За разговорами не заметили, как и рыбки наловили. Смотали удочки и пошли к Веронике в гости. Спустился сверху Самец. Увидев Будякина, слегка скривился, но подал руку и пригласил к столу – старый год помянуть и вспомнить былое. Пока мужики чокались, Вероника сварила уху, разлила по тарелкам и на подносе в комнату доставила. Первым Будякина попотчевала, ложку с салфеткой аккуратно рядом положила, вторую небрежно стукнула о стол слева от мужа и гордо двинулась к выходу с такой грацией, которую можно обрести только после изматывающей муштры на подиуме или унаследовать от родителей голубых кровей.

– Я в баню, малохольные. Через час освобожу. Милости просим, если не нажретесь, – обернувшись у дверей, язвительно произнесла она.

– Хороша баба! – сказал Будякин Самцу и поднял стакан с виски: – Ну, за вас!

Примерно через час Вероника, с полотенцем на голове, раскрасневшаяся, вернулась в дом. Будякин как раз в это время, держа Самца под мышки, затаскивал его на второй этаж.

– Нажрались-таки, – сказала она, когда Будякин спустился вниз.

– Я как огурчик, – ответил гость, – а твой сдал что-то и кашляет сильно.

– Ну, тогда иди в баню кости греть, там уже Арсик. Только что приехал. Иди, ты же его сто лет не видел.

– Ну, я пошел, – доложил Будякин и, проходя мимо Вероники, слегка огладил ее по заду.

Вероника на эту фривольность не отреагировала.

Чуть позже на армейском уазике в компании неизвестных собутыльников обоих полов приехал Артемов. Гости сразу же занялись мангалом, стали водить хороводы вокруг елки во дворе, запускать в небо петарды и распевать песни о морозе и конфетках-бараночках.

Стемнело. Самец беспробудно дрых в своих апартаментах на втором этаже. В темноте мелькали голые туловища гостей, резво выбегавших из парилки и нырявших в сугроб. Матильда, недовольная выстрелами петард и пробок от шампанского, пряталась за углом дома. Арсению было не до пьяных глупостей. Вместе с дядей Геной они расположились в креслах на первом этаже дачи, за специальным шахматным столиком, расставили фигуры и, попивая зеленый чай, углубились в интеллектуальную игру. В апофеоз веселья Вероника зашла в дом, на ухо, чтобы не слышал Андрюша, дала дяде Гене какие-то инструкции, вернулась во двор, завела снегоход и уехала с Будякиным в неизвестном направлении.

– Струны готовы, недалеко и до песен. Ходи, Капабланка, – тихо сказал бомжующий гуру, грустно улыбнувшись Арсению.

На именинах Васятки, которые праздновались на соседнем дачном участке, в ветхом домике послевоенной постройки, Вероника погуляла на славу. Всем известно, что для того, чтобы пьянка удалась, условий должно быть три: абсолютная безнадежность, абсолютная безмятежность и полная нищета. Всего этого в душе и за душой у Васяткиных друзей было с избытком, поэтому Вероника не отказывала себе ни в чем – ни в выпивке, ни в плясках до упаду, – всю ночь веселилась, а под занавес несколько раз одарила Будякина своей незабвенной, нерастраченной любовью.

Под утро, когда любовно-пьяный угар все еще куражил ее естество, она завела снегоход и, во всю мощь горланя песню на слова Киплинга: «…а цыганская дочь за любимым в ночь…» – тронула домой. По дороге она изредка останавливалась, дразня кукишами преследовавших ее вчерашних собутыльников и любимого мужчину, едва державшихся на ногах. Как только они настигали Веронику и пытались уговорить ее вернуться назад, она давала газу и, оторвавшись на небольшое расстояние, останавливала снегоход; сойдя в сугроб, делала замысловатые танцевальные па, прихлебывая из горлышка что-то крепкое и продолжая петь. Любимая женщина Васятки, одетая в валенки и расстегнутую нутриевую шубу, накинутую прямо на исподнее, уже не могла бежать, но братья уверенно тащили ее под руки за собой, как тащат бойцы с поля боя раненого товарища. К чему было это преследование – пожалуй, не ясно было никому. Последнее, что помнила Вероника, – это добрый ангел дядя Гена, в белые крылья которого она упала у крыльца, при этом успев заглушить снежную, ревущую на весь дачный кооператив шайтан-арбу. Свое дело дядя Гена знал четко. Он отволок Веронику спать в предбанник, угомонил преследователей и зашел проведать Самца, который от шума за окном уже открыл глаза и глупо вращал ими по сторонам, пытаясь сообразить, что происходит и где он находится. Дядя Гена сунул ему в рот пару таблеток, которые привез шурин, дал запить маленьким стаканчиком своей целебной самогонки, настоянной на полыни и маке, и велел спать дальше. Мол, все хорошо, все под контролем.

Теперь пришло время избавиться от незваных гостей. Двое из них – Васятка и его любимая – своим ходом двигаться уже не могли. Кое-как дядя Гена с Будякиным посадили парочку на снегоход и по старым следам тронулись в обратный путь. Двигались медленно, Васяткина дама сердца постоянно падала за корму ковчега, как ни пытался бежавший сзади Будякин ее удержать. Васятке было уже все равно. Он сам еле держался в седле и с каждой вынужденной остановкой медленно оборачивался, чтобы изречь: «Баба с возу – кобыле легче».

В итоге дяде Гене этот цирк надоел. Он достал из багажника длинную толстую веревку, один конец привязал к снегоходу, другим обвязал лежащую на снегу женщину под мышками незатягивающимся брамшкотовым узлом и, посадив Будякина сзади, медленно покатил дальше. Перенести разлуку с любимой дамой Васятка не мог, хоть всем спьяну и казалось, что он радовался, когда та падала с возу. Он тоже спрыгнул с саней, лег на нее сверху, крепко обнял. Так и доехали до дома. Беда только, валенки от дамы потеряли. Дядя Гена даже с Матильдой еще раз приехал, чтобы та, понюхав растеряху, след взяла, но обувь все равно не нашли. Или украл кто-нибудь, или начавшейся пургой замело.

Утром того же дня Арсений засобирался домой. Как-то неуютно чувствовал он себя в этом вертепе, хотя искренне всем сочувствовал. Очистил машину от снега, завел ее. Потом закурил и задумался: удастся выехать или придется где-нибудь буксовать до шоссе?

– Домой? – спросил вышедший на крыльцо подполковник Артемов.

– Домой.

– Погоди, меня прихватишь.

До шоссе доехали без приключений, в одном месте только засели, но выбрались сами, даже не выходя из машины.

– Ну, как бизнес, лепила? Как моя подопечная? – завел разговор Артемов.

– Которая? Джулия? Нормально. Освоилась. Кавалера себе уже нашла. А та, что глухонемая, – сам, наверно, знаешь.

– В курсе. Неприятная история.

– Да, приятного мало. Кстати, а кем тебе приходится эта сумасшедшая Анна Михайловна, которую ты мне сосватал? Мало того что они вместе с сыном море крови у меня выпили, так еще и менты раза три таскали в качестве свидетеля. При мне у нее в ванной какого-то мужика зачехлили. Вроде муж ее бывший. Суицид.

– Бабу эту я сам толком не знаю. Знакомая приятеля одного. Он в разговоре упомянул, что мастер требуется, вот я тебя и вспомнил, и через Самца нашел. А если ментов с горя хапнешь – звони, решим вопрос на любом уровне. Вот мой номер. – Артемов взял мобильник Арсения, лежавший рядом с коробкой передач, и внес свои координаты в память, обозначив себя почему-то под именем «второй». – А Джулии, как увидишь, передай, что скоро ее сынишку в Москву привезут. Я с ребятами с транспортной авиации договорился. В Нерчинске на борт возьмут, а мы тут на Чкаловском встретим. А то я до нее что-то дозвониться не могу.

Подполковник Артемов попросил Арсения высадить его на внешней стороне МКАД в районе Ясенево, пожал руку, выбрался из машины и засеменил в сторону высотки, торчавшей из лесного массива.

«Масон», – подумал ему вслед Арсений.