— Жду тебя родной. Все у нас хорошо будет. — Беззвучно прошептали губы, и одинокая слеза скатилась по щеке. — Я это точно знаю...

***

Солнце давно поднялось к полудню, и безуспешно пыталось пробиться сквозь свинцовые тучи, затянувшее небо, едва разгоняя сумрак густого тумана, опустившегося еще с ночи на столицу.

Шел мелкий, нудный дождь, холодом затекая под доспехи недовольных, морщащихся воинов. Рать входила в сырой город, и тот, ни смотря на непогоду, ликовал, приветствуя возвращение своих защитников, недоуменно разглядывая хмурые лица. Но грусть не то чувство, которое на долго поселится в душах.

Близкие люди, их счастливые улыбки, объятья жен, сестер и матерей, скупые приветствия отцов, плохо скрывающих свою радость и гордость, колокольчики детского смеха, все это быстро растопит лед в душе. Совсем немного времени, и вот уже неприятности остались в прошлом, а счастье светится в глазах. Все, что было забыто, и быльем поросло. Их ждали, и они вернулись живыми, так что же грустить.

Одинокие сани, прямо от ворот, свернули в сторону от основного войска, и поскользили прямо по грязным весенним, с примесью снежной крошки лужам, скрипя полозьями, к дому воеводы. Возницей сидел сам Перв. Князь дозволил ему, в этот день не исполнять обязанностей, а заняться собственными делами. Встретиться с жителями, и донести им радостную весть о великой победе может он и сам, а вот привести дочери скорбный груз лучше отцу.

Сидящие по обе стороны от Богумира сопровождающие ратники соскочили у крыльца, в мокрый снег, не дожидаясь остановки. Не смотря на ком в душе, воевода улыбнулся.

Родной дом. Сколько всего видели эти стены. Здесь он был счастлив со своей Хавроньей, и здесь же закрыл ей глаза. Отсюда сбежал с маленькой Славуней, пытаясь скрыться от терзающей душу боли утраты, спрятаться от потери, но вновь вернулся через много лет в надежде на счастье, теперь уже дочери. Здесь мечтал нянчить в будущем внуков, и отсюда, в окружении близких, уйти в конце пути дорогой предков к Калиновому мосту, но вновь беда постучалась в дверь.

— Да стой же ты, холера. — Хлопнули брызгами дождя и натянулись поводья. — Приехали ужо. — Сани качнулись и встали. — Перв обернулся к воинам. — Погодите чуток, дочку предупрежу, и тогда занесем. — Он спрыгнул в мокрый снег, и ловко вбежав по ступеням, толкнул дверь. — Мы дома, Славушка. Встречай. — Но тут же осекся, едва не присев от неожиданности.

Мелькнувшей тенью, взъерошив волосы на непокрытой голове воеводы, в дом неожиданно влетела огромная черная птица, и сделав почетный круг по комнате, каркнув и зацокав острыми коготками, на крышку стола опустился Орон.

— И где мой каравай? — Склоненная голова с выпученными недоумением глазами, выразила всю глубину возмущения пернатого. — Ну что за люди? Никому верить нельзя, ничего оставить нельзя. Даже дома сопрут.

— Куда же ты грязными лапами. — Рявкнул Перв подхватив из угла веник, размахнулся и резко запустил его в наглую птицу. Но не попал.

— Подумаешь, чистюля какой. — Ловко увернулся Орон. — Ворон птица священная, такое обращение с ней непотребно. Ей особый подход нужон. Обходительный. — Возмущенно прокаркал, но все же слетел со стола и опустился на лавку.

— Веди себя прилично, блохастый, тогда никто трогать и не будет. — Глядя на происходящее ни смог не улыбнуться Перв.

— На себя посмотри... Обувку не стряхнул, грязь в дом занес, полы испачкал, а мыть кому?.. Я не согласный. Вот всегда так у вас людей, в своем глазу бревна не видите, а в чужом соринку разглядеть готовы. — Каркнул, как ни в чем не бывало ворон, и принялся чистить перья.

— Папка! — По лестнице из спальни сбежала Славуня и повисла на шее отца.

— Доченька. — Прижал тот ее к груди, погладил и поцеловал волосы. — Как ты тут одна?

— Где он? — Она не ответила на вопрос, словно не слышала, и отстранилась. Ни капли слез в глазах, только грусть. С этого момента плакать нельзя. Надо быть сильной. Всю волю в кулак. Верить. Только вера поможет, и еще ждать, как бы это не было трудно. Раскиснуть значит сдаться, тогда конец. Она будет рядом, примет и переживет все вместе со своим Богумиром.

— Тут. — Опустил глаза Перв. — Сейчас вои занесут... — Он вздохнул. — Ты приготовила мою комнату?

— Нет. Богумира положат у меня. — В глазах решительность и упрямство, и ни капли сомнения в голосе.

Отец сразу все понял. Спорить с дочерью бессмысленно. Она приняла решение, и уже не отступит.

Он кивнул и вышел из дома. С улицы раздался его голос. Что говорит воевода, за закрытыми дверями не разобрать, но и так понятно, что распоряжается.

— Правильно. — Неожиданно каркнул ворон. — Только так и ни как иначе. — Любовь, вера да упрямство победит любую напасть.

Слава ему не ответила. Зачем сейчас слова.

***

Из всех проявлений природы, весна занимает особое место. После долгой стужи приходит наконец долгожданное тепло. Возвращаются сбежавшие от морозов птицы, наполняя мир щебетом возрождения. Зеленеют легкой дымкой проклевывающейся травы и распускающейся листвы луга и лес. Облака зацветающей вишни в жужжании пчел на фоне голубого, бездонного неба наполняют мир. Первые, еще робкие цветы, радуют нежностью глаз, а теплый, все еще влажный, наполненный ароматами пробуждения ветер, ласкает кожу и гладит волосы. Время зарождения любви, и рождения жизни.

Слава редко выходила из дома, все время проводя рядом с женихом. Дни шли за днями, но ничего не менялось. Он все так же лежал бледный, как полотно, и не шевелился. Она частенько припадала ухом к его груди, и слушала как бьется очень редко и тихо, словно боясь разбудить своего хозяина сердце. Дыханье вообще не было, но частенько посещавший их волхв — Сирко, сказал, что парень дышит, и в доказательство поднес к его приоткрытым губам отполированный нож, на котором тут же проступили капельки остатков следов дыхания.

— Рана вроде затянулась, и жизнь в парне есть, это видно. Должен был бы давно прийти в себя, но от чего-то не поднимается, словно его держит на кромке что-то. Ума не приложу, в чем дело. — Мотал головой угрюмый Сирко. — Напои его вот этим. — Он отвязал от пояса маленькую деревянную флягу, и протянул Славуне. — Вчера полночи по болту лазил, травку нужную собирал, потом варил в полутьмах, до самого рассвета, она, видишь ли ты, травка эта, только в полночь силу свою чудодейственную набирает, при молодой луне. Едва не утоп в топях. Ты пяток раз Богумира напои. Если в себя не придет через день, то тогда уж я бессилен, тогда только боги парня поднять смогут. Молись, девочка и верь.

Снадобье не помогло. Богумир все так же лежал, едва дыша, и все так же редко билось его сердце. Черные нити отчаяния начали потихоньку оплетать душу девушки, сдавливая сердце.

Перв, так тот давно махнул на все это лечение рукой:

— Душа из него ушла. Не поднимется он уже никогда. Тело без души, оно как, то свежеспиленное дерево, с виду сок вроде и есть, а вот жизни уже нет. Жаль пацана. Геройский был. — Он посмотрел в мокрые от слез глаза Славуни. — Ничего не поделаешь, дочка. Судьбу надо принимать такой, какой ее нам боги дают. Парня мы не бросим. Совесть не позволит, и люд столичный не простит.

— Любовь не позволит. — Слава вытерла глаза и посмотрела на отца так, что тот понял, она ни за что не отступится. — Если ему и суждено будет умереть, то и я жить не буду, уйду следом.

— Не дури дочка. Ты что удумала? Жизнь нам богами дадена. Самой себя лишать ее, это грех великий, такое не прощается. — Округлил глаза ужасом воевода.

— Богумир бог! — Зло выкрикнула Слава. — Он ради меня отказался от бессмертия. На все пошел, ради любви ко мне. И я пойду, а он, там на кромке, встретит, и не даст моей душе во грехе погибнуть.

— Как же так, доченька? — Вздрогнул, обхватил ее за плечи Перв, и припал губами ко лбу. — Не пугай меня родная. У тебя жар, вон как щечки разгорелись. Какой он бог?.. Он найденыш. Не уж то ты в те сказки, что он рассказывал поверила. Ты посиди тут немного, я за волхвом сбегаю, он травки какие-нибудь даст, ты выпьешь, и все пройдет. То рассудок у тебя с горя помутился. Ты только не удумай чего, пока меня нет, я быстро. — Он отстранился, готовый вот-вот выскочить из комнаты.