Так и подмывало сказать ей: а вот завтра кое-что увидишь. Нет, – и он сделал бы вид, что раздумывает над окончательным решением, – нет, послезавтра. Она спросила бы с равнодушным видом: что увидишь?
Такое, ответил бы он, что ты никогда в жизни не видела.
Тут она перестала бы притворяться. Что ты задумал? Скажи мне одной! – вскричала бы она.
Сама увидишь.
Нос подумал, что, пожалуй, стоило бы предупредить её в последний момент, но как это сделать? На уроке он отпросился в уборную, чтобы провести последнюю рекогносцировку. Тут он понял, что риск всё же велик. Он засёк время на больших часах, висевших в коридоре, спустился, поднялся, вся операция должна была занять от пяти до семи минут. Когда прозвенел последний звонок, он подошёл к классной руководительнице, держась за щеку, и предупредил, что завтра, наверное, не придёт в школу. Зубной врач положил ему мышьяк, чтобы убить нерв, но боль становится всё сильней, он даже не знает, дотерпит ли он до завтра. Она подозрительно взглянула на него, принесёшь, сказала она, справку от доктора.
Жди, думал мальчик, тебе она всё равно уже не понадобится.
Но Осколкину всё-таки надо было предупредить. Он догнал её. «Слушай, – сказал он. – Только поклянись, что никому не скажешь. Клянёшься?»
Она воззрилась на него, сделав круглые глаза.
«Клянёшься?» – спросил Нос.
«И не подумаю, – сказала она презрительно, – чего это я буду клясться».
«Ну, не хочешь, как хочешь».
«Сначала скажи».
«Дура. Это в твоих интересах».
«А в чём дело?»
«Я завтра не приду», – сказал Нос, подумав.
«Ну и что?»
«Мне к зубному надо. Он мне мышьяк положил, сволочь».
Несколько времени шли молча. У поворота она сказала: «Ну, я пошла».
«Ты тоже завтра не приходи», – сказал мальчик.
«Чего это?»
«Я говорю, не приходи, поняла? Сиди дома. Вопросов не задавать».
И он зашагал прочь.
Он расстрелял взбунтовавшуюся команду и приказал сжечь мятежное судно. Дождавшись весны, он вышел на оставшихся трёх кораблях из устья Параны и двинулся на юг, не теряя из виду берег, в уверенности, что найдёт проход к океану, и в самом деле достиг пролива, и дал ему своё имя. И когда, наконец, после долгих блужданий, под неусыпным надзором враждебных плёмен, засевших в ущельях, корабли Фернандо Магеллана прошли сквозь пролив, перед ними открылся спокойный, бескрайний океан.
Мальчик вышел из дому раньше обычного времени, с портфелем и мешком, в котором лежали физкультурные тапочки, во избежание дорожных инцидентов сразу выбрал окольный путь, вышел к Чистым прудам, пересёк трамвайную линию, побродил по дорожкам безлюдного бульвара, несколько позже его можно было увидеть перед особняком латвийского посольства, он стоял, любуясь замысловатым гербом на дверях. Было всё ещё рано. В половине девятого он оказался на задворках, отсюда было слышно, как в школе прозвенел звонок. Ошалелый школьный звонок, одно из худших воспоминаний жизни. Нос прошёл, держась у самой стены, к низкой железной двери и спустился в подвал. Чувство времени руководило им, как если бы в мозгу у него работал хронометр; в восемь часов сорок пять минут он прикрыл за собой дверь подвала и стоял в самодельной маске, которая завязывалась сзади верёвочкой, на площадке перед лестницей, прислушиваясь к звукам наверху. Некто, его направлявший, инстинкт-хронометр, подал сигнал, и тотчас Нос пошёл вверх по ступенькам, держа в одной руке плетёную бутыль, в другой портфель и мешок с тапочками, и выглянул в коридор, после чего сложил свои вещи на пол и облил их. Всё так же спокойно, с ровно и точно работающим механизмом в мозгу, он шёл, наклонив бутыль, по коридору, пока не кончился керосин. С бутылью нечего было делать, он оставил её на подоконнике. Затем он вернулся к чёрному ходу, вынул заранее приготовленный бумажный жгут, чиркнул спичкой и, швырнув жгут в коридор, бросился вниз по лестнице в подвал, сорвал с лица маску, выскочил наружу, не теряя времени, чтобы не пропустить волшебное зрелище, обогнул квартал; несколько минут спустя он чинно шагал обычным своим путём со стороны Кривого переулка к воротам школы.
Тут его постигло великое разочарование. Ничего не было. Ничего не происходило, окна школы блестели на солнце, подъехал с урчанием грузовик, шофёр высунулся из дверцы, кто-то там отворял створы ворот и пререкался с водителем. Издалека послышалась сирена. Нос вгляделся и чуть не завопил благим матом от радости: в окнах первого этажа дрожало пламя! Сразу в нескольких окнах, и там, и здесь. Ему хотелось прыгать, плясать. Вместо этого он стоял на тротуаре, на противоположной стороне, и, слегка прищурившись, с каменным лицом наблюдал за происходящим. Горел весь нижний этаж, и, значит, им всем на втором и на третьем уже не спастись. Посыпались стёкла, кто-то выбежал из подъезда, люди метались по двору, красная пожарная машина никак не могла въехать, грузовик толчками выдвигался из ворот, вторая машина стояла посреди переулка, пожарные разматывали шланг. Между тем густой чёрный дым валил из окон второго этажа. Толпа обступила мальчика, он протиснулся вперёд, милиционеры оттесняли зевак с мостовой, вой сирен заставил всех повернуться. В конце переулка из-за угла вывернули ещё две машины. Санитары с носилками проталкивались между людьми в касках и брезентовых робах, чей-то начальственный голос командовал в мегафон. Нос выбрался из толпы. Он шагал, сунув руки в карманы, перешёл трамвайную линию, миновал бульвар, шествовал по Покровке, шёл без всякой цели, глядя перед собой, сумрачный, одинокий, как адмирал, свободный, не нужный никому и ни в ком не нуждающийся.
Станция
Сцены захолустья
Действующие лица:
Начальник
Жена начальника
Кассирша
Степанида, уборщица
Стрелочник
Шофёр
Проезжающий путешественник
I
Пассажир, приехавший на попутной машине, сунул деньги шофёру и потащил к крыльцу свой чемодан, изогнувшись и оттянув свободную руку для противовеса, – так несут полное ведро. Шофёр смотрел ему вслед с некоторым скептицизмом. Солнце било в затылок путешественнику, тень от чемодана вползла на ступеньки; миновав короткий коридор, он ввалился в зал ожидания.
Он слегка запыхался. Глаза его отыскали круглый циферблат, единственное украшение голых и ободранных стен. Кроме того, висела доска объявлений с обрывками плакатов и расписанием поездов; над доской вывеска:
ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ВОРОВ.
Пассажир воззрился на это предупреждение. Несколько времени он созерцал загадочную планету на стене, переводил взгляд с циферблата на свои часы, наконец, постучал в окошечко кассы.
«Вы что, – был ответ, – не видите, что ли?..»
«Но ведь они стоят!»
В кассе повозились, но ничего не ответили. Пассажир растерянно озирался: в зале было сумрачно, вдоль стен стояли пустые скамьи, лишь на одной спал ничком, свесив руку до пола, старый человек в рваном ватнике и валенках, вдетых в красные галоши. В сером сумраке галоши багровели, как символ, ожидающий разгадки. И всё время, пока он стоял и смотрел по сторонам, часы словно стучали у него в мозгу – это в пустом и мёртвом зале ожидания билось живое сердце пассажира.
Он решился вновь нарушить молчание.
«Скажите, пожалуйста. Поезд идёт по расписанию?» Скрипучий голос проворчал:
«По расписанию, по расписанию…»
«Чудеса», – подумал пассажир, купил билет, перевёл часы у себя на руке и уселся досиживать полчаса. От нечего делать он изучал спящего бродягу, который вызывал у него, как и вся станция, презрительную жалость: ещё немного, и всё это останется позади, сотрётся в памяти. Фигура терпеливо ожидающего путешественника выражала готовность подчиниться порядку. У ног его стоял чемодан. Пассажир сосал карамель. Носки лакированных туфель выстукивали маршеобразный ритм. Вдруг он вскочил.
«Да не идут они, я же вам говорил!»
