Таким образом, неудивительно, что когда обиженный и изгнанный из Франции Роберт Артуа, нашедший пристанище у двора Эдуарда, молил его бросить вызов французскому королю, его без сомнения одобрили. Ему было даже разрешено в процессе лебединого праздника в Вестминстер-холле привлечь внимание к праву Эдуарда на французский трон, подав цаплю за королевским столом – трусливую птицу, которая, как он объяснил, подобно англичанам, никогда не будет драться за свое наследство. Ибо и другие страдали от агрессивности Филиппа Валуа и боялись его власти. С того времени, когда Генрих III заключил семейный договор с Людовиком IX Французским, на карте Европы произошли большие изменения. В те времена доминирующей светской властью была феодальная германская и итальянская империя Гогенштауфенов, тогда втянутая в борьбу с папством не на жизнь, а на смерть. Но когда эта борьба закончилась триумфом последнего, именно Франция пожинала плоды победы, которая разрушила как существование единой империи, так и папскую мирскую власть. Пока Англия была втянута в долгую дорогостоящую попытку завоевать Шотландию, Филипп Красивый Французский, в поисках расширения границ до Пиренеев, Альп, Рейна и Северного моря, подчинил себе Шампань, Брие, Франш-Конте, Лион, Наварру и большую часть Лотарингии. Когда он умер, в год Бэннокберна, независимыми фьефами из крупнейших лежащих вне Франции провинций оставались только Фландрия, Бретань и Гасконь – остатки когда-то огромного герцогства Гиеньского или Аквитанского.
В 1337 году Франция, безусловно, являлась самым крупным государством в христианском мире с населением более 12 миллионов человек, по крайней мере в четыре раза превышающим население Англии. Она превосходила все остальные страны Европы в культурном, художественном и военном отношении, обладая огромным сельскохозяйственным богатством и быстрорастущей промышленностью и торговлей. Папство было перемещено из Рима в анклав Роны, где в Авиньонском дворце череда французских пап, контролируемая коллегией французских кардиналов, держала в своих руках власть могущественных итальянских предшественников. Несмотря на германскую колониальную экспансию в Балтийский регион и Остмарк, а также торговые и художественные достижения итальянских городов, и Германия, и Италия потеряли свою политическую сплоченность. А мечта Данте о единой христианской монархии, сосредоточенной в Риме, поблекла перед уродливой реальностью города-государства, после того как государство попало под жесткий диктат некоего народного или олигархического тирана и стало вести войну против другого государства.
Именно на равнине между Пикардией и Рейнландом угроза французской агрессии была наибольшей. Каждые несколько лет какое-нибудь новое вторжение, правовое или военное, расширяло ее границы все восточнее или севернее. С момента французской победы при Касселе над фламандскими крестьянами и ткачами в 1328 году, которые за четверть века до этого разгромили французское рыцарство при Куртре, Фландрия стала французским фьефом в реальности, а не только на словах. И хотя ее граф и многие из ее богатых капиталистов, в страхе перед презренными представителями рабочей «белой кости» своих мануфактур, оставались верными лилиям и были готовы заплатить цену в виде эмбарго на английскую шерсть, другие провинции Нидерландов – фьефы, принадлежавшие не Франции, а империи, – имели общие интересы для сопротивления французской агрессии.
Именно с помощью коалиции этих провинций и князей Северной Германии Эдуард пытался обеспечить необходимую основу и людские ресурсы для смирения Филиппа Валуа. В начале лета 1337 года великолепное посольство во главе с епископом Линкольнским и графом Солсбери отправилось из Англии для переговоров о союзе с Гегенау, Брабантом, Гельдерландом и Юлихом, то есть со всеми теми правителями, которые уже были связаны с Эдуардом посредством брачных уз. Граф Гегенау, который также царствовал в Голландии и Зеландии, был его тестем; граф Гельдерланда и маркграф Юлиха были его шуринами. Герцог Брабанта приходился ему кузеном, а император или король германский лично, Людовик Баварский, чьими всеми официальными вассалами они были, был женат на сестре королевы Филиппы.
Кроме того, как обнаружил его дед, за европейские альянсы нужно было платить. Англичане, однако, теперь были гораздо больше готовы финансировать войну за свои фьефы, находящиеся в руках французского короля, чем во времена Эдуарда I. После унижений последнего царствования победы молодого короля над Шотландией, его благородство и галантность манер сделали его очень популярным, особенно среди столичных купцов, которые получали много выгод от непринужденных трат его великолепного двора[279]. Существовало общее чувство, что французский король обращается с ним подло. Осенью 1336 года большой совет государства даровал ему право на сбор десятой и пятнадцатой части доходов и, когда весною 1337 года Филипп объявил его французские фьефы конфискованными и послал в Гасконь и Понтье войска, парламент вотировал продление субсидии на три года, таким образом увеличив поступления в два раза, по сравнению с мирным временем. Одновременно ассамблея купцов согласилась на специальный налог на каждый экспортируемый мешок шерсти, дав королю возможность сделать заем у продавцов шерсти в обмен на монополию шерстяного экспорта через основную рыночную таможню, которая, для поддержки герцога Брабанта, была возрождена в Антверпене. Эдуард также получил субсидию от духовенства конвокаций Кентербери и Йорка. Чувство, что Эдуард I пытался вызвать тщеславие у англичан, наконец стало принимать ясные очертания. Люди больше не рассматривали заморские дела короля как частные феодальные обязательства, далекие от них самих. Осознавая общую судьбу, они считали своим долгом помочь ему.
Что же касается рыцарских классов, на которые должна была лечь основная тяжесть войны, они так же одобряли планы своего короля, как это делали их предки во времена Бигода и архиепископа Уинчелси, более того, наоборот, они жаждали доказать на поле боя тот героизм, который так часто выказывали на рыцарских турнирах. Весной 1337 года Эдуард созвал в свой парламент в Вестминстер блестящее собрание, на котором он пожаловал графские титулы, так же, как и поместья для их поддержания, шестерым из своих ближайших друзей, включая двух главных наместников в Шотландии: своему кузену Генриху Гросмонтскому, который был сделан графом Дерби, и Уильяму Монтэгю, который стал графом Солсбери. Он также пожаловал герцогство Корнуолла – новый для Англии титул – своему шестилетнему сыну, принцу Эдуарду. И в присутствии своих жен сорок молодых рыцарей-вассалов, все с шелковыми повязками на одном глазу, поклялись никогда не снимать их до тех пор, пока они не совершат какое-нибудь рыцарское деяние во Франции.
Король воззвал не только к рыцарским классам. Свое доверие он высказал всему народу. В манифесте, зачитанном в суде каждого графства, он подробно описал всю свою историю с переговорами с Филиппом и свои повторные попытки сохранить мир и предложил, что если кто-нибудь знает лучший способ, последовать ему. На конец сентября был назначен сбор войск и были запрещены все спортивные игры за исключением состязаний по стрельбе из лука.
Первые боевые стычки произошли в ноябре, был осуществлен специальный рейд в Кадзанд, расположенный в устье Шельды, под руководством сэра Уолтера Мэнни – галантного уроженца Гегенау, который был большим фаворитом Эдуарда и его супруги и который, приняв Англию в качестве своей родины, позднее стал основателем лондонского Чартерхауса[280]. «Когда англичане увидели перед собой город, – написал Фруассар, – они были готовы и им помогал как ветер, так и прилив. И так с именем Господа и Св. Георгия они приблизились и затрубили в трубы и установили луки перед собой и поплыли к городу». Лучники «стреляли так плотно», что фламандцы после упорной борьбы бежали, брат графа Фландрии был взят в плен. Но французы и их генуэзские и испанские союзники были сильнее на море, чем англичане, и этот рейд был окуплен с лихвой. Гастингс, Рай, Портсмут и Плимут были сожжены дотла. Саутгемптон пострадал особенно сильно, так как на него, напали пятьдесят галер, одна из которых была оснащена «железным горшком», стрелявшим железными стрелами в дома. «Они пришли в воскресенье утром, пока люди были на мессе и... грабили и мародерствовали в городе и резали прятавшихся и портили девственниц и насиловали жен и наполнили свои судна награбленным и так снова погрузились на свои корабли. И когда наступил прилив, он снялись с якоря и поплыли к Дьеппу и там поделили свою добычу и награбленное»[281].
