– Может, заглохнете уже? Тут люди вообще-то спать пытаются, – выплевывает Акли в отверстие палатки, но поглощенная рассказом Иви его даже не слышит.
– А почему нельзя его называть по имени?
– Произносить называние Владыки Севера можно, только если вы приносить ему дары. Иначе он может воспринимать это как насмешание.
– Вернее, насмешку? – поправляет Кэт.
– Йалле, – кивает Силкэ. – Повелитель уже много людей загубить. Если нарушить его владения, он вас не оставить, пока не получить свой жертва.
– То есть он тип нас всех укокошит?
Мужчина не отвечает, но по его глазам и так понятно: вряд ли слово «жертва» может иметь много значений.
– Да когда вы уже заткнетесь? – резко дергает замок палатки Акли. – Я спать хочу, а вы тут со своими сказочками.
– Но все же, – не обращает на него внимания Ивейн, – можно ли как-то защититься от этого Повелителя?
– Существует предание о рог Хейльлаг, тот самый, который носить священный олень. Первый племена верить, что только он мочь убить Хлад.
– И где его взять, этот святой… как там его?
– Я… – мотает головой Силкэ, словно отгоняет от себя запоздалую мысль, – это лишь старый легенда. Не думать об этой.
Но Кэт не привыкла так легко сдаваться.
– Сначала ты говоришь, что за нами следует сам Холод, рассказываешь его историю, в которую, как мы уже убедились, верит весь сааллский народ, а теперь – что это всего лишь предание? Что-то не сходится. Ты точно не хочешь ничего добавить?
Бледное лицо аборигена отворачивается к костру, озаряясь багряно-горячими бликами.
– Единственное, что я мочь вам сказать – здесь нельзя долгий задерживаться. Вам нужен как можно скорее убраться с остров. Если разгневать Властелин, он не успокоится, пока не остановиться сердце каждый из вас.
На плечи оседает тишина. Минута, две тянутся длиннее часа. Напряжение от каждой невысказанной вслух мысли только усиливается, несмотря на то, что каждому из группы есть что сказать.
– Все? – врывается в покой ночи голос Акли. – Закончили трепаться о своих Калиго?
– Не произносить и…
– Калиго! Калиго! Калиго!
Силкэ подрывается на ноги, словно его ножом ударили в спину.
– Ты не понимать, что делать! Когда дух гневаться, происходить ужасный вещи!
– Ау, Калиго! – прыскает со смеха Ак. – Приди и возьми меня, всесильный владелец горы! Я здесь! Я вызываю тебя!
– Кончай буллить, Ак! Это не фанни!
– Видишь? Ничего он мне не сделает. Ты ведь сказал, что он дух, без тела. Как же он тогда до меня доберется, если у него рук нету? А может, – прищуривается он, подступая к сааллу, – ты просто втираешь нам все эту муру, чтоб потом воспользоваться ситуацией? Решил напугать до чертиков, а потом прирезать, пока мы кемарим, свернув все на сказочного божка? Что скажешь, белобрысый? Захотелось разжиться новеньким ролексом?
Он пихает мужчину в грудь, когда между ними вклинивается Калеб.
– У тебя что, шарики за ролики зашли?
– Какие на хрен шарики? На кой черт они мне здесь?
Калеб раздраженно стискивает челюсть.
– Что на тебя нашло?
– Не ты ли кудахтал, что этому типу нельзя верить?
– Я не это имел в виду.
– Как же, – оскаливает белесые зубы Акли. – Может, ты просто первый хотел пойти в атаку, став всеобщим спасителем?
– Да в чем проблема, Ак? – не выдерживает Кэт, но вместо него отвечает Калеб.
– Его проблема в отсутствии проблемы, которую он пытается восполнить, придумав ее. Не так ли, старина?
Плечи бизнесмена напрягаются.
– Силкэ всего лишь поделился легендой своего народа, – недоуменно поправляет очки Аллестер. – Не понимаю, из-за чего весь этот сыр да бор.
– Ну и пес с вами, – машет рукой блондин. – Лучше бы пожрать что раздобыли, а не разводили эту призрачную галиматью. Два дня уже ничего не ели! Поглядим, как вы запоете, когда кто-то из нас скопытится с голода.
Окинув Калеба сверлящим взглядом, словно последний комментарий касался его лично, Ак направляется в сторону опушки, подальше от этой кучки сдвинутых на нежити трепачей. Будучи убежденным скептиком, он привык откидывать даже то, что происходит у него под носом. Впрочем, как и Калеб, но Ивейн совсем не такая. Выросшая в провинциальном городке с матерью, помешавшейся на суевериях и оккультизме, она приучилась доверять чутью и не откидывать предупреждения, даже если те кажутся несущественными. Ведь разум обмануть легко, но тонкие сплетения внутреннего голоса не заглушить ничем.
В отличие от друзей, которые отключились, едва застегнув спальник, Иви еще долго не может сомкнуть глаз, и виной тому рассказ местного. «Cåligoe». Девушка мысленно обводит рукой каждую букву этого запретного слова, высеченную чернилом на листах маминого блокнота. Она слышала о нем. По правде сказать, Ивейнджин немало знает об этом месте. Еще за несколько лет до ожидаемой поездки она начала собирать информацию о загадочном острове посреди Северного Ледовитого океана, чье поселение славилось навыками рыбной ловли и весьма своеобразными верованиями. В записях своей мамы, Эвэлэнс, которые девушка изучала после ее смерти, Калиго упоминался в качестве охотника, который лишился семьи и был проклят самим Акмеласом. Тогда это казалось блондинке лишь сказкой с печальным концом. Теперь она здесь, на Саарге. Видит его красоты, вдыхает его воздух, слушает его шепот, цепляясь обеими руками за реальность, но сказания древних народов все сильнее дышат в спину. Существует ли Владыка на самом деле? Так ли он ужасен и зол, как описывают сааллы? Связан ли с последним путешествием Эвэлэнс до того, как произошло непоправимое? Ответы на эти вопросы Иви надеялась получить от местного, но, судя по всему, ей придется добывать их самостоятельно.
Погружаясь все глубже в раздумья, Ивейнджин не замечает, как начинает клевать носом. Перед глазами возникают смутные образы, вырастают дюны, расплываются горные пейзажи, сливаясь в человеческие очертания. Парень. Его покатые плечи возвышаются над заснеженными сугробами подобно опорам, поддерживающим исхудавшее тело. Натянутый лук покоится у его ног вместе со стрелами, вырезанными собственноручно, но так и не нашедшими практического применения. Все потому, что зверь в округе либо вымер от невыносимого холода, либо попрятался в самые недра ущелий, таких глубоких, что сами дверги[5] не смогут их отыскать.
Погода в последние дни рассеивает надежду на внятную добычу, но Сирилланд не теряет веру в лучшее. Он должен что-то поймать. По-другому и быть не может, ведь в противном случае его родители и сестры умрут. Его семья уже несколько недель висит на лоскутном волоске между суровым выживанием и голодной, но милостивой гибелью. Он и так уже потерял двоих братьев. Больше смертей по своей вине он не допустит. В это тяжелое для всех сааллов время, когда Враге – ледяной северный буран – бушует уже не один месяц, карая остров триадой лютых морозов, люди вынуждены бороться за жизнь всеми возможными способами, коих на земле, покрытой льдами и окруженной океаном, не так много. Охота и рыбалка – единственные возможности добычи пищи, вот только рыба из-за экстремально низкой температуры воды в этом году редко заплывает так далеко на север. Их братья, руаны, живущие у подножия горы, едва могут прокормить детей, но ольфмундам, обитающим в высокогорье, повезло еще меньше. Запасы вяленого мяса давно исчерпались, грибов, дикого лука и съедобных корней сейчас не добудешь, а суп из засушенных листьев яснотки дает лишь временный заряд, которого едва хватает на выполнение повседневных дел.
С той поры, как соплеменник последний раз выследил волка, луна восходила семь раз, и каждый новый восход знаменовал приход нового предела голода. Именно поэтому, завидев среди бескрайней белизны карибу, Сирилланд не смог поверить собственным глазам, сулящим ему столь небывалую удачу. Выследить куропатку или пустельгу было бы уже неслыханным счастьем, но самого северного оленя, да еще и такого крупного, что его тушку едва ли смогли сдвинуть с места четверо мужчин… Юноша застыл, как деревянный идол на площади их поселения. За все годы, прожитые на вершине, он видел сотни хищников, но никогда не сталкивался ни с чем подобным. Ростом не меньше двоих людей, карибу стоял у обрыва, гордо подняв голову. В лучах уходящего солнца его светлая шерсть отливала серебром, а рога изгибались кверху, подобно стволу тысячелетнего дерева, такого высокого, что своими ветвями царапает небо. Зверь будто вынырнул из рассказов старика Ансфрида о священном Эйктюрнире, давшем начало всему живому. И хоть Сирилланд, как представитель ольфмундов, почитал рысь, а не оленей, его пальцы на древке лука дрогнули. Убить сакральное животное, предав собратьев с низины – это одно, но умертвить самого Дуборогого, накликав на себя божественный гнев… Стоит ли жертва клейма несмываемого греха? Нужно ли пятнать честь во имя семейного благополучия? Ставить на кон достоинство семьи ради ее спасения?
