— Не. — Захохотало чудовище. — Подождет деваха, мне отобедать надо. — Оно поднялось и пнуло спящего Велимира. — Сегодня мяса столько привалило, что я слюной захлебываюсь. Перекушу, тогда и твоей гостей не торопясь займусь, бабуля. Надо все неспешно делать, растягивать удовольствие.

— Тебе лишь бы жрать. — Хохотнула та. — Ну да и я, то же проголодалась, тем более Фильке обещала, поджарить его на медленном огоньке и подать к столу под соусом, из внутренностей светляка. Ну а этого молодца опосля разделаем, на косточках супчик сварим, а из филе котлет нарублю, он парень мясистый, на много хватит. Ты его не убивай пока, пусть поживет, полежит связанный, живехонький он подолее свежим будет, а трупом быстро протухнет на жаре. Не люблю тухлятину. В подвал его потом бросишь, а пока сбегай за дровишками березовыми, подалее от болотца, там их поболее, да по-сушее, а то от местных один дым, да копоть, и никакого жару.

— Ты только их сырыми не сожри. — Нахмурилось лихо. — Знаю я тебя, в прошлый раз, пока за дровами бегал, от того пацаненка, что в деревни скрали, одни косточки, да черепушка сталась, ни осьмушки мясца. Как пес глодал.

— Ну так тот молоденький совсем был, молочный. Мясо как масло. — Сглотнула кикимора. — Само в рот просилось, не сдержалась, а над этими повозится придется, поварить, иль пожарить. А домового без мухомора сушеного, вообще жрать не станешь. Все, хватит болтать, беги скорее.

Лысый недоверчиво покосился на кикимору, но спорить не стал, убежал, оглядываясь по дороге, а бывшая бабка подошла к домовому:

— Ну что, любитель капусты, доигрался, и чего тебе приспичило в мои дела лезть? Воровал бы себе потихонечку, да за порядком в подвале приглядывал. Зачем девку-то освободил? Напакостил мне? Теперь ответ держать будешь. Чего молчишь? — Она приподняла голову домового кривым пальцем за подбородок, проткнув тот когтем, слизнула выступившую кровь длинным сиреневым, раздвоенным языком. — Ах да, я же чары наложила. Ну да ничего, потерпи, сейчас внучек вернется, я тебя на сковородку кину, и освобожу от заклятья. Наорешься еще. На всю свою оставшуюся недолгую жизнь накричишься. — Она хрипло рассмеялась. — Постой пока тут, обожди, а я посуду подготовлю, ради такого случая даже помою. — Она скрипнув дверью, ушла в избу.

Славуня тихонечко вышла, оглянулась и на цыпочках, осторожно подкралась к Велимиру, присела над ним. Парень открыл сонные глаза, зевнул и улыбнулся:

— Такой сон мне сестренка жуткий приснился. До дрожи. — Он еще раз зевнул, и тут же осознал, что все, что случилось с ними, это совсем не сон.

— Сейчас. — Слава схватилась развязывать узлы, стягивающие руки. — Развяжу и убежим. Тугие очень, веревки, крепкие. Сил не хватает. Я зубами, она нагнулась, но парень ее остановил.

— Не надо, не поможет это, ни ног не рук уже не чувствую, дюже крепко передавили жилы мне, не поднимусь. Пока в чувства приду, вновь спеленают. И мне не поможешь и себя загубишь. Лучше беги в столицу, тут недалече осталось, и сразу к князю в ноги кидайся. Расскажи, что нечисть на болте завелась, пусть дружину поднимает и волхва с собой обязательно, а я уж, дай боги, дождусь вас. Авось милостив, помолюсь ему, откликнется боженька.

Не хотелось Славе бросать связанным названого брата, но тот был прав. Заупрямится, и все одно веревки распутывать начать, значит погубить всех, а прислушаться к его совету, то появится шанс выжить. Она смахнула предательскую слезу со щеки:

— Я скоренько. Ты потерпи. Постарайся миленький.

***

Начало лета, а жара стоит словно за середку перевалило. Арканаим обезлюдел, и у кого не было неотложных дел отдыхал дома, пережидая полуденный зной. Часовой, на надвратной башне, приткнув в уголок лук, маялся бездельем, перешучиваясь со стоящим на страже у поднятых ворот копейщиком.

Мир и покой царили в княжестве, можно и расслабится, и не столь рьяно нести службу. Вдалеке, неторопливо пылила по высушенной дороге повозка, крестьяне стягивались к завтрашнему дню. Наступал день большой ярмарки.

Прибыли уже скоморохи, и пара гусляров поселились в харчевне, даже один заморский певец заявился, в надежде завладеть сердцами горожан, и разбогатеть на этом. Тяжко в последнее время у них в княжествах заморских, прошлый год неурожайным был, вот и тянуться к Рару, кто в батраки, а кто своими умениями на хлеб зарабатывать.

— Глянь-ка. — Усмехнулся часовой, обращаясь к своему напарнику снизу. — Деваха от леса бежит, да так шустро, словно волки за ней гонятся. Вот дурная. Померещилась ей видать что-то, а зверь-то в эту пору сытый, на людей не кидается. Что медведь, что серый разбойник, они сторожатся, в сторону от духа нашего уходят. Видимо за земляничкой пошла, да чего-то ей померещилась. Поднимайся сюда, пошутим над непутевой, когда добежит, да посмеемся. — Он перегнулся через жердину. — Давай, чего боишься. Тихо в округе все. Воевода с сотником по домам сидят, никто браниться не будет.

— Чего боюсь-то сразу. — Показалась голова в остроконечном шлеме. — Ничего и не боюсь. Грузный воин в сверкающей кольчуге со шитом за спиной, поднялся на верх. — Показывай деваху, от коль бежит?

— Да вон она. — Махнул в сторону леса лучник. — О, глянь, еще и бабка следом за ней появилась. Может что и правда случилось? А старуха-то, глянь, догоняет, вот и верь после этого в старческую немощь, вон как ходилками-то перебирает, а самой-то лет за сто перевалило. Шустра бабуля. — Он рассмеялся и внезапно осекся, и закашлялся. Кулак напарника врезал ему по спине:

— Бегом к воеводе, дурачина. То дочка, Перва пропавшая домой возвращается. Узнал я ее, до сих пор в памяти стоит, как она с купцом иноземным торговалась, смеху тогда было... Ох бойка девка. Ох умна... Беги, а я ей на встречу двинусь, может, что и вправду случилось, и помощь нужна. Поспешаем друже.

— А как же пост? Бросим? Накажут! — Растерялся лучник.

— Какой пост, к лешему. Беги давай шустрее. Перв извелся уже, вести о дочке ждет. Он тебе на радостях, и проступок простит, и наградит еще к тому богато. — Напарник уже шустро спускался по лестнице. — Поспешай, не тяни времечко.

Воин подхватил прислоненное к бревенчатой стене копье, и устремился на встречу приближающейся девушке, быстро сокращая расстояние.

Видно было, что она сильно устала, раскраснелась, и тяжело вдыхала воздух, широко раскрытым ртом, с трудом переставляя ватные ноги, едва не падая. Следом бежала, и кричала, требуя остановиться бабка. Вот та не запыхалась ни сколечко, и выглядела так, словно только что встала после долгого отдыха с лавки, а не летела быстрее ветра, семеня стоптанными валенками.

«Не нравится мне эта бабка, — подумал часовой. — Какая-то она не правильная». — Он поднял руку, пытаясь привлечь внимание девушки, крикнуть, что бы та бежала к нему на встречу, под защиту, но внезапно замер, и упал в траву словно замороженный. Все слышал, все понимал, но только и мог, что двигать глазами, тело отказывалось слушаться.

Мимо него пробежала, тяжело дыша дочка воеводы, а следом просеменила старуха.

— Остановись девка, не доводи до греха, прибью ведь, до смерти уделаю. — Послышался ее шипящий голос. — Вернись в избу, к внучку моему, живой останешься. Вот чего удумала, в бега податься? Видимо не крепко я тебя приложила, надо было побольше сонного заклинания влить. Стой дурная. Лихо вернется в избу, а тебя нет. Осерчает, а когда он злится, то дюже лютый становится, разум отключается, разорит ведь из-за тебя, дурехи, в гневе окрестные деревеньки. Всю жизнь себя винить будешь, за невинно загубленные души. Стой, говорю непутевая. Вернемся назад, я твоего парня отпущу, обещаю, не надобен он мне.

Но девушка не слушала, и бежала вперед и вперед, стремясь к городским воротам, к спасению, а оттуда уже выскакивал радостный воевода. Крик счастья в перемешку со слезами вырывался из его груди. Он спотыкался о кротовые кучки, едва не падая, но не обращал на это никакого внимания и несся вперед, не разбирая дороги.

— Доченька. — Летел впереди него голос. — Кровинушка моя! Вернулась. — Но внезапно, споткнувшись об очередную кочку, он упал, да так и остался лежать обездвиженным.