«Алексей Анатольевич, простите. Я второй день лежу с высокой температурой. Страшно простужен. Врач сказал, что возможна фолликулярная ангина. Не могу ни разговаривать, ни писать, ни читать. По всем вопросам обращайтесь к Григорьеву Вячеславу Дмитриевичу. Бортовой журнал у меня в столе во втором ящике. Еще раз извините. А. Акимов»

А потом Акимов взял и прочел письма жены. Но не нашел в них ничего, что подсознательно хотел бы найти. Они, как фотографии на пропуске, были маленькие и не имели никакого выражения.

Первое: «Андрей, почему не отвечаешь? Нужно поговорить. Лена».

Второе не лучше: «Ты даже отключил телефон. Прошу, позвони. Всё не так, как ты думаешь».

Ни буквы, ни тени раскаяния! Ничего. Сухо, без эмоций, конкретно. Как будто виноват он, а не она.

Акимов пожалел, что поддался слабости. Но пожалел запоздало – короткие сообщеньица от неверной жены стали нажатыми, открывающими механизмы шлюзов кнопками. Снова нахлынуло водопадом: незнакомый мужчина в трусах, выходящий из ванной, жена, выскочившая из спальни в накинутом наизнанку халате, расшнурованные ботинки в прихожей, странный запах… Все молчат, не зная, что говорить. Всем до тошноты противно. Он даже не запомнил, как выглядел ее любовник, только эти крапчатые красные трусы, которые заслонили собой всю его прошлую жизнь, где помимо жены остались его книги, работа, спортзал, машина под окном. И он сам. «Все не так, как ты думаешь…» А как надо думать? И что надо было делать? И что делать теперь?

Акимов не мог с собой совладать – он зарыдал.

Акимов не видел клавиш. Глаза источали слезы, которые просачиваясь под оправой очков, разделялись морщинами на множество щекочущих струй, капающих с подбородка на ноутбук и полировку стола.

Сердце тоже стало принимать участие в плаче. Сдавленное тоской, оно не трепыхалось, а набухало болью, постепенно распирая в ребрах и под лопатками.

Чтобы не доводить себя до паралича, Акимов, всхлипывая и вздрагивая всем телом, пошел на кухню. Искать корвалол.

Тяжелый плюшевый полог, заменяющий дверь в комнату, больно мазнул Акимова по лицу и набросал ему на шею слезной влаги. Эта механическая подлость усилила обиду Акимова и вызвала у него новые спазмы. Содрогаясь от плача, он рванул занавес и сорвал его вместе с карнизом. А потом топтал, представляя вместо тряпки жену и этого, в красных трусах.

Остановился Акимов, когда закололо в сердце.

Корвалол стоял в кухонном шкафчике. Рядом с бутылочкой наготове стояла липкая на ощупь стопка. Наплескав бурых капель, Акимов выпил жгущую губы неразбавленную горечь и отправился в ванну мыть соленое лицо.

Медикамент помог, и довольно быстро. Когда Акимов вытирал вымытые заодно очки, на сердце отлегло. В нем исчезла колющая боль и оно, остывая, лишь немного ныло. Также Акимову больше не хотелось плакать. Он даже не всхлипывал – горе стало превращаться в грусть.

Тяжеленная занавеска вместе с погнутой штангой, на которой была подвешена, также нашла свое место в кладовке. После возни с ней Акимову пришлось снова идти в ванную чистить забитый пылью нос и мыть потемневшие ладони. Когда Акимов сел отдохнуть в кресло, на будильнике было без восемнадцати девять. Небольшой запас времени позволил ему составить несколько вариантов возможного диалога.

Ровно в 21.00 Акимов зашел на “Facebook”. Он был вполне адекватен и почти бодр, если не считать некой сонливости на горизонте ощущений. И даже, благодаря корвалолу, каменно спокоен.

Чернов был на сайте.

«– Ау? Привет, Мишель!»

И сразу возникла проблема, о которой Акимов не подозревал. Первую фразу он выстукивал несколько раз. Кривые пальцы, в жизни не ведавшие клавиатуры, тыкались мимо нужных букв. Навык Акимова с пальцами пока не соединялся – скорость печатания была ничтожной.

«– Дрон! Наконец! Ты где?

– А как ты думаешь?

– Я ничего не думаю. Ищу тебя второй день. Сл. Б. ты жив. Где ты?

– Это пока личная тайна. Как ты?

– Не увиливай, колись.

– Решил взять у жизни паузу.

– И поэтому отключил мобильник и не звонишь лучшему собутыльнику? А я ведь переживаю. Как ответственное за тебя лицо. Почему через инет? Просто позвонить нельзя?

– Я свой мобильник потерял.

– Не мудрено в таком состоянии. А других телефонов вокруг тебя нет? Что-то ты темнишь. Колись, что с тобой?

– Всему свое время.

– Ты случайно не в плену, дружок? Заложником. И под диктовку пишешь? Глядишь – бабки у меня начнешь требовать. А?

У Акимова мелькнула вдруг мысль все рассказать Чернову. Но он ей не поддался: и не сформулируешь, и не напечатаешь. Да и Чернов не поверит.

– Нет, можешь быть спокоен. Причем здесь плен?

– Да кто тебя знает, во что ты влип. Так нажраться. Традиционный вопрос – ты помнишь свое поведение?

Важный для Акимова момент наступил очень быстро.

– А есть что вспоминать? Убил официанта?

– Нет, браток, размечтался. Тебя самого, кто угодно мог завалить. Дунешь на тебя, и ты готов. Все!!! Давай по телефону. Не могу я выражаться письменно больше минуты. Позвони сейчас и поговорим. Хватит валять дурака. Дронн-н-ннннннннннннннннн!

– Не могу. Все объясню позже. Так что я вытворял?

– Собств. ни хера. Шатался пьяный, к бабам приставал, а потом с Витей уехал. Не помнишь?

– С каким Витей? – сердце Акимова навострило уши.

– Да с этим мужиком, кот. к нам подсел. Ты его еще за галстук доил и плакался про Лену.

– Так.

– Что так?

– Дальше.

– Ты что, действительно не помнишь?

– Это смутно. Ну и?

– Закусывать надо. А что продолжать? Вы уехали, я попил кофейку, расплатился твоей пятеркой, которую ты с барского плеча швырнул мимо стола. И все. Если не считать Маришку, поехавшую ко мне в берлогу. Но здесь у меня получился облом. Не все же такие спортсмены. Я тебе полторы штуки должен вернуть. Цени мою честность.

– Твои обломы мне известны. Ты про мои расскажи.

– С какого момента? Комичным было всё. Я даже сделал пару фоток на мобильник. Без ведома модели. Прикольно. Такие посмотришь, и бросишь пить. Хочешь бросить пить?

– Уже бросил. Какие фотки? – Акимов напрягся.

– Да сделал я несколько снимочков. Нам на память. Компромат на тебя. Хочешь, купи у меня. 500 у. е. одно фото.

– Спасибо, брат. Ты настоящий брат. Скинь мне на почту, я гляну сам, а там и о цене договоримся. А кто этот Витя?

– Это я у тебя спросить должен. Ты же с ним уехал.

– Куда? – у Акимова бухнуло в ребрах.

– К бабам. Это Витя предложил. К его знакомым бабам. Что, не доехали?

– Доехали, вроде. И даже немного переехали. А этот Витя, он откуда?

– Х. з. Ты с ним болтал. Я не обращал особого внимания. Я Маришкой занимался. О чем ты тогда мог разговаривать, если можно назвать разговором твое мычанье? Все об одном, сам понимаешь. А он сидел, слушал, а ты ему галстук дрочил.

– А он тоже бухой был?

– Не сказал бы. Вроде, трезвый.

– Миша, мне надо с тобой встретиться. И срочно.

– Рад бы, Дрон. Но не могу. Я в Твери. Здесь дельце на пару дней. Ты сам где?

– А почему ты меня отпустил?

– Тебя остановишь. Брат, ты уверял, что в состоянии управлять «своей судьбой». Твои слова. И Витя меня уверил, что место приличное. Место приличное?

– Да. Я сейчас за городом. На одной даче. Подробности при встрече. Вчера утром проснулся – рядом женщина. Она и сейчас рядом. TV. смотрит, а я, чтобы ей не мешать, по инету. Здесь связь плохая.

– Странно, брат. А баба как?

– Все потом. Поговорим после. Женщина шикарная, но с одним недостатком.

– Ну?

– Старовата. А так всё полный…

– Понял. Но все равно, не врубаюсь.

– Во что?

На несколько минут в переписке наступила пауза.

– Дроник, я больше писать не могу. Очень жаль. Ты меня заинтриговал по полной. Я бы тебя раскрутил. Сейчас мне надо поговорить по телефону. Давай продолжим завтра?

– Ok.

– Позвонишь?

– Нет. Давай здесь.

– Ну не врубаюсь!!!