– А, теперь понял. Это очень хорошо.

Она старалась ложиться спать одновременно с ним, раздеваясь у него на глазах, но он неизменно отворачивался.

И когда они лежали рядом, постепенно погружаясь в сон, она часто делала нечаянные с виду движения, задевая его рукой, бедром, грудью, и делая вполне недвусмысленные намеки, но с его стороны это не вызывало ответа.

Люси твердо знала: с ней в этом смысле все в порядке, она не нимфоманка – ей не просто хотелось секса, а хотелось секса только с Дэвидом. И она нисколько не сомневалась: будь на острове другой мужчина их возраста, она не испытала бы ни малейшего соблазна. Она была не изголодавшейся по сексу самкой, а мучительно желавшей любви женой.

Кульминация же наступила однажды ночью, когда они оба лежали на спине и не спали, вслушиваясь в шум ветра и едва слышные писки Джо в соседней комнате. В этот момент Люси решила наконец, что он должен либо сделать это, либо начистоту объяснить, почему не делает. Он явно не собирался затрагивать эту проблему сам. Его необходимо вынудить, и Люси набралась смелости пойти на выяснение отношений прямо сейчас.

Поэтому она провела рукой повыше его бедер и уже открыла рот, чтобы заговорить, но почти задохнулась от шока, обнаружив у него полноценную мужскую эрекцию. Она едва не закричала. Значит, он не только мог, но и хотел! Ее пальцы триумфальным движением сомкнулись вокруг этого столь очевидного свидетельства его желания, она придвинулась к нему, шепнув:

– О, Дэвид!

– Ради Бога, оставь меня в покое! – Он взял ее руку за запястье, отбросил от себя и отвернулся.

Но только на этот раз она не собиралась смиренно принимать отказ.

– Но почему, Дэвид?

– Господь всемогущий! – Он отбросил одеяло, свалился на пол, прихватив с собой покрывало, и подполз к двери.

Люси села в кровати и теперь уже громко повторила:

– Почему, Дэвид?

До них донесся плач Джо.

Дэвид потянул на себя пустые штанины пижамных брюк, показывая на культи, на белесую кожу, стянутую под коленями швами.

– Вот почему! Вот!

Потом он скатился вниз по лестнице и улегся на диване в гостиной, а Люси пошла успокаивать Джо.

Прошло немало времени, прежде чем ребенок угомонился и снова заснул, больше обычного – быть может потому, что сейчас она сама так нуждалась в утешении. Младенец почувствовал слезы на ее щеках, и ей подумалось, может ли он иметь хотя бы малейшее понятие о значении этой влаги. И не слезы ли становятся для малышей тем, что они начинают осознавать раньше всего остального? Она не могла заставить себя спеть ему колыбельную или хотя бы прошептать, что все будет хорошо. Она лишь крепко прижимала Джо к себе и тихо покачивала, а он снова заснул только после того, как сам успокоил ее теплом своего тельца, мягкими объятиями маленьких ручек.

Положив его в колыбель, она какое-то время стояла и смотрела на него. Возвращаться в постель уже не имело смысла. Снизу доносилось громкое дыхание спящего Дэвида – он принимал сильное снотворное, так как не мог заснуть вообще из-за фантомных болей в ногах. Люси же сейчас хотелось убежать как можно дальше, чтобы не видеть и не слышать его. Куда-то, где он не нашел бы ее несколько часов, даже если бы очень захотел. Она надела брюки, свитер, плотный плащ, сапоги, а потом тихо спустилась по лестнице и выскользнула из дома.

Вокруг клубился сырой и до костей пронизывающий туман, который мог служить символом острова. Люси подняла воротник плаща и подумала, не стоит ли вернуться в дом за шарфом, но отказалась от этой идеи. Она пошла, оскальзываясь, на грязной тропе, не без удовольствия ощущая холодный воздух, обжигающий горло, поскольку этот мелкий дискомфорт немного помогал заглушить гораздо более сильную боль, снедавшую ее изнутри.

Дойдя до края скалы, она стала спускаться вниз по узкому настилу, осторожно переставляя ноги на мокрых досках. Добравшись до пирса, она спрыгнула вниз и по песку дошла до кромки прибоя. Ветер и море продолжали здесь свою извечную ссору. Бриз налетал постоянными порывами, словно дразня волны, а те отвечали шипением и грохотом, обрушиваясь на берег.

Люси шла по плотному песку, позволяя шуму моря и ветра оглушить ее, пока не достигла оконечности пляжа, где волны разбивались уже о голую скалу, а потом повернула назад. Она мерила берег шагами всю ночь. И ближе к рассвету ее осенила непрошеная мысль: конечно, это был его способ доказать свою силу!

Сначала сама по себе эта мысль мало ей помогла, поскольку полностью ее значение она поняла не сразу, и лишь обдумав все, сумела извлечь рациональное зерно, как жемчужину достают из раковины. Демонстративную холодность к ней Дэвида надо рассматривать в одном ряду с его остальными поступками – рубкой деревьев, вождением джипа, отказом принимать ее помощь при раздевании, метанием булав да и вообще с согласием уединиться на этом холодном и неприветливом острове в Северном море…

Как это он сам сказал? «…Стать таким же героем войны, как его отец – безногий паяц хренов!» Он что-то хотел доказать, но только это выглядело бы слишком банально, выразись он обычными словами. Хотел совершить нечто такое, что совершил бы, став летчиком-истребителем, а теперь вынужден ограничиваться валкой деревьев, сооружением стен, игрой с булавами и виртуозным обращением со своим инвалидным креслом. Ему не дали шанса подвергнуть себя проверке, и теперь он словно хотел бросить всем в лицо: «Я выдержал бы любое испытание. Видите, с каким мужеством я умею страдать!»

Жизнь обошлась с ним крайне жестоко и несправедливо. У него хватало мужества, он получил жутчайшие раны, но не имел при этом права гордиться ими. Если бы его лишил ног пилот «мессершмита», кресло-каталка стало бы для него медалью, знаком отличия, свидетельством смелости. А теперь же до конца дней своих он сможет лишь объяснять всем: «Да, это случилось со мной во время войны, но не в бою. Обычная автомобильная авария, знаете ли. Я уже прошел подготовку и должен был вылететь на первое задание на следующий день. Успел даже осмотреть свою «птичку». Это была настоящая красавица, боевая машина, но…»

Верно! Это оказалось его способом показать свою силу. И ей, вероятно, стоило последовать его примеру. Тоже проявить силу. Собрать по кусочкам свою расколовшуюся жизнь. Дэвид был когда-то хорошим, добрым и любящим. Ей просто необходимо научиться терпеливо ждать того момента, когда он победит в борьбе с самим собой и снова станет прежним Дэвидом. Она обязана обрести новую надежду, новый смысл в жизни. Ведь хватало же другим женщинам сил справляться с горем потерь, когда в дом попадала бомба или муж оказывался в фашистском плену.

Она подобрала с берега голыш, отвела руку за голову и что было сил швырнула камень в море. Как он упал в воду, она не увидела и не услышала. С таким же успехом он мог теперь лететь вечно, огибая всю планету, как ракета из фантастических рассказов.

– Я тоже могу быть очень сильной, черт вас всех побери! – во всю глотку закричала она. А потом повернулась и быстро пошла по мосткам вверх. Приближалось время первого утреннего кормления Джо.

Постройка выглядела как частная усадьба, и до известной степени ею и была – огромный дом на собственном участке земли в зеленом городке Вольдорф, расположенном в непосредственной близости от Гамбурга. Такие угодья могли бы принадлежать владельцу шахты, крупному торговцу или промышленнику. На деле же здесь хозяйничал абвер.

И всему виной стал климат. Не в этих краях, а в двухстах милях к юго-востоку, в Берлине, где атмосферные помехи мешали поддерживать устойчивую радиосвязь с Англией.

Особняк был обыкновенным домом только внешне; в его двух нижних уровнях располагались железобетонные бункеры, напичканные радиоаппаратурой стоимостью несколько миллионов рейхсмарок. Всю эту систему разработал майор Вернер Траутманн, который в своем деле был большим докой. Каждый из бункеров был разбит на двадцать звуконепроницаемых кабинок для прослушивания, где сидели опытнейшие радисты, способные отличить любого шпиона по «почерку» передачи так же легко, как мы распознаем в письме руку собственной матери.