Он прекрасно чувствовал себя в собственной компании.

– Дома мне всегда было неуютно, поэтому я фантазировал. В то время это называлось «спал наяву». Я представлял себе, что я шахтер или управляю строительной техникой. Я брал лук и стрелы и становился великим белым охотником в Африке. Я стоял возле нашего ручья и выпускал торпеды по вражеским подводным лодкам, представлял себе океан и посылал на битву миноносцы. Когда у меня наконец появилось собственное воздушное ружье, я превратился в снайпера, стреляющего по врагам. Я видел себя борцом за справедливость, военным героем, супер-мальчиком! Кит должен был спасти мир.

Сидя в четырех стенах, которые будут окружать его до конца жизни, спаситель мира вспоминал, что дом его детства был «тихим и мирным, когда отец отсутствовал, и становился пугающим, когда отец приходил».

По странному парадоксу, Кит считал себя любимчиком отца. «Мы с отцом проводили много времени вместе, играли в криббедж, катались на лошадях по холмам. Пока я следовал его правилам, он был лучшим отцом на свете – добрым, остроумным, забавным. Он позволял помогать ему во многих его делах, с ним я чувствовал себя особенным. Но он никогда не ослаблял своих требований, а они были жесткими. Если мы ехали в его пикапе, он поручал мне держать свое пиво или кока-колу и говорил: «Прольешь хоть одну чертову каплю, и ты мне не сын!» Я постоянно находился в напряжении.

Любимым инструментом наказания у почтенного патриарха был его широкий кожаный ремень. «Все мои дети получали этого ремня, – признавал Лес годы спустя. – Когда я был ребенком, меня лупили куда сильнее, чем я – их, но я не вырос серийным убийцей. Многим детям в наше время не помешает хорошая порка. Я был строг, но я был хорошим отцом. Я растил моих детей так, как растили меня».

Кит вспоминал, как прятался под кухонным столом, чтобы избежать наказания.

– Мне было четыре года. Отец кричал: «Не вздумай убегать от меня». Он швырнул меня на пол, вытащил из брюк ремень и сложил его пополам, а потом дернул за концы, и ремень издал страшный хлопок. Потом он стал бить меня по заду сложенным ремнем. Сказал, чтобы я не вздумал реветь, иначе он даст мне повод для слез по-настоящему[4]. Я закусил губу и молчал.

Кит вспоминал, как его побили ремнем за то, что он камнем убил любимую утку отца. Мать пыталась помешать этому, но в конце концов сдалась.

– Мама всегда была на нашей стороне, но она не могла запретить отцу напиваться. Иногда она шлепала меня по заду большой деревянной ложкой, но никогда всерьез. Обычно она говорила: «Подожди, вот отец вернется, тогда получишь». Наказывал нас только он.

Дюк, ближайший друг детства Кита, вошел в жизнь мальчика незадолго до его пятого дня рождения. Кит делил комнату с младшим братом, Брэдом, но шоколадный лабрадор всегда оказывался на кровати Кита – зарывался в одеяло и тихонько ворчал, когда кто-нибудь тревожил его сон.

Тема собаки – одна из немногих, которые заставляли Кита оживиться при последующих обсуждениях его детства.

– Я до сих пор сплю в позе эмбриона, как будто оставляю место для Дюка. Мы с ним замечательно проводили время. Он был настоящим бойцом. Гонял лососей по ручью, а когда возвращался домой, от него пахло кошачьим кормом. Бросался на машины, и его сбивали семь раз – он считал, что это его работа, а поскольку Дюк был Джесперсоном, ничто не могло его остановить. Когда злобные псы мистера Гамильтона забегали к нам во двор, Дюк их выгонял. Из одиннадцати собак Гамильтона он убил двоих и покалечил троих.

– Если я шел на поле, Дюк охранял меня от быков и коров. Он пас меня, как ягненка из стада. Однажды мы с отцом заплыли на лодке на середину озера. Вдруг отец оглянулся и воскликнул: «Что за черт?» Дюк плыл следом, пытаясь нагнать нас. Он проплыл чуть ли не километр и едва не утонул. Остаток лета он не выпускал меня из виду.

– Я бросал ему под стол куски со своей тарелки и давал облизать ее после еды. Пес стал моим постоянным спутником и дал первые представления о сексе. Он залезал на любую суку поменьше дога. Возможно, поэтому мне всегда нравилось делать это по-собачьи – это был первый секс, который я увидел.

В шесть застенчивый мальчик приторговывал угрями – наживкой на стерлядь. Со своим таким же немногословным приятелем Джо Смокером начал браконьерствовать, удя лососей из ручья и форелей из соседских запруд.

– Джо был наполовину индейцем, из бедной семьи со множеством детей, и единственное, что мог мне предложить, – свою дружбу. По мнению отца, наша дружба была пустой тратой времени, потому что не приносила никакой выгоды. Он предупреждал меня держаться подальше от Джо. Но мы дружили много лет.

Во время нереста приятели убивали лососей пиками и стрелами.

– Меня столько раз ловили на браконьерстве, что патрульным это надоело. Если они видели, что я рыбачу, то просто ехали к нашему дому и ждали. Они знали, что я постараюсь пронести лосося и форель домой под курткой. Однажды меня застали за ловлей у соседской запруды, и фермер пальнул мне в спину солью. Мама потом вытаскивала соль пинцетом. Слава богу, она не стала рассказывать отцу.

Как большинство других жителей зеленого городка Чилливак, Лес Джесперсон и сам не чурался браконьерства. Он научил сына ложиться лицом вниз на мостки и хватать лососей за хвост. Это было одно из самых теплых воспоминаний Кита:

– Мы делали это вместе. Браконьерство не считалось особенным правонарушением там, где мы жили. Плохо было попасться. Отец участвовал в городском управлении и не хотел позориться перед другими политиками.

Иногда Джесперсоны охотились по берегам ручья на ондатр.

– Я выдергивал одну из воды за хвост и бросал на берег. Отец или кто-нибудь из братьев забивал ее битой. Сусликов мы убивали сотнями – они считались вредителями на фермах. Отец снимал на камеру, как мы стояли, забрызганные кровью сусликов и всяких других грызунов. Это был наш вид отдыха. Когда мы вырастали и женились, отец показывал тот фильм нашим женам. Он шутил: «Посмотрите на моих прирожденных убийц! Как они разделываются со своими жертвами! Никто не захочет столкнуться с ними в темном переулке».

Для сомневающихся Лес пояснял:

– Фермеры сами просили убивать сурков. Мы оказывали им услугу.

Как многие другие отцы в сельской местности, альфа-самец семьи Джесперсон учил сыновей охоте. Когда они немного подрастали, он дарил им воздушные ружья, чтобы учились метко целиться. Всегда предупреждал не стрелять в людей, но у Кита имелось собственное мнение об этом правиле:

– Для меня оно означало, что нельзя стрелять людям в лицо. А в остальные части тела можно. Я представлял себя снайпером и стрелял в других детей. Стрельнул моему соседу в пенис, когда он отливал. Он весь облился мочой.

Лес делал сыновьям мощные рогатки из хирургической резинки, но велел не стрелять никому выше уровня локтя. Кит очень скоро понял, что лучше всего в цель попадает мраморная крошка, и как-то пальнул пониже спины упитанной соседке, которая наклонилась за ягодами малины.

– Меня поймали, и она потащила меня к отцу. Она хромала и рыдала, прямо-таки заходилась. Отец постарался сохранить серьезное лицо. Он сказал, что не может наказать меня, пока не оценит ущерб. Отсмеявшись собственной шутке, он легонько отшлепал меня у нее на глазах. В тот раз он использовал руку, а не ремень.

В ранние годы Кит проводил большую часть свободного времени с человеком на шестьдесят лет старше себя, дедом по материнской линии, Роем Беллами.

– Он был непохож на моего деда Джесперсона. Я мог с ним поговорить, и если я делал что-нибудь не то, он никогда не жаловался отцу. Самым резким словом дедушки Беллами было нет. Мы удили лосося с его двенадцатифутовой лодки, «Маленький Котто». Мы выходили на рассвете и возвращались в сумерках. Я до сих пор вижу, как он сидит у руля и попивает кофе из термоса, пока я держу на пальце леску, чтобы не пропустить поклевку. Мы были единственными в нашей семье, у кого хватало терпения на такой вид рыбалки.