфорд. Аристократ, богач, красавец, любимец женщин и почти легенда. Он, обладая огромным состоянием и большим особняком в центре Ронгарда, нигде не задерживался долго, предпочитая постоянно путешествовать и смущать своим появлением все новые города. Нередко он мог на несколько месяцев или даже лет исчезнуть за границей, потом неожиданно вернуться, посетить несколько городов в Денвире и снова уехать. Но где бы он ни появлялся, за ним следовала череда скандальных историй о разгульных пирушках и слухов о разбитых сердцах. Более того, поговаривали, что женщины, влюблявшиеся в него, будь то опытные светские развратницы или юные дебютантки, одна за другой кончали с собой или сходили с ума. Но даже такие слухи не остужали пыл ни дам, желающих разделить с ним все грани разврата, ни маменек, стремящихся выгодно выдать замуж своих дочерей.

Прислушиваясь к болтовне гостей, Эсперанса не могла не согласиться, что лорд Дарвин уже мог быть достаточной причиной для успеха бала. Однако слухи о его репутации весьма интриговали ее, ведь он мог относиться как раз к тому типу мужчин, с которыми она предпочитала иметь дело: богатых и беззаботных. А потому она попросила своего спутника представить ее и лорду. Подобраться к окруженному юными дебютантками и веселыми вдовушками лорду было не так просто, но дипломатический опыт дона Рафаэля и актерские таланты Эсперансы позволили виртуозно преодолеть все препятствия.

Скоро Эсперанса заметила, как Дарвин скользнул по ее фигуре заинтересованным взглядом и с довольной кошачьей улыбкой направился к ней.

– А ваше имя, моя дорогая? Мне кажется, мы еще преступно не знакомы, – его мягкий голос обволакивал собеседницу с той ленивой грацией, которая присуща закоренелым повесам.

– Мое имя Эсперанса де ла Серна, – включилась в игру она. – Я польщена знакомством. – Потупленный взгляд, идеально рассчитанный реверанс и сияющая улыбка восторга сопровождали ее ответ.

– Это вас, сладкоголосая сирена, нам предстоит слушать сегодня вечером? Признаться, я с нетерпением жду вашего выступления, – Дарвин завладел рукой Эсперансы и поцеловал ее, глядя женщине в глаза. В этом взгляде был вызов и обещание.

Но несмотря на все очарование, которое он источал, и даже на выгоду, которую сулило близкое знакомство со столь знаменитым джентльменом, Эсперанса ощущала, что его внимание не вызывает в ней никакой реакции. Напротив, чем дольше она оставалась в кружке Дарвина, тем больше нарастало в ней легкое чувство тревоги, хотя она и не могла объяснить его источник. И сегодня впервые за многие годы она почувствовала, что прежде виртуозно дающаяся ей роль роковой красавицы начинает ее утомлять. Да, она все также искусно вела беседу по тонкой грани между любезностью и фривольными намеками, также улыбалась, принимала соблазнительные позы, льстила. Но если раньше она просто не вовлекалась эмоционально в свою игру, сохраняя холодный профессионализм, то теперь воспринимала ее скорее как повинность. Чувство бренности усилий отравляло ей все удовольствие от хорошо сделанной работы. А взгляд то и дело норовил ускользнуть в зал на поиски знакомого мундира.

Меж тем бал близился к полуночи и пришло время для шоу. Раскланявшись с новыми знакомыми, Эсперанса поспешила найти Умку и вместе с ней присоединиться к другим артистам, задействованным в выступлении. Ее команда, с которой она работала не первый год, была действительно первоклассно профессиональной. Несколько минут подготовки, распевка, разогрев, растяжка, после чего свет в зале погас, и тишину разбил гитарный перебор.

Пламя нескольких факелов вспыхнуло, разрывая тьму и освещая небольшую сцену. Зал наполнил сильный голос Эсперансы, к которому спустя несколько тактов присоединился оркестр. Она и ее труппа отрабатывали проверенный, надежный репертуар. Сентиментальные баллады на фреосском и несколько старинных романсов на денвирском перемежались экзотическими танцами и атлетическими, почти цирковыми номерами.

Но вдруг из темноты, в которой скрывалась публика, Эсперанса почувствовала взгляд. Тот самый взгляд, требующий от нее петь совсем иначе. Петь, как учил старый наставник, вкладывая весь огонь души. Ее маски слетели, как бумага опадает пеплом во власти пламени, и песня окрасилась всем спектром живых эмоций, тех смыслов, что рождались в самом сердце и стремились коснуться каждого другого сердца в этом зале. Но острее всего она чувствовала, будто особая связь установилась между ней и тем, кто смотрел из темноты. К нему устремилась ее душа на крыльях музыки, и только слабая тень удивления промелькнула в ее сознании, когда она поняла, что так смотрел на нее Бьерн Лефрид. А потом магия музыки унесла Эсперансу на своих волнах в тот мир, где не было места фальши, сомнениям и мыслям.

И только взрывные аплодисменты зала на последних аккордах выступления вернули ее в реальность, позволив вновь облачиться в привычную броню цинизма

Все же, в чем-то учитель Эсперансы был прав. Всех знатных и богатых гостей мисс Барет впечатлило выступление. Эти люди редко расставались со своими личинами, слишком привыкли жить в рамках установленного порядка вещей, а живая и свободная музыка Эсперансы поразила до глубины души даже тех, кто давно забыл, что душа у них есть. Эта музыка не переворачивала представления о себе и мире, а деликатно сдувала пыль с тех чувств, что горожане давно не могли себе позволить. Скорее, приятный легкий бриз, освежающий в летний полдень, чем ураган, разрушающий все вокруг. И потому это был триумф.

Когда артисты вернулись в зал после выступления, к ним тут же ринулась толпа поклонников. Эсперанса успела заметить Умку, опасливо отступающую на второй этаж к дамским комнатам, прежде чем ее саму окружило множество воздыхателей, желающих выразить свое восхищение и урвать минуту общения со знаменитостью.

Но внезапно шум бала разорвали женские крики, доносящийся со второго этажа особняка. Чувствуя, как волоски на шее встают дыбом от страха, Эсперанса осознала, что один из кричащих голосов принадлежал Умке. И уже в следующее мгновение она сорвалась в сторону лестницы.

То ли реакция, подстегнутая страхом, то ли цирковое прошлое, позволили ей добежать одной из первых и увидеть чудовищную картину. Хозяйка дома лежала на спине, раскинув руки, в луже собственной крови, вытекшей из распахнутой двери дамской комнаты. На фоне рубиновой в ярком свете лужи, кожа, несомненно, мертвой женщины выглядела так, как будто из нее вытянули все краски. Ее глаза, еще недавно искрящиеся голубые, казались белыми пятнами на сером лице. А на шее чернел глубокий разрез. Умка и горничная испуганно стояли рядом.

Растолкав других зевак, Эсперанса пробралась к подопечной и сгребла ее в объятия.

– Там была тень, темная тень в конце коридора. Нужно проверить, возможно, ее убили и убийца еще в доме. – Тихий голос Умки, более встревоженный, чем напуганный, пробился сквозь панику, сковывающую певицу. Выросшая на улице девушка гораздо спокойнее восприняла столкновение с покойницей, чем Эсперанса и перепуганная горничная, которую била крупная дрожь.

– Да, конечно, но с тобой все в порядке? – Эсперанса все еще прижимала Умку к себе, скорее для собственного успокоения, чем для ее.