Смутились воины, и глаза опустили. Прав оказался юнец. Что там делить? Ведь не голодают семьи, в достатке живут, не бедствуют. Тот кусочек земли не они, а гордыня делит.

— И что же нам делать? — Поднял глаза Правило.

— Так нет ничего проще. — Улыбнулся Богумир. — Думки свои о несправедливости в ведро с отходами отбросьте, руки друг — дружке пожмите, да обнимитесь. К князю пойдите, да покайтесь в глупости своей, да пообещайте совместно землицу ту обрабатывать, да с плодов, что она народит, сирых да убогих кормить. Тем и себе в душе благо поселите, и князя порадуете, и богам угодите, ибо нет ничего более достойного, чем добро в мир нести.

Помирились враги. Последовали мудрому совету, и князь вернул удел.

С того случая, и стал Богумир своеобразным судьей, к которому с просьбами разрешать споры и давать советы, потянулись люди. Он никому не отказывал, честно и справедливо, с мудростью старца, примерял спорящих, все более и более повышая авторитет, и гордость за своего жениха у Славы.

Дни тянулись за днями, солнышко все более сильно припекало таящие сугробы, а княжеская дружина готовилась выступить в поход. Разлучница война пришла в конце концов в дом, чтобы забрать с собой любимых, оставив после себя тягость ожидания.

Ворота Арканаима распахнулись, выпустив войско, и захлопнулись за их спинами, погрузив город в скребущую душу тишину и тихие молитвы.

— А ты не жми меня к березе,И не трать свои труды.Ты не думай, я не дура.Вот поженимся — тады.

Орон прыгал по столу, и закатив глаза выкаркивал гнусавым голосом похабные частушки, пританцовывая при этом, метя по столу раскрытым веером хвостом и хлопая в такт крыльями.

— Охальник. — Скинула его рукой с зажатым в ней веретеном на пол Славуня И рассмеялась. — Не можешь что-нибудь приличное спеть? Одни пакости на уме. Противно слушать.

Девушка коротала, как всегда, вечер за пряжей. Раскручивала веретено и слушала песни ворона. Дни тянулись за днями в томительном ожидании. Близкие ей люди уехали и были далеко. Война разлучила, прошлась скребущими душу когтями расставанием, оставив после себя пустоту, печаль, и нескончаемую, саднящую грудь тревогу. Но такова судьба, она не спрашивает нашего разрешения своенравно вторгаясь в жизнь, одни, подчиняясь обстоятельствам, уходят по дороге долга в неизвестность, а другие ждут и молятся о здоровье и скорейшем возвращении любимых.

Тусклый свет свечи едва разгонял сумерки молчаливого дома. За темным окном, первыми каплями тающего с крыши снега, уже вступал в свои права цветень (апрель). Первые ручьи журчали грязными дорожками по улицам, разрезая темный ноздреватый снег мутными дорожками весны. Уже совсем скоро он окончательно сойдет, земля подсохнет, покроется нежным покрывалом первой травы и робких первоцветов, наполнив ароматами пробуждения мир.

— Все тебе не нравится. — Хрюкнул смешком вновь вспорхнувший на стол, нисколько не обидевшийся ворон и прошелся с видом мудрого учителя взад-вперед. — В моих песнях истинная жизнь, без прекрас, такая как есть, подумаешь неженка какая. Чего тогда слушаешь? Заткни уши и радуйся тишине.

— Непотребства одни в твоих песнях. —Улыбнулась в ответ Славуня, наигранно нахмурившись и махнув на ворона веретеном. — Да и как тебя не слушать, когда тут нет никого более?

Орон в последнее время стал настоящим другом. Житель Прави, сбежавший оттуда из-за скуки или другой, понятной только ему причине, скрашивал томительные часы ожидания близких людей, Богумира и отца. Он часами мог вот так сидеть рядом и болтать без умолку, обо всем на свете, или петь частушки, вызывая краску смущения на девичьем лице и застенчивый смех.

— Хочешь я расскажу тебе как Лель Параскеву-Пятницу Велесу сватал. — Перешел на заговорщический шепот Орон. — Такая смешная история тогда приключилась. Умора. Со смеху помрешь...

Он не успел договорить, так как сорвавшимся потоком воздуха, материализовавшимся в полупрозрачную сложенную лодочкой ладонь, получил звонкий подзатыльник и совсем по человечески охнув, улетел в дальний угол дома, теряя по пути перья, где врезался в стену и сполз по ней на пол, но моментально взлетел вверх и с грозным видом, нахохлившись и сверкая гневными искрами взбешенных глаз, бросился на невидимого обидчика в драку.

Попытка атаки обиженному пернатому не удалась. Резко, по гусиному крякнув, он словно споткнулся и развернувшись вниз головой повис полметра не долетев до стола, рядом с которым на табурете медленно наливалась плотью сидящая фигура молодого парня, держащего перевернувшегося Орона в вытянутой руке за лапы и с улыбкой его, заинтересованно рассматривавшего.

— Я все равно клюну тебя в твой уродливый нос. — Каркал ворон трепыхаясь, и не прекращая попыток дотянуться клювом до лица обидчика, неистово размахивая при этом крыльями. — Нельзя так подло и безнаказанно поступать со священной птицей.

— Нельзя сплетничать о боге любви, да и вообще о любых богах за их спинами, в надежде, что они не услышат, за это по головке не погладят. — Хохотнул Лель ехидно прищурившись, а это был именно он. — Успокойся, черная курица, я ныне помог тебе избежать незавидной участи, кары праведной, прервав пахабщину из твоего болтливого клюва. Только представь, что сделает с тобой Параскева-Пятница, когда узнает о похабном вранье о ней?.. А у ж о Велесе и говорить боюсь, страшен скотий бог в гневе. Так что можешь уже угомониться и начинать благодарить своего спасителя.

— Обязательно отблагодарю, будь спокоен боженька, так отблагодарю, век помнить будешь. — Не сдавался Орон в попытке достать Леля. — Вот только клюну со всем почтением длинный, любопытный нос и тут же приступлю к благодарностям нахалу, по-своему, по вороновски...

Слава наблюдала за всей этой сценой широко раскрытыми глазами, в полной растерянности, слишком уж все произошло быстро и неожиданно. Поднятый крыльями рассерженного ворона моток шерсти слетел на пол и перепутался с последовавшими за ним веретеном и нитями, но девушка этого даже не заметила, поглощённая созерцанием необычного действия.

— Трепло. — Рассмеялся бог любви. — Все на этом. Хватит. Я не просто так пришел сюда из Прави, я по делу. — Он вдруг стал серьезен и разжал ладонь. Не ожидавший подобного и не успевший отреагировать ворон, со смачным шлепком, грохнулся на пол, но тут же взлетел, и вновь кинулся в драку, однако вновь был грубо отброшен божественной рукой в угол. — Я сказал хватит. — Рявкнул Лель. — Дело серьезное. Не до шуток мне.

— Что случилось? — Орон оставил попытки добраться до обидчика и тяжело дыша сел на стол, все еще злобно сверкая глазами.

— Богумиру твоя помощь нужна, у него неприятности. — Хмуро произнес Лель.

— Что-то серьезное?

— Он ранен? Жив?

Одновременно вскрикнули Ворон и Славуня.

— Пока ничего страшного не произошло, но надо поторопиться. — Успокоил их бог любви что, однако у него не очень получилось.

— Как же я уйду? На кого я девушку оставлю? Ты же знаешь, ей опасность грозит. — Орон округлил и так круглые глаза.

— Тут побуду, до твоего с внуком Перуна возвращения. Пригляжу, что бы чего не произошло, а ты отправляйся. — Махнул рукой Лель на ворона. — Все хорошо тут будет, не дам я Славу в обиду. Прослежу.

***

Удивление, наполнявшее пространство Прави, ощущалось вполне материально, словно живое, вязкое существо, такое, что можно протянуть руку и потрогать собственные чувства.

Даждьбог не скрывал своего удивления рассматривая пустой трон отца округлившимися глазами, а Морена, в отличие от него, пыталась выглядеть невозмутимой, но все равно нервная дрожь, пробегавшая время от времени по ее плечам, выдавала возбужденное состояние черной богини.

Перун вызвал семью к себе по срочному делу, ничего при этом не объяснив, но сам на месте не оказался, что было для него необычно, не позволял себе ранее громовержец ожидать того, кого призвал.

— Что-то мне не по себе. — Произнес Даждьбог не отрывая взгляда от трона.