Он достал из одной папки перехваченное и расшифрованное длинное радиосообщение о британских планах направить экспедиционный корпус в Финляндию.

– Это удалось добыть в начале года. Информация на удивление точна. И наши уже почти запеленговали его, когда он вдруг оборвал передачу на самой середине. Вероятно, ему помешали. Связь возобновилась через несколько минут, но все равно он успел свернуться, прежде чем его местонахождение сумели определить.

– Что это значит – «Большой привет Вилли»? – спросил Годлиман.

– Ты попал в самую точку. Это действительно важно, – заметил Блоггз, загоревшись энтузиазмом. – Вот отрывок из другого сообщения, перехваченного совсем недавно. Видишь, тоже подписано «Большой привет Вилли»? На него из Германии поступил ответ, адресованный человеку по кличке Die Nadel.

– Игла.

– Это точно один из их высочайших профессионалов. Прочитай его сообщение: изложено сжато и кратко, но при этом с мельчайшими подробностями и совершенно четко.

Годлиман просмотрел второе сообщение.

– Он докладывает об эффективности бомбардировок Лондона.

– И заметь: очевидно, он основательно осмотрел восток города. Говорю же тебе, настоящий профессионал.

– Нам известно об агенте Игла что-либо еще?

Энтузиазма в выражении моложавого лица Блоггза сразу поубавилось.

– Боюсь, это пока все.

– Кодовое имя Die Nadel, завершает сообщения фразой «Большой привет Вилли» и обладает доступом к информации… Негусто.

– Согласен.

Годлиман присел на край стола и вперил взор в окно. Под лепным карнизом стены дома напротив свила гнездо ласточка.

– И если основываться на имеющихся данных, каковы наши шансы поймать его?

Блоггз пожал плечами.

– Я бы сказал, сейчас они равны нулю.

Вероятно, при виде именно таких мест люди впервые нашли для них определение «унылое».

Скалистый остров, формой напоминавший букву J, мрачно вырастает прямо из вод Северного моря. На карте он похож на верхнюю часть сломанной трости для ходьбы и лежит параллельно экватору, но только значительно севернее. Изогнутый конец рукоятки трости указывает в сторону Абердина, а если провести прямую от сломанного конца до ближайшей суши – это окажется пугающе далекая Дания. Сам же остров всего десять миль длиной.

Почти по всему берегу пляж отсутствует. Волны тысячелетиями бьются здесь в бессильной ярости о скалы, но остров выдерживает их злобный нрав с невозмутимым спокойствием.

Зато в изгибе буквы J море заметно спокойнее, поскольку здесь остров встречает прибой более благосклонно. А потому волны нанесли сюда достаточно песка, водорослей, гальки, плавника[13] и раковин, в результате чего между скалой и кромкой воды образовался полумесяц отмели, или, если угодно, подобие пляжа.

Каждое лето растительность с вершины скалы сбрасывает на пляж горсти семян со скупостью богача, кидающего жалкую мелочь попрошайке. Если зима выдается не слишком холодной, а весна приходит рано, здесь местами появляются робкие ростки зелени, но они настолько чахлые, что сами уже давать потомство не способны, и каждый год пляж ненадолго покрывается зеленью лишь за счет подачек сверху.

А вот на твердой земле, на вершине скалы, куда не в силах добраться никакой прибой, растительность процветает. Конечно, это в основном жесткая трава, которой хватает только для прокорма нескольких тощих овец, но обладающая достаточно мощной корневой системой, чтобы удерживать на камне слой плодородной почвы. Растут здесь и кусты, по большей части колючие, в которых обитают кролики, а в восточной части острова, с подветренной стороны, отважно держится сосновый бор.

На возвышенных участках царит вереск. Каждый год обитатель острова – а здесь живет-таки один человек – выжигает вереск, чтобы на какое-то время здесь тоже выросла трава на прокорм овцам. Но проходит год-другой и вереск непостижимым образом отвоевывает свои владения, и овцы уходят пастись в другие места, пока человек снова не соберется пустить пал.

Кролики живут здесь, поскольку они в этих местах и родились, а овец сюда завезли, и, собственно, человек поселился тут только для того, чтобы ухаживать за отарой. А вот птицы – другое дело. Птицам остров просто нравится. Их здесь сотни тысяч: длинноногие щеврицы, кричащие «пи-и-п, пи-и-п», когда взмывают вверх, и переходящие на грозное «пе-пе-пе», при резком пикировании, подобно «спитфайерам», атакующим «мессершмиты», неожиданно появляясь со стороны слепящего солнца; коростели, которых человек редко видит, но догадывается об их присутствии, так как своими отрывистыми, как лай, звуками они мешают спать по ночам; вороны, сороки, маевки и огромное количество чаек. Водятся здесь и золотистые орлы, в которых человек стреляет, стоит ему завидеть их, поскольку, вопреки мнению высоколобых натуралистов из Эдинбурга, питаются эти хищники вовсе не падалью, а охотятся на живых овец.

Самый частый гость на острове – ветер. Он дует в основном с северо-востока, откуда-то из действительно студеных мест, из страны фьордов, ледников и айсбергов, часто принося с собой совсем нежеланные подарки в виде снега, дождя и промозглого холода вместе с сырыми туманами. Но иногда он является с пустыми руками, чтобы завывать и свистеть, рвать кусты и клонить к земле сосны, и тогда море в пароксизме ярости начинает пениться и волноваться еще больше. Он неутомим, этот ветер, и здесь – его главная ошибка. Если бы он налетал лишь по временам и внезапно, то мог бы наделать немало бед, а под его постоянным напором остров научился благополучно выживать. Трава стала пускать корни глубже, кролики научились прятаться в широких расщелинах, а деревья вырастали, заранее изогнувшись в нужную сторону. Птицы вили гнезда в надежно укрытых от ветра местах, а уж дом человека и вовсе приземист и крепок, так как построен с накопленным веками знанием обычаев этого древнего ветра.

Дом возведен из серого камня и таких же серых плит – под цвет моря. У него крошечные окошки, плотно закрывающиеся двери и заслонка в каминной трубе. Он стоит на вершине холма с восточной стороны, где обрывается небрежно сломанный отросток трости. И венчает он вершину холма не из гордости и желания бросить вызов стихии, а лишь для того, чтобы человеку отсюда были видны пасущиеся овцы.

Есть здесь и еще один дом, почти в точности такой же. Его построили в десяти милях от первого, у противоположной оконечности острова, где располагается то, что мы назвали почти пляжем. Но сейчас там никто не живет. Обитал здесь когда-то другой мужчина, которому взбрело в голову, будто он может пойти наперекор природе острова. Он посеял здесь овес, стал выращивать картофель и даже обзавелся парой коров. Три года он сражался с ветром, холодом и скудной почвой, прежде чем признал свое поражение. А когда уехал, его дом никому не понадобился.

Это действительно суровое место, и только все самое стойкое выживает здесь: крепкий камень, жесткая трава, неприхотливые овцы, дикие птицы, дома с толстыми стенами и сильные люди.

Именно для таких мест лучше всего подходит определение «унылое».

– Остров называется Штормовой, – сказал Альфред Роуз. – Мне кажется, вам там понравится.

Дэвид и Люси сидели на носу рыбацкого баркаса и смотрели поверх ряби волн. Для ноября день выдался прекрасный – прохладный и ветреный, но ясный и сухой. Сквозь пелену облаков даже пробивались порой лучи солнца.

– Я купил его в 1926 году, – продолжал Роуз-старший, – когда мы ожидали, что вот-вот грянет революция, и хотели запастись убежищем от гнева пролетариев. Для поправки здоровья лучшего места и не придумаешь.

Люси сначала показалось, что говорил он с несколько фальшивым энтузиазмом, но потом ей тоже стал нравиться остров – продуваемый всеми ветрами, но излучающий свежесть и первозданность природы. И в этом их переезде заключался глубокий смысл. Им нужно было пожить вдали от родителей и попытаться начать свою семейную жизнь заново. Лондон для этой цели не годился. Поселиться в городе, который подвергался бомбардировкам в то время, когда они оба оказались еще совершенно не готовы хоть чем-то быть полезными, едва ли стало бы хорошей затеей, поэтому, когда отец Дэвида вдруг вспомнил о принадлежавшем ему островке у берегов Шотландии, у них, похоже, появилась поистине отличная возможность.