Славуня потеряла сознание, а когда очнулась, то все также стояла в объятиях улыбающегося Богумира. На самом дне реки, и о чудо, дышала водой, словно обычным воздухом.

— Какая красивая. — Раздались внезапно веселые голоса. — Не зря мы водорослями и песочком стирали хворь. Теперь понятно, почему ты, Богумирушка, перестал приходить к нам в гости.

Три девушки с изумрудными глазами и зелеными волосами. Три русалки кружили вокруг обнимающейся пары.

Они сделали очередной круг, остановились, и скороговоркой, по очереди зашептали наговор:

— С ветру пришло — на ветер поди!

С Воды пришло — на Воду поди!

С лесу пришло — на лес поди!

Сгори, сотлей, пропадом пропади,

Яко не было, яко не жило!

Слово наше твердо,

Огнями не опалимо,

Водами не размовимо,

Ветрами не иссушимо!

Да будет, как речено! Гой!

— Держи ее крепче, бог, она не такая овечка, как кажется на первый взгляд. — Засмеялись русалки. — У этой овечки острые зубы. Хорошо, что они никогда не укусят того, кого любят. Счастливчик ты Богумир. — Одна из них подплыла и по очереди поцеловала сначала Славу, а потом Богумира в лоб. — Эх! — Вздохнула она с наигранным сожалением. — А я бы не хуже невестой была.

Рыбьи хвосты русалок подняли заискрившуюся в восходящем солнце волну, туман рассеялся. Парень с девушкой обнявшись поднялись из недр, и пошли, держась за руки к берегу, где уже ревела восторгом толпа, и где молился стоя на коленях Перв, а рядом с ним улыбался Князь.

— Чудо! — Горланили люди. — Вы только гляньте, как изменились. А девка-то, до чего пригожа, а Богумир-то наш — истинный бог!

— Да и я ничего. — Обиженно каркнул ворон и опустился на плечо обновленного бога, посмотрев тому в глаза. — А чего они... Я тоже незаметно от всех искупался в божественной благодати. Гляди как перья сверкают...

— Слава вам боги. — Прошептали в этот момент губы воеводы. — Я счастлив.

Ратмир сидел у костра. Смотрел в огонь, ждал и нервничал. Уже темнеет, скоро поднимется долгожданная луна и должна прибежать стая, впереди тяжелый бой, в котором уйдут к предкам многие братья, а обещанных Деваной Богумира и лихо до сих пор нет.

В обман своей богини он не верил, и в трусость последних тоже. Придут помощники, обязательно придут, куда денутся, время еще есть, задерживаются просто, но от этого не легче. Нет ничего противнее для любой души, хоть человеческой, хоть нежити, а хоть и самой божественной, чем ждать. Вроде и понимаешь разумом, что все хорошо будет, а вот нет — да нет, а накатит тяжесть неуверенности, защемит сердце подлым сомнением, сдавит грудь тяжкими думами. Гонишь напасть эту, а она все одно возвращается, втыкается тупой занозой в душу, торчит там и ноет, не давая покоя.

Он поворошил угли корявой палкой, и зло бросил ее в костер, от чего тот недовольно плюнул в темнеющее небо искрами, и сожрав угощение, вспыхнул ярче, увеличив освещенный круг. Ратмир прислушался. Идут.

Он почувствовал их еще издалека. Знакомый запах Богумира, Орона, и еще девушки. Он догадывался, кто она, но не понимал, зачем тут, война не женское дело.

Гости быстро приближались, и Ратмир встал им на встречу.

— Здравия тебе. В круг вошел внук Перуна с вороном на плече, а вот его спутница осталась стоять в тени. — Давно тебя не видел. Ты вроде как даже постарел за это время, хотя для тебя бессмертного это выглядит странно.

— Здравствуй. — Поклонился Ратмир, и сжал протянутую для приветствия руку. — Стареть у меня не получается, сам знаешь, хотя я и хотел бы этого. Трудности видимо так отражаются на моем лице. Тревожно в лесу, смертью пахнет. Слишком много забот свалилось на плечи. — Он отступил в сторону, и махнул в приглашении рукой. — Проходи, присаживайся, поговорим, время еще есть, и спутницу свою приглашай к костру, нечего ей там в потемках сторожиться, не опасен я.

— Я не сторожусь. — Девушка нерешительно вошла в круг света. — Я, согласно обычаю предков приглашения хозяина, ожидаю.

— Похвально. — Улыбнулся оборотень. — Не многие в последнее время обычаи соблюдают. — Черные глаза пробежали по лицу и фигуре гостии. — Скромна, вежлива и красива, скажу даже: «Она божественно красива». — Хорошую ты себе жену выбрал Богумир, хоть и пришлось заплатить за это бессмертием.

— Я сам едва не упал, когда ее в новом облике увидел, Славуня, после ритуала исцеления, как бутон раскрылась, светом мне душу наполнила, цветком очарования расцвела. Я ее и до того любил, а теперь и назвать новое состояние не могу, даже такое понятие, как «обожание», для него мало, не вмещает то, что чувствую. Думал, что видел в своей долгой жизни уже всех красивых женщин, от крестьянок до богинь, ан нет, ошибся. Все они моей Славушке, и в подметки не годятся. — Рассмеялся довольный бог.

— Завидую тебе. Моя Беляна то же была красавицей. — Внезапно погрустнел оборотень. — Мне в свое время, не удалось умереть вместе с ней. Не теряют бессмертия нежити при союзе с людьми, не боги мы, не даровано такой благодати. Сколь не просил твою матушку, сколь не молил Рода, а все отказом оборачивалось. Не принимает меня кромка.

— Я знаю твою историю. — Нахмурился Богумир. — Скорблю с тобой, но увы, помочь не чем не могу.

— Хватит. Не время сейчас прошлое вспоминать. Проходите к огню, присаживайтесь. — Отвернулся оборотень.

— А че случилось-то с твоей Беляной? — Прозвучал наивный голос из сумерек.

— Подслушиваешь?! — Рявкнул в ту сторону Ратмир. — То топаешь как стадо коров, то крадешься тише паука. Любопытным уши рвут. Проходи к костру, кикиморово отродье, а не сопи в сторонке недовольно.

На свет вышел лихо.

— Вот чего обижаешь? — Надул он губы. — Интересно же мне, что там у вас с женкой приключилось. Слышал краем уха, да толком не расслышал.

— Вот и оторву я тебе, то ухо, что бы не лезло куда не надо. — Оборотень ожег гостя сверкнувшими глазами, сел к костру и отвернулся. — Еще один сплетник. — Пробурчал его недовольный голос.

— Расскажи, легче станет. — Слава подсела к Ратмиру ближе, и коснулась сгорбленной, дрогнувшей спины. — Тяжко в сердце горе — горькое одному носить, выплеснуть его надо, поделится. Смотришь, подрасплескается беда по близким людям, да по друзьям, и полегчает на душе, а то и выход от ищется...

— Может и так. — Глухо прошептал в костер оборотень. — Сколько лет уж прошло, а не уходит боль. Умер бы, да увы, не могу. — Ратмир вздохнул, подкинул в огонь палку, и внезапно сильно захотел поделится этой своей тоской с незнакомой, доброй девушкой. Он еще раз вздохнул и начал рассказ:

«Я в тот день на зайца охотился. Напетлял косой, от меня убегая столько, что с наскоку и не разобрать, но я знал, что он где-то рядом. Круга дал паршивец, и затаился где-то. Нашел его. Под кустом малиновым спрятался, уши прижал и дрожит. Ну думаю: «Вот и мой обед на сегодня», — но тут как заверещит какая-то девка неподалеку, словно диким визгом смертушку отпугнуть пытается.

Заяц вновь в бега кинулся, ну а я на крик поспешил. Убивают ведь там дуреху. В моем лесу вроде и татей давно нет, повывел, а все одно, судя по воплям, насмерть убивают. Помочь надо глупой бабе, да и глянуть заодно, кто там злобствует?

Выскочил я на прогалину, малинником поросшую, а там медведица в стойку встала, над девахой нависла. Медвежата у нее за спиной. Ясное дело, что мамка за деток волнуется, а девчонка перед ней, как та тростинка перед горой, маленькая, трепещется вся, да орет на весь лес.

Встал я меж ними. Прикрикнул на медведицу, приструнил, сказал, что не будет для медвежат от этого человека беды, и что б уходила в другой край малинника. Послушалась бурая, ушла. Я к девке той обернулся, да так и пропал на век. Глаза, что те озера, на меня смотрят, не мигая, губки такие, что целовать хочется, коса русая, с руку толщиной, на грудь высокую, в волнении колыхающуюся спадает, румянец на щеках волнением играет. Описать красу, слов не хватит.