чтоб до ноты знать, до обертона – всё, что Тот на волю отпустил…
Чтобы от восторженного писка заходилось всё нутро твоё, чтоб искать корявые записки, ручки, скрепки, чуть ли не бельё…
Утолять неутолимый голод. Напоказ остаться без семьи. Подчинить великому Другому суть свою и помыслы свои.
Будто по касательной прошёл Он. Ненароком жизнь свою внушил. Не вместить тебе – Его, Большого, в рамочки обманутой души. Но теперь, задумавшись о чём-то, с фотографий, прямо сквозь стекло, Он ударит яростно и чётко. Он прикажет гневно и светло –
взвиться над потерянным собою
маленькому, съёженному «я»:
– У меня была своя свобода.
И теперь мне не нужна твоя.
– С юморком!
Анна
Алкогольная поэзия
Люди пишут: мол, просить у музы – тщетно!.. Но как выпил – так поэма в полтетрадки!
Что же делать? – я непьющая вообще-то. И от этого с поэзией накладки.
Ленка с Танькой поддержали:
– Ну конечно!! Пить не можешь – так в поэзию не суйся! Ты забыла, детка: истина в вине же, хоть у Блока, значит, поинтересуйся…
– А нельзя ли газировку или квасик?
– Ты наивное дитя, но чтоб настолько… Хоть вино себе купи, а хоть пивасик, хоть ликёр, а хоть вишнёвую настойку!
Я зашторила окно, слегка косея, потихонечку мускатным солнцем греясь. В голове раскрепощённость и веселье, мутно-сладкая, раскованная прелесть…
Надо жить – как танцевать на кромках лезвий! А не дохнуть здесь нелепо и паршиво! Как отчаянно бесстрашный путник лезет к ледяным, хрустально солнечным вершинам…
На Серёгу не могла я наглядеться, собачонкой, значит, под ноги кидалась!.. Как же хочется в ромашковое детство – ни альфонсов, ни измен и ни предательств!
Чтобы песенки играли на пластинке! (Я реву… и что-то взвизгиваю матом…). Как же хочется мне яблочной пастилки – с упоительным, уютным ароматом…
Как же нагло подставляли, как же врали – в мире злобном, отвратительном и склизком! Сколько можно наступать на те же грабли и считаться ненормальной альтруисткой?!
… Утро жалобно мерцает спецэффектом… издевается и голову морочит… На изорванной, закапанной салфетке – гениальные, пронзительные строчки:
«по стакану лезет муха
нужно дать Серёге в ухо
тело просит пастилы
мир ужасен все козлы»
Анна
Баттл
– Поэтов местных много я знавала,
но все они достойны… санузла.
Лишь только Иннокентий Коновалов –
краса и гордость города Орла!
… Пришли на баттл Наташка, я и Люба.
И замерли в почтенье. Это – он!
Стиляга, рэпер, украшенье клуба.
Весь в чёрном. Неприступен. Отрешён.
О как арктически сурово светят
его глаза! Он царь и божество.
И я пролепетала: «Иннокентий….»
А он ответно вымолвил:
«Чего?»
Но тут звонок: бухгалтер загнусила,
что надо переделывать отчёт,
и там ошибок, словно блох на псине,
и это всё никак не подождёт!
… Потом мне Любка ночью позвонила,
что зря ушла я разгребать завал.
Там пел Квасков, стихи читал Чернилов,
но Иннокентий живо всех порвал!
Уверенный, поджарый и спортивный,
он ненароком покорёжил стол,
носясь, как будто веник реактивный,
кошак с наскипидаренным хвостом.
От крика по стене пошло вибрато,
и пробрало на улице собак…
В традициях провинциальных баттлов
он выл, скача по сцене, как сайгак.
– Фу, Люб, как можно…
– Ладно, всё в порядке!
Ну, сдёрнул шнур, колонки своротил…
ногами дрыгал, словно бы в припадке,
как мельница, руками он крутил…
Какой экспромт, ну правда, было круто!
Мы прослезились все до одного
на фразе о звезде, что три минуты
светила, но исчезла почему-то…
Ведь это ж про тебя, ну, про звезду-то,
как ты ушла внезапно от него!
– Не может быть… А это точно, Люба?
– Да разве я врала тебе когда?!
Подкараулив милого у клуба,
шепнула страстно: «Это я… звезда…
которая куда-то там скатилась…
и стало в небе без неё черно…»
А он сказал, бездушная скотина,
арктически холодное:
«Чего?»
3. Семи смертям не бывать
О войнах и битвах: забирающих, ранящих, тревожащих, а порой и кующих, и воспитывающих наши души.
Анна
Здесь такое настало лето…
Здесь такое настало лето –
разливаешь по блюдцам просто:
в тихих улочках запах хлеба,
сполох цинний закатно-пёстрый.
Здесь такие стучатся ливни,
что калитка небес трясётся.
После – капли на листьях липнут.
В каждой – сердце, и в каждой – солнце.
По окраинам дремлют дачки,
и туманится прудик сонно.
Птичьим гомоном озадачен,
вертит рыжей башкой подсолнух.
Речка полнится влажным летом,
струйным шёлком купает отмель.
Но бегут новостные ленты, глянул – замер, и глянул – отмер: взрывы-танки-пальба-окопы, накрывает далёкой болью. В чёрной трещине дома – копоть… и весёленькие обои. Сад, нелепый среди разрухи, мама держит в пелёнках тельце, голова у седой старухи перемотана полотенцем…
Лето-лето, кому и сколько, вон кукушка считает сутки. Разлетаются дней осколки. Мы с подругой пакуем сумки и отвозим в знакомый лагерь – там пока разместили семьи… Лето мается паркой влагой, одуванное семя сеет и звучит многоцветным гимном. Но у двух близнецов кленовых, там, где воинские могилы, появилось четыре новых.
Опустевший пчелиный улей. Хата-с-краю, со склочной тёткой. Спорит ражий диванный умник с бойкой девочкой, волонтёркой. Кто-то кривду разоблачает, кто-то желчью плюётся – врёте! И в смешном «вышивальном» чате перегрызлись все «за» и «против».
И на видео странный парень, весь растрёпан, небрит, распарен, хлещет ненавистью с налёту: как же весело всех убьёт он… Во дворе малышня стрекочет про песочные ямки, кочки, про машинку, следы кошачьи… про дела свои малышачьи.
