Так повествует легенда. Трудно сказать, основывается ли она на реальном факте. И трудно поверить, будто властитель франков совсем ничего не знал о слонах и пришел в такое изумление при виде слоновьего клыка: конечно же, он читал или слышал старые повести о походах Ганнибала и Александра Македонского, он должен был видеть изображение слона на миниатюрах. Но живой слон... О нем Европа давно забыла. В VIII — IX вв. он представлялся людям Западной Европы загадочным, почти мифическим существом, столь же недоступным, как и сказочные богатства далекого Востока...
Именно поэтому Карл, считавший, что для него нет ничего невозможного, решил заполучить это чудесное животное любой ценой.
Задача оказалась не из легких.
Известно, сколь большое значение имели слоны в эпоху древнего мира для торговли и военного дела. В то время их доставляли преимущественно из двух мест — из Северной Африки и из Индии. Африканские слоны, впрочем, очень трудно поддавались приручению и, кроме того, к VII в. на севере континента они совершенно исчезли: хищническая охота ради драгоценной слоновой кости заставила этих животных отступить в глубь материка. Оставалась Индия. Здесь ко времени Карла Великого слоны также становились редкостью. Эти животные, считавшиеся «царскими», в Индии очень ценились, но все же их можно было добыть. Индийские раджи и сановники посылали багдадскому халифу слонов в дар или в качестве дани; один лишь наместник Синда ежегодно отправлял в столицу халифата по крайней мере трех слонов. Таким образом, ближайшим соседом франкского государя, к которому можно было обратиться с просьбой прислать слона, оставался Харун ар-Рашид.
Согласно франкской летописи, в 797 г. король Карл снарядил свое первое посольство к халифу. В состав посольства вошли сановники Лантфрид и Зигимунд, а также некий еврей Исаак, выполнявший, по-видимому, функции толмача. Цель, поставленная перед посольством, была сформулирована вполне ясно и определенно: достать и доставить ко двору слона.
Труден и долог был путь франкских послов. Они благополучно прибыли в Иерусалим. Дальнейшие их похождения остались невыясненными. Как добрались они до Багдада? Как были приняты халифом? Легко ли добились просимого? Обо всем этом источники молчат. Известно лишь, что ни Лантфрид, ни Зигимунд домой уже не вернулись: оба они погибли в чужой стране. Труды их, впрочем, не пропали даром.
Спустя два года Карл получил первые вести с Востока. В 799 г. к королевскому двору в Ахен прибыл монах из Иерусалима и привез королю подарки, присланные иерусалимским патриархом. Монах этот, вероятно, рассказал и о судьбе сановников, отправленных в Багдад. Отпуская иерусалимского посланца, Карл направил вместе с ним в Палестину своего человека — дворцового священника Захария, которого снабдил ответными дарами и крупной суммой денег для раздачи милостыни.
Захарий управился с заданием быстро. К концу 800 г. он прибыл в Рим, где находился в то время Карл. Его сопровождали два иерусалимских монаха, передавшие Карлу благословение патриарха, а также святые реликвии, в числе которых находились и ключи от Иерусалима.
Все эти факты довольно знаменательны. Они показывают, что дело, сводившееся, на первый взгляд, к желанию Карла приобрести слона, имело довольно серьезную подоплеку и зашло далеко. Совершенно ясно, что церковная миссия из Иерусалима не могла быть отправлена без санкции халифа, который владел Палестиной и был в курсе всего, что там происходило. Значит, посольство Лантфрида и Зигимунда, вне зависимости от своей официальной цели, выполняло и некое неофициальное поручение, о котором источники по вполне понятным причинам молчат и с которым послы прекрасно справились. О характере этого поручения мы можем лишь догадываться по событиям, которые вскоре последовали. Действительно, если халиф проявил такое уважение к франкскому королю, что разрешил, вопреки своему отрицательному отношению к христианам, установить прямые отношения между ахенским двором и Палестиной, причем сопровождавшиеся таким символическим жестом, как посылка европейскому монарху ключей от Иерусалима, значит, халиф был весьма заинтересован теми предложениями, которые ему передали послы. Что же это были за предложения? Нетрудно догадаться, на какой почве могли сблизиться мусульманский Багдад и христианский Ахен: у них были общие соперники и враги. К ним принадлежали прежде всего испанские Омейяды, будущие халифы Кордовы, — самозванцы и еретики, с точки зрения багдадских Аббасидов, только и помышлявших о том, как бы их ослабить и уничтожить. В этом плане та ожесточенная борьба, которую, начиная с 778 г., Карл вел в Испании, была вполне на руку Харуну ар-Рашиду. Еще более объединяла интересы обоих государей политика в отношении Восточной Римской империи (Византии), причем здесь роли потенциальных союзников менялись: главным партнером становился франкский король, а территориальная война, почти ежегодно возобновляемая арабами на восточных границах Византии, была как бы вспомогательным средством, вполне устраивавшим Карла.
Но почему франкский король находился во враждебных отношениях с государством, с которым ему, казалось бы, нечего было делить? Почему враждебность эта достигла таких размеров, что в борьбе с христианской державой христианскому королю пришлось прибегнуть к помощи мусульман, врагов христианской религии? Все это может быть объяснено лишь при учете основных направлений большой политики той эпохи.
Начиная с 476 г., когда захвативший Рим германский вождь Одоакр формально упразднил Западную Римскую империю и отослал знаки императорского достоинства в «новый Рим» — византийскую столицу, восточные императоры считали себя единственными законными наследниками Цезаря и Августа. В VI в. властитель Константинополя Юстиниан попытался даже реставрировать империю во всем ее прежнем объеме; и хотя это ему не вполне удалось, его преемники не отказались от былых претензий. Понятно, что в их глазах «варвар» франк, развивший весьма бурную деятельность на Западе, был личностью более чем подозрительной. Вся его политика в Италии, от завоевания Лангобардского королевства и до установления протектората над югом Апеннинского полуострова, рассматривалась как цепь «узурпаций», противозаконных актов, имевших целью ущемить наследственные права законных владык.
Но главная «узурпация» (и ее возможные плоды не могли не беспокоить Карла) была впереди. Она готовилась в глубокой тайне в те самые дни, когда король принимал уполномоченных иерусалимского патриарха, и местом ее проведения должен был стать Рим.
История этой акции такова.
Более тридцати лет подряд завоевывал Карл соседние с Франкским королевством земли. Одна за другой приграничные области захватывались и поглощались без остатка франкской монархией. Присоединение Аквитании и Северной Испании, Саксонии и Баварии, Адриатики и Италии удвоило его королевство по сравнению с тем, каким оно было при его отце, Пипине Коротком. Теперь по своим размерам государство Карла лишь немногим отличалось от бывшей Западной Римской империи. И король, дабы усилить свою власть, поднять свой авторитет у подданных и соседей, решил оформить новое положение вещей особым демонстративным актом.
...Это произошло на Рождество, 25 декабря 800 г. Карл слушал в соборе Святого Петра праздничную мессу. Вдруг папа Лев III, приблизившись к королю, «неожиданно» надел ему на голову императорскую корону. Все находившиеся в соборе франки и римляне дружно воскликнули:
— Да здравствует и побеждает Карл Август, Богом венчанный великий и миротворящий римский император!..
Восклицание было повторено трижды.
Затем папа, следуя обычаю древних времен, преклонил колена перед императором.
Так произошло событие мирового значения: на Западе вновь появилась империя.
Биограф Карла Эйнгард сообщает, что франкский государь был якобы неприятно поражен случившимся. Карл будто бы даже заявил, что знай он о намерениях папы заранее, он, при всей своей любви к Богу, никогда бы не пошел в этот день в собор Святого Петра. Вряд ли можно верить этим словам. В действительности событие 25 декабря было подготовлено заранее и разыграно как по нотам, причем Карл был и автором, и режиссером всего спектакля. Внешне выражая недовольство случившимся и возлагая всю ответственность на папу, новый император хотел лишь ослабить впечатление, которое коронация должна была произвести на берегах Босфора. Но могла ли столь грубая уловка ввести в заблуждение искушенный в политических интригах византийский двор? В обычных условиях — конечно же, нет. Но расчет Карла как раз и строился на том, что для проведения своей акции он выбрал не совсем обычное время.
