Ответ был получен к ужину следующего дня — хорошая погода позволила телеграфным проводам отработать как положено, а не с привычной задержкой. Окинув взглядом «приложение» с одобренными «возвышениями» — всего два, больше давать здесь никому смысла не вижу — я принялся за чтение телеграммы:

«Согласен с тобою — Леонид Константинович избыточно деятелен. Польза от него, однако, перевешивает вред, но я понимаю, что в силу юности твое сердце пылает жаждой справедливости. Должен тебя предупредить — провинциалы любят преувеличивать и врать, и во всей Империи не сыщешь генерал-губернатора, которым были бы довольны исключительно все. Вред от продажи билетов на встречу с цесаревичем, однако, исключительный, и такого спускать нельзя. Высылаю в Красноярск Петра Андреевича Каханова — он блестяще зарекомендовал себя в качестве вице-губернатора Тифлисской губернии, поэтому пусть его юный возраст тебя не смущает. Вы встретитесь где-то в пути: Петру Андреевичу велено дождаться тебя там, где будет удобнее всего. Николай Иванович Гродеков тоже молод, однако показал и продолжает показывать себя исключительно толковым губернатором. Считаю правильным несколько „омолодить“ губернские власти, но прошу тебя воздержаться от дальнейших решений — смена губернатора несет за собою многие проблемы, разбираться с которыми лучше превентивно. В этом твоей вины нет — мне следовало больше привлекать тебя к государственным делам. Поспешность, Георгий, как говорят у нас в народе, хороша лишь при ловле блох. Любое твое решение обязательно приведет к последствиям. Нередко — последствиям пагубным. Прошу тебя, будь осмотрителен и разумен. Також будет не лишним несколько ускорить твое возвращение в Петербург — нам нужно многое наверстать. Важность твоей поездки по стране, однако, неоспорима, посему постарайся придерживаться золотой середины».

Все царь-батюшка прекрасно понимает: и про воровство чиновников, и про любовь к внерыночной конкуренции и интриги вокруг властной фигуры, и о том, что меня к государственному управлению не шибко-то готовили: запаска, что с меня взять? Понимает и важность выращивания «моей», лично лояльной элиты, иначе не напирал бы на «молодость» нового губернатора. И продолжает аккуратно «вписывать» меня в рамки — этого губернатора скормил, а других трогать, если захочу, можно только после предварительного согласования уже в личных беседах в Петербурге. И, полагаю, без уточнения про «продажу билетов» Александр мог бы и заартачиться — специально строчку про «перевешивающую пользу» добавил. Но продажей билетов Теляковский меня, пусть и не сильно, но подставил — этого прощать нельзя.

Торопить начал — это плохо, потому что я торопиться ох как не хочу. Я бы вообще Петербург объехал, добавив к Восточному путешествию еще и проезд по западным окраинам Родины. Что ж, правоту Царя не признать нельзя — мне действительно необходимо окунуться в государственное управление с головой. Александр даже не подозревает, насколько меня «не учили», но прогресс идет — общаясь с губернскими чиновниками и погружаясь в местные дела, я потихоньку обретаю нужные компетенции.

Тоже своего рода прецедентное право — я что-нибудь придумываю, Александр взвешивает, вроде как подмахивает, но с оговоркою «больше так не делай». Грани в целом уже ясны — как можно меньше топтаться по мозолям губернской верхушки (Питерские «покровители» расстраиваются), не обесценивать высшие дворянские титулы, а в остальном развлекайся как хочешь — хоть золотодобычу форсируй, хоть школы спонсируй, хоть спектакли «расцензуривай». Последний пункт Александр даже обсудить нужным не счел — ну спектакль местечковый, да и пес с ним, не того масштаба проблема, чтобы целый самодержец про нее задумывался.

Имя «сменщика», Петра Андреевича Каханова, мне не знакомо, значит этого исторического деятеля к моим временам река времен уже смыла в небытие. Сколько таких было и будет? Будь я профильным, специализирующимся на второй половине XIX века историком, может и знал бы такого, но увы — придется знакомиться с нуля. Но молодость и повышение — это хорошо, хотя бы первое время будет задницу в служебном рвении изнашивать. Потом, понятное дело, обрастет «друзьями» и полюбит «подарки», но во время встречи с ним я буду толсто намекать на оставленные в Красноярске «уши», которые, если сильно наглеть, стуканут напрямую мне со всеми вытекающими.

Довольный полученными новостями, я переоделся и отправился на ужин в компании подвижника Савенкова — и это вторая наша встреча за день, потому что большую часть дня он проводил для меня и некоторых городских шишек экскурсию по Краеведческому музею, большую часть экспонатов которого из земли выкопали ученики и подручные Ивана Тимофеевича. Ну и сам кое-чего навыкапывал!

Теляковский с нами в музей не ходил — опытный чиновник почуял неладное, и очень вовремя сел на больничный, сославшись на жуткие мигрени. Нервничает Леонид Константинович, давление поди поднялось, так что «мигрени» вполне могут оказаться правдивыми. Лютовать и отправлять пожилого человека с семьей на каторгу не стану — я же не изверг. После ужина зайду к нему, поговорю, попрошу отписать половину состояния в городской бюджет, подать прошение об отставке в связи с преклонным возрастом, и пусть себе живет гражданской жизнью богатого пенсионера — хочет, в Петербурге, а хочет — в Париже, тут уж как сам решит.

— Такие люди как вы, Иван Тимофеевич, — вполне искренне рассказывал я Савенкову после перехода ко вторым блюдам. — Для Империи на вес золота.

— Премного благодарен, Георгий Александрович, — благодарно поклонился он.

— Заслугам вашим несть числа, — продолжил я. — Однако на государственной службе вы не состоите, а посему должного вознаграждения не получаете.

— По зову души тружусь, Георгий Александрович, — ответил Иван Тимофеевич чистой правдой, ибо таким людям интересен сам процесс, а выгода — глубоко вторична. — Из любви к Отечеству. Края у нас интереснейшие, — обвел руками зал. — Кто здесь только не жил!

— Верно, — улыбнулся я. — Но полагаться и далее на ваши и ваших друзей патриотические порывы считаю неразумным — таковые порывы Империей должны поощряться и множиться ко всеобщему благу. Писал о вас Его Величеству, и он оценил ваши заслуги по достоинству. Высочайшим указом вы, Иван Тимофеевич, произведены в действительные статские советники.

Купец Гадалов получил стандартного купеческого «барона».

— Премного благодарен, Ваше Императорское Высочество! — подскочил подвижник.

— Присядьте, — велел я. — Вместе с бумагами получите единовременную выплату пяти тысяч рублей золотом — в качестве вознаграждения за преданность Империи, ее истории и будущему, которое помогаете ковать своими педагогическими прожектами.

Савенков обрадовался еще сильнее — это же сколько экспедиций снарядить можно на такие деньжищи! Прилагающееся к чину жалование, он, надо полагать, тоже пустит на «подвижничество», а погоны на мундире, который ему предстоит пошить, помогут открыть доселе запертые двери.

— От себя, в качестве помощи Енисейской археологии, я внесу десять тысяч рублей, которые надлежит пустить на дальнейшие изыскания — в нашей истории очень много белых пятен, и меня такое положение дел расстраивает.

— Премного благодарны, Георгий Александрович, — поблагодарил он и за это.

Накормив Савенкова десертом, я отправил его восвояси и задержался, чтобы поговорить с прибывшим автором «В краях Сибирских» под чай с ватрушками. Его же теперь заклюют — старый губернатор нейтрализован, но у него же остались друзья-приятели, по которым в своей пьесе неплохо прошелся Филимонов. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь» — это не пустые слова, и я это хорошо понимаю: я уеду, а враги останутся. Много ли в этом мире существует способов превратить жизнь человека в ад так, чтобы даже самый могущественный заступник не нашел к чему прикопаться? Гораздо больше, чем хотелось бы!

Высказав свои мысли по этому поводу Федору Федоровичу, я выкатил ему предложение: