Разумеется, я не написала ни строчки, закрыла файл и выключила компьютер, не в силах бороться с сонливостью, накрывающей, как снежная лавина. Подушка была упоительно прохладной и мягкой, острая головная боль перешла в тупую. Я погружалась в сон, словно падала с высоты на растянутый внизу брезент. Или на батут. Или на… Я упала на что-то мягкое, но подавшее сигнал тревоги от моего падения. Плевать, главное, что мягко. Мерзкий сигнал не умолкал, становясь громче и громче, и всё более напоминая что-то знакомое. Телефон! Кому что нужно? Меня нет дома. Уехала. Улетела. Умерла. У… Телефон надрывался, потрясая упорством звонившего. Кто же так желает меня, что готов висеть на трубке целую вечность? Греша проклятьями, выползла из-под одеяла на свет божий и дотянулась до трубки, из которой раздался любимый голос любимого редактора.

– Шведова, тебе прогул! – заявил он с места в карьер.

– Отчего? – простонала я. – Я больна и.… у меня отгул за прошлую командировку.

– А ты кого-нибудь поставила в известность о том, что берешь отгул? – обольстительно поинтересовался редактор.

– Игорь Львович, я… не успела. Я очень плохо себя чувствую, – промямлила я.

– Спроси меня, Шведова, почему я совсем не удивлен.

– Почему? – невинно спросила я.

– А потому, радость моя, что наблюдал за тобой вчера вечером, и, заметь, не только я.

– Значит, на моей репутации можно поставить крест, – мрачно констатировала я.

– На чём, Шведова? На репутации? Можно, даже не сомневайся. Я уже было хотел поручить тебе статейку написать о герое торжества, два разворота, с фото во всех видах. «День простого труженика на ниве бизнеса», от рассвета до заката, так сказать. Для того и на тусовку послал, чтобы присмотрелась там.

– Игорь Львович, а почему вы мне не сказали этого? – простонала я.

– Как не сказал? Я тебе приглашение за красивые глаза выдал, что ли? – удивился редактор, кажется, даже искренне, и добавив: – Вот теперь опохмеляйся и размышляй! – повесил трубку.

Поистине, неисповедимы пути… Похмеляться не стала и размышлять тоже. Во-первых, нечем, во-вторых – непонятно о чём – то ли о прогуле, то ли о статье. В-третьих, голова была просто-напросто неспособна на столь трудное упражнение. Она, голова, хотела спать, и я уложила её, голову, на вновь ставшую приятно прохладной подушку. В нос шибануло запахом мужского одеколона. Было сегодня ночью что-то или не было? И если было, то хоть бы без последствий! При мысли о последствиях обдало холодом, даже сон прошёл. Нет, не может быть, не стоит изводить себя, лучше заснуть, проснуться посвежевшей и начать жизнь с хотя бы наполовину чистого листа. Есть ли такой сюжет? Ах, да, конечно, «Вновь найденный» вполне можно притянуть, хоть и за уши. Или расширить «Угрызения совести» до «Угрызений совести, переходящих в нравственное прозрение»? Ведь разве можно понять, что есть прозрение, если на своей шкуре не ощутить, что значит плохо видеть? А если так и начать свою не начатую повесть? «А поутру они проснулись…» «Отличная фраза, жаль, чужая», – подумала я, засыпая и вдыхая запах греха.

Поспать не удалось, вновь зазвенел телефон, долго и упрямо. Пришлось напрягаться и брать трубку – вдруг это редактор, желающий сообщить очередную неприятную новость. Например, что я уволена. Но голос оказался женским и незнакомым. «Мне нужна Софья Шведова», – категорично заявила дама.

– Позвольте узнать, кому? – спросила я.

– Что кому? – возмутилась она. – С кем я говорю?

Полчаса назад я, возможно, ответила бы ей, что таковая здесь не проживает и повесила трубку, но мысль о нравственном прозрении застучала в больных висках, и я ответила со всей присущей вежливостью, что, видимо, являюсь именно той самой Софьей, которую она жаждет услышать. Собеседница несказанно обрадовалась и тотчас начала называть меня Сонечкой.

«Сонечка, это ты? Звоню тебе из Франкфорта, ты узнала меня?»

О Ктулху! Кто может звонить из Германии? Ну конечно же, не из Германии, а из штата Кентукки, чуть запоздало дошло до меня.

«Вероника Семеновна! – воскликнула я, если мой слабый стон, можно принять за вскрик. – Что случилось?»

Что могло произойти, чтобы моя мачеха – вторая жена отца, несколько лет назад утащившая его за океан, – с которой после их отъезда я беседовала по телефону от силы пару раз, да и то, когда звонил отец, вдруг проявила такую инициативу?

«Просто Вероника. Ты же помнишь, я не люблю, когда меня называют по отчеству, я отвыкла от этого».

«Понимаю. Как у вас дела?» – спросила я и напряглась, как тетива лука, натянутая сильной рукой Робина Гуда.

«У нас дела хорошо. Александр Янович, твой папа, здоров и бодр. Передает тебе привет! Погода прекрасная».

Неужели она звонит из-за океана лишь затем, чтобы сообщить о погоде и передать привет от отца? Он мог бы сам это сделать. Или она юлит и что-то скрывает? Похмельный синдром действовал в направлении недоверия и негативного восприятия действительности, что, впрочем, совсем неудивительно. Тем не менее, я старательно передала ответный привет, надеясь, что он не прозвучал тяжеловато.

«Сонечка, дорогая, я звоню, потому что у меня имеется к тебе небольшая просьба».

«Что за просьба?»

«Понимаешь, я уже не молода…»

Она сделала паузу, а я напряглась еще больше, вдруг захотев опохмелиться. В трубке что-то зацокало, видимо, кабель на дне Атлантики затрепетал от столь откровенного признания Вероники.

«Ну что вы…», – я осторожно прервала паузу неискренним сомнением.

«Понимаешь, я хочу сделать пластику, небольшую подтяжку, поправить овал и прочее. – заговорила Вероника. – Но ты понимаешь, что это стоит немалых денег».

«Занять хочет у меня? – про себя поразилась я. – Да уж, нашла кредитора».

К счастью, я не успела вслух изумиться по этому поводу

«А в России есть хорошие специалисты, и обойдется это, как ты понимаешь, Сонечка, в разы дешевле», – продолжила Вероника.

«Точно дешевле?» – удивилась я.

«Да, да, поверь, Сонечка. Так вот, я собираюсь приехать, чтобы сделать пластику. Я уже всё узнала. Но ты понимаешь, как я не люблю гостиницы, тем более, мне предстоит операция, и я буду нуждаться в теплой домашней обстановке».

Я обалдела. Так вот в чём дело? Вероника хочет сэкономить на врачах и жилье!

«У меня, конечно, есть подруги, а Александр… Янович даже предлагает обратиться с такой просьбой к твоей маме, как к добрейшей души человеку, но это немного неловко…»

Само собой, а обратиться к дочери вполне ловко.

«Но у меня однокомнатная квартира, вам будет не очень удобно», – попыталась я вставить свой аргумент.

«Мне будет очень удобно, уверяю тебя, дорогая! И мы сможем сблизиться с тобой, поговорить по душам! Ведь ты сейчас одинока? У тебя никого нет?»

Именно этого мне как раз сейчас и не доставало – говорить по душам с малознакомой мачехой отца. Хотя, она сама дала мне фору – скажи я, что у меня кто-то есть, и вопрос о её вторжении на мою территорию мог бы отпасть. Да и мебели у меня нет, кроме кровати и старого кресла – всё остальное в планах. Но мне вдруг стало неловко врать и отказывать – нравственное прозрение и всё такое… В конце концов, это ненадолго, и если будет совсем невмоготу, смоюсь к подруге или к матери. Погибать так от души. Запустив сюжет «Самопожертвование ради близких», я сказала ей: «Хорошо, Вероника, приезжайте», подумав, что хотела бы сейчас поговорить с отцом, таким далёким.

Положила трубку и совершила третью попытку заснуть, но уже не спалось. Больная голова принялась думать, обо всём и ни о чём.

Следующее утро принесло окончательное осознание содеянного намедни. И если эпизод с Ильей Ива… Ильиным обрел изрядно банальный, но где-то романтический приторно-горький вкус сомнительного блюда под названием «лучше хоть что-то, чем совсем ничего», то предстоящий приезд Вероники накрыл не слишком светлое будущее серой пеленой безнадёги. Как я могла согласиться? Лишь похмелье и Илья Ильин виновны в этом проколе. Перспектива тесного общения с мачехой выбила из колеи, без того кривой – в результате я упорно делала неверные шаги вправо и влево под пулями снайперов: почистила зубы кремом для рук, упустила кофе, ткнула в глаз щеточкой с тушью, после чего с четверть часа лила слезы из одного глаза; так и не нашла один чулок из новой пары, что надевала на позавчерашний несчастливый фуршет – возможно, Илья Ильин унес его с собой, – но зато обнаружила под диваном его носок и с удовольствием выбросила в мусорное ведро. Вся эта феерия проходила под аккомпанемент тяжкой думы о том, куда устроить Веронику. Вариантов не было, кроме одного – предоставить ей кровать в комнате, а самой поселиться на кухонном диванчике. А что делать, если вляпалась в сюжет «Самопожертвование ради близких»?