Но королевским козырем было господство на море. Эдуард двигался вдоль берега, сопровождаемый флотом, который защищал его с фланга и подвозил провизию. Он намеревался не углубляться в высокие горы, где преимущество наверняка досталось бы защитникам, но отрезать князя Гвинеда от богатого острова-житницы Англзи, от зерна, столь необходимого валлийцам и их стадам во время зимы. По условиям своей феодальной службы портовые города Кент и Суссекс должны были снабжать корону во время войны кораблями и матросами за свой собственный счет в течение пятнадцати дней. Взяв их команды на денежное довольствие, Эдуард гарантировал себе оружие, компенсировавшее ему все географические преимущества противника. К тому времени, когда он был готов к наступлению, король располагал на Ди двадцатью семью океанскими кораблями, включая один из Саутгемптона и один из Бордо, вместе с посыльными судами и маленьким речным судном под командованием Стефена Пенстерского, наместника Пяти Портов[126].

Наступление из Честера началось в середине июля. Король всюду успевал, надзирая за транспортом и организуя смены солдат и рабочих, когда те неуклонно двигались вперед, прокладывая путь через густо поросшие лесом холмы. К 26 июля он был во Флинте, где столетие назад его прадед, Генрих II, попал в засаду и потерял все, за исключением собственной жизни, пытаясь захватить Гвинед. Три недели спустя Эдуард подошел к Рудлану, устроив там штаб 20 августа. 29 он достиг устья Конвея в местечке Деганви.

Теперь настал момент, к которому король так долго готовился. Используя флот для того, чтобы переправить экспедиционные войска в Англзи под руководством лорда де Весси и Отто де Грансона, он вторгся на остров в тот самый миг, когда урожай был приготовлен для отправки Ллевелину, и тем самым лишил его запасов провизии на зиму. Поступив таким образом, он также угрожал в дальнейшем высадиться в тылу неприступных позиций врага на западном берегу Конвея в Пенмаенмавр. Через два месяца Эдуард получил полное преимущество над валлийцами, использовав искусную тактику.

Ллевелин понимал, что он полностью разгромлен. Он не стал ждать конца, а сразу же капитулировал и сдался на милость победителя. По Конвейскому договору, заключенному 9 ноября 1277 года, он вернул четыре кантрефа Пефетвлада, согласился со старой границей Гвине да на Конвее и отказался от всех претензий на сюзеренитет в марках. Он также дал согласие оставить королю заложников за свое поведение, заплатить компенсацию за войну и арендную плату за Англзи. На следующий день он присягнул на верность королю в новом замке в Рудлане.

Эдуард получил то, чего добивался, – признание его власти и закона. Он сразу же простил валлийцу компенсацию и арендную плату и в последующий год отпустил заложников. На рождественском пиру в Вестминстере, где Ллевелин вновь принес ему оммаж, король в знак полного примирения поцеловал его. Десять месяцев спустя, удовлетворенный его послушанием, Эдуард позволил князю жениться на Элеоноре де Монфор и лично председательствовал на свадебном пиру.

После преодоления одного препятствия, мешающего работе по объединению королевства, Эдуард обратился к другим. Как и прежде, он искал поддержку своим мероприятиям, приняв «совет и согласие» от своих главных советников. По дороге домой из Уэльса он собрал парламент в Глостере, чтобы урегулировать частные иммунитеты и юрисдикции, а также вторжения в королевские права, выявленные в ходе «рейда тряпичников». Чтобы удостовериться в том, что преамбула называла «усовершенствованием администрации и правосудия в королевстве, как того требует благо народа и обязанности короля», Глостерский статут собрал всех владельцев иммунитетов. Они должны были явиться перед его судьями, чтобы указать, на каком основании – quo warranto – они обладают данным иммунитетом. Те же, кто не явился, лишались своих юрисдикции, до тех пор пока они не докажут свои права на них. Эдуард не собирался лишать подданных их земель и законных судов, ведь для этого следовало бы отвергнуть феодальные нормы, в которые он, как и все остальные, сохранял незыблемую веру. Но он твердо решил не допускать существования каких-либо судебных иммунитетов, которые не были четко определены или законно подкреплены и которые не были в конечном счете подотчетны короне. Так, он спрашивал, по какому праву епископ Нориджа предъявлял требования на рынок в местечке Кроссмаркет в Линне, «который принадлежал королю и его короне и был отчужден без разрешения и воли на то короля или его предшественника», а также на каком основании он содержал тюрьму в том же городе.

Насколько исчерпывающими и широко распространенными были дела quo warranto, – рассматривавшие не только крупные, но и мелкие нарушения юридических прав короны, – можно узнать из предписания, посланного несколькими годами позже констеблю Бристольского замка. «Для королевской надобности, по праву и древней привилегии короля, должно предоставить по два морских угря с каждой лодки, доставившей на продажу свежих угрей в королевский город Бристоль, по восемь хеков с каждой лодки, доставившей свежих хеков, по восемь пикш с каждого судна, доставившего свежую пикшу, по восемь камбал с судна, доставившего свежих камбал, и по четыре ската с каждого судна, доставившего свежих скатов. А если кто забудет свою верность королю и воздержится от выплат... господин наш король назначил возлюбленных и верных Ральфа Хенгемского и Николаса Степлтонского задавать под присягой вопросы честным и законопослушным людям Бристоля, дабы узнать правду о тех, кто лишил короля сколько и какого рода рыбы и каким образом»[127].

Такие расследования королевских судей держали всех в напряжении в последующие несколько лет. Один возмущенный магнат, граф Суррея де Уорен, требовавший некоторых иммунитетов для своего титула, говорят, обнажил свой старый заржавевший меч в суде, восклицая: «Вот мое основание! Мои предки прибыли вместе с Вильгельмом Бастардом и завоевали эти земли этим мечом. С его [меча] же помощью я защищу земли от всех захватчиков!» Именно это волновало короля, он не столько пытался лишить могущественных подданных их привилегий, сколько удержать их от желания прибегнуть к иным основаниям, вместо королевского разрешения. При этом его юристы насаждали свои требования слишком жестко, говоря, что время никогда не может повернуться против короны и никакой обычай, каким бы древним он ни был, не может использоваться без хартии его подтверждающей. Пажи при дворе, сыновья аристократов, чьи права находились под таким тщательным рассмотрением короны, выразили чувства своих отцов в песне:

Эдуарду предстояло расколоть куда более крепкий орешек, чем частные юрисдикции его лордов. В то время когда верили, что только Церковь стоит между человечеством и проклятием, защита ее привилегий была делом каждого. Люди относились к ней так, как сейчас патриоты относятся к своей стране. За прошедшее столетие Церковь достигла пика своего могущества. Претендуя на всю «полноту власти» над земными правителями, папы уничтожили своих соперников, германских императоров «Священной Римской империи», оставив им только призрачную власть над тевтонским севером. Они непосредственно управляли частью Италии и оказывали сильное влияние на остальные территории Апеннинского полуострова – самую богатую и густо населенную область Европы. Арагонское, Английское, Сицилийское, Португальское, Венгерское и Болгарское королевства были их номинальными фьефами и платили дань. Даже патриарх Греческой православной церкви признал сюзеренитет Ватикана в обмен на то, что папа удержал французского короля Сицилии от нового штурма Константинополя. «Господь даровал Петру, – провозгласил великий папа Иннокентий III, – власть не только над церковью, но и над всем миром».