Охранники тем временем деловито подвернули воротник куртки пленника и, получив из рук Озза тускло блеснувший кольцеобразный предмет, ловко одели на его шею… ошейник-браслет.

– Отныне ты почти свободен, – с нескрываемой ехидцей прошепелявил огун и, сняв наручники с рук Кима, передал их охранникам, – но помни, любое угрожающее движение в мою сторону, либо если ты вдруг захочешь обнять в недружеских объятиях кого-либо ещё – и ты захрипишь от немедленного удушья. И не пытайся снять эту безделушку с себя, она этого очень не любит. Так что не делай глупости, сынок, и слушайся старших.

Ким потёр затёкшие от наручников запястья и осторожно коснулся ошейника. Он, ещё изучая в школе своего лесного посёлка, историю Древнего мира, помнил, что на Земле когда-то процветало рабство и рабам тоже одевали на шею смирительные ошейники. Но чтобы такое произошло здесь и с ним?! Оззу даже пришлось подтолкнуть пленника в спину, чтобы выйти из лифта и продолжить путь по слабо освещённому коридору, в торце которого мерцал красными отблесками проём, ведущий в помещение. Отпустив охранников и лично убедившись, что браслет на шее пленника надёжно защёлкнут, Озз беззлобно вытолкал Кима на середину просторной комнаты и стал рядом с ним.

– Калинза, золотце, вот тот, о котором говорил наш командор. Ты хочешь побеседовать с ним? – обратился евнух к полулежащей на куче подушек и слегка прикрытой ворсистым пледом женщине.

Ким коротко и исподлобья посмотрел в её сторону. Она, пожалуй, была даже красива. Высокая шапка взбитых над головой волос. Большие, с поволокой глаза, цвет которых в красном мареве освещения было трудно определить. Длинные тонкие ноги. Узкая талия. В ушах матово блестели замысловатые спирали сережек. На запястьях рук и лодыжках ног отливали серебром широкие браслеты. Она, даже не взглянув на Озза, пристально смотрела некоторое время на пленника, затем, щёлкнув выключателем визора, с грациозностью кошки соскользнула с низкой софы.

– Да, Озз, я хочу с ним поговорить. Иди. Как только понадобишься, я позову. Огун что-то ворча себе под нос, вышел, и когда гул его тяжёлых шагов затих в глубине коридора, она спокойно заговорила.

– Располагайся вот за этим столиком, землянин. Меня уже просветили, кто ты и откуда, так что отрекомендуюсь только я. Меня зовут, как ты уже слышал от этого старого евнуха, Калинзой Оппар. Я – смотрительница жриц любви, работа которых заключается в том, чтобы каждый год беременеть и таким образом пополнять редеющие ряды императорской армии. Я тоже стала в своё время пленницей поневоле.

Женщина не притворно вздохнула и обошла вокруг пленника.

– Мои отец и мама были захвачены в плен, когда я была ещё в её утробе. Потом я родилась и впитала в себя все прелести жизни в столице огунов. Она нервно хохотнула и, заставив его сесть на низкий стульчик, сама уселась напротив Русса, подав ему и подвинув себе по бокалу зеленоватой искрящейся пузырьками жидкости.

– Это зуль, местное вино.

Заметив насторожённость во взгляде мужчины, она проворковала.

– Замечу тебе, о златокудрый пришелец, что этот напиток не каждому огуну дано попробовать. Давай отметим немаловажное для тебя событие. Ты попал в руки огунов и при этом тебе, можно сказать, гарантирована безбедная жизнь. Поверь, такое у огунов не принято.

Она приблизила к нему свое лицо, и, он отметил необычный цвет глаз – они были жёлтыми, как у лесной рыси!

– Пей, вино не отравлено. Тебя и без меня посвятили в то, что ты должен здесь делать, так что расслабься.

Она потрогала напрягшийся бицепс на его руке и восхищённо воскликнула.

– Ого! Хотя и огуны тоже не слабаки, но среди них нужно ещё поискать таких крепышей. Что ты всё молчишь?

Калинза откинулась на спинку стула и внимательно посмотрела на пленника.

– Совсем ещё мальчишка!

А про себя подумала: «У него и женщины, видимо, никогда не было».

– Выпей! Тебе будет гораздо легче, поверь мне.

Ким осторожно, кончиками губ и языка прикоснулся к тёплому боку бокала. Вкус напитка действительно был приятным и освежающим рот. Жрица пила зуль мелкими глоткамим, медленно смакуя каждую каплю. Русс, напротив, залпом осушил бокал и со сдержанным напряжением прислушался к себе. Последний раз, когда он брал в рот спиртное, было так давно…

Ему исполнилось четырнадцать, когда он, возвращаясь домой из тайги, попал в жестокую пургу. Он от усталости и холода несколько раз чуть не заснул в дороге, но всё-таки нашёл в себе силы дойти до дома. Мать, привычная к таким делам ещё при покойном муже, тоже заядлом охотнике, быстро раздела его догола, растёрла самогонкой и насильно влила в рот полстакана воняющей сивухой жидкости…

– Да расслабься ты! Здесь никого нет, никто нас не подслушивает. Мне доверяют, – грустно добавила она.

Легко соскочив со стула, жрица включила музыку, вновь наполнила бокалы и с лёгкой бравадой произнесла:

– Сегодня я на правах хозяйки буду ухаживать за тобой. Думаю, потом ты исправишься и станешь настоящим кавалером.

Второй бокал явно развязал ей язык. Она начала беспричинно и невпопад жестикулировать руками и подпевать неизвестной ему солистке, томно поющей о жестокостях любви. Ким и сам почувствовал, что бесшабашное веселье стало охватывать и его существо, заставив также беспричинно дёргать руками и глупо улыбаться. Грустная мелодия, вкрадчиво вливаясь в него, заставила подняться со стула и, галантно поклонившись, пригласить жрицу на танец. Они не сразу попали в ритм, но когда это произошло, он увидел в её глазах слёзы. Она спрятала своё заплаканное лицо, уткнувшись головой ему в плечо.

– Если ты хочешь остаться в живых, делай то, что я скажу. И когда огуны убедятся, что ты для них неопасен, они дадут тебе большую свободу. Правда браслет на шее – это навсегда, – прошептала она, жарко дыша ему в ухо.

– Калинза, неужели все огуны так воинственно настроены против моих, да и твоих земляков?

Она чуть дёрнула плечиками и отрицательно покачала головой.

– Нет, здесь, как и везде в любом мире, огуны тоже разные. Пойми – они изгои, они устали так жить, озлоблены и многие сломлены и физически, и морально. Думаю, мне удастся со временем познакомить тебя с одной замечательной семьёй известного в Рхине художника. Они живут в риде от города, на собственном фамильном подворье.

Ким уже смутно понимал, что она говорит. В нём помимо его воли, уже слабо сопротивляющейся, зрела сладкая волна желания овладеть этим гибким, сильным телом. Он начал медленно расстёгивать застёжку на её блузке…

Шёл второй месяц плена. Ким механически выполнял свою «работу», бесстрастно отмечая, что среди поражённых проказою мутаций огунов было ещё довольно много чистых, не затронутых болезнями и уродством женщин. Однажды Калинза, с которой он за время плена по-настоящему сдружился, знаками показала ему следовать за собой. Она провела его в небольшую комнатку, в которой кроме широкой кровати с низкими спинками, стула, стоящего у настенного шкафа в изголовье, ничего не было. В оконной нише был вмонтирован музыкальный галоцентр, из которого лилась негромкая музыка, а по стенам и потолку медленно, в такт музыке плыли разноцветные эротические картинки. Ким уже знал, что эта музыка в заведении жрицы, имела явно выраженное психотропное действие. Она растормаживала и подчиняла себе волю, и дальше ему оставалось только бездумно и механически делать то, что положено делать с любой женщиной, попадавшей в это заведение.

– Ким, сегодня твоим очередным партнёром будет необычная девушка.

Он, уже входя в лёгкий экстаз под воздействием пси-музыки, притянул жрицу к себе.

– Что же необычного ты мне можешь сегодня предложить? – лаская её грудь, упруго пружинящую в его ладони, прошептал он, – может, я сегодня хочу тебя, а не очередную похотливую самку!

Она легонько шлёпнула ладошкой по его губам.

– Перестань, Ким. Я тоже хочу тебя. Но не сегодня. Сейчас сюда войдет девушка, очень красивая и молодая. Она ещё… девочка. Ей исполнилось вчера двадцать лет и она, согласно имперскому закону, обязана стать матерью. Ей, как и всем специально отобранным женщинам, предстоит родить не менее трёх будущих солдат для императора и лишь потом одного ребёнка для себя…