— Спасибо, я помню.

Разговор принял странное течение. Вовчик как бы невзначай нашарил оплетеную кожаной полоской рукоять тесака. Потом рассмеялся и, отстегнув ремень с ножнами, бросил на пол. А Лиза хихикнула:

— Не бойся, я тебя не сдам.

— А я и не боюсь. Слушай, я тебя весь вечер развлекал, может, теперь и ты расскажешь чего-нибудь, в натуре?

Лиза некоторое время возилась на своей куче прелой соломы, потом села, привалившись к стене — стена затрещала.

— Ну чего ты ко мне пристал?

— Ха! Будто сама не понимаешь… Ладно, все, не буду. Ну, где родилась, кто папа, что в лесу делаешь?.. Интересно же!

— Запарил. Ну, Елизавета Громова, — Вовчик хрюкнул было, но моментально сориентировался и сделал вид, что закашлялся. — Это… это по мужу. Раньше была — Воронцова. Вот. Родилась в Лавнии — вонючая такая деревня, прямо в болотине стоит, километрах в пятнадцати от Ладоги. Девяносто первого года. А ты, кстати, когда родился?

— В девяносто восьмом.

— Да ты же пацан совсем!

Это была грязная провокация, и Вовчик разозлился:

— А ты разденься — посмотрим, кто тут пацан.

— Ну тихо, тихо, извини. Пошутила. Ну…

Деревня Лавния, по её словам, являлась довольно неприятным местом. Прежде всего, было в ней всего сорок дворов, стояла она в самой сердцевине болотины, в комариной гуще (после войны и прочего за исправностью ирригационных сетей никто не следил, и почти весь берег Волховской губы оказался залит по самое то самое). Ну, и в-третьих, её папочка числился единственным на весь округ офицером кабель-службы и, целый день пролазив по залитым водой торфяникам, возвращался домой злой, мокрый и голодный, Не имея подходящей по социальному уровню компании, он немедленно напивался, после чего начинал буйствовать и приставать к своим дочерям, которых у него было пятеро, одна другой страшнее, если не считать младшую. Незамужние! как тут не дать? И давали. Хоть и отец, хоть на ногах не стоит — главное-то не в том, какой-никакой, а мужик! Ну, а когда Лизка подросла, хрыч старый и на неё взгляды начал кидать, тут уж мать вооружилась сковородой и чуть что — по чайнику. Что ж ты, старый хрен, хоть одну девку сделал не уродиной, хоть замуж можно выдать, и ту хочешь испортить? Н-на, кобель поганый! Дзынь!

Тут появился на горизонте соседский Васёк — вместе в одной луже грязь месили, за пиписьки друг дружку трогали в нежном возрасте; подрос, шельма, но всё равно совсем щенок ещё. Пятнадцатый пошёл, а половины зубов уже как не бывало, и морда вся в прыщах. А как-то раз купаться пошли на Веготское, так выяснилось, что и не только морда. Он там, на мокром берегу и попытался её облапать, но огрёб острым девичьим коленом как раз туда, откуда ноги растут. Матери потом так и сказала: мол, козел вонючий твой Васек, и моется раз в год, когда говно из штанов наружу полезет; не пойду за него, и шабаш. Ну, натурально, скандал, шум, гам, порка, за волосы мать оттаскала, головой о стену постучала, но так, не очень сильно, больше для острастки. Сестрёнки тоже добавили — за жизнь свою собачью: аж целых четыре бляди на деревню, не считая тайно практикующих — конкуренция, так что они уж старались от души, пятая им была совсем не в масть.

Ну а дальше что, Отлежалась она немного, монатки собрала и одной прекрасной ночью ушла в лес. Отец тогда случаем трезвый был (принимал какую-то комиссию), он быстро всё смекнул, послал патруль с собакой на поиски, почти догнали — она уже и лай слышала, но выручило умение на болоте прятаться, да и перчик в след тоже не последнюю роль сыграл.

Потом — год с бандитами, потом ушла от них, прибилась к другой шайке, с этими долго была, с Борисом там познакомилась. Громовым. Потом её на кармане взяли, дали шесть детей с принудсодержанием. Недавно отпустили, да вот, видно, опять чего-то хотят…

— Сколько ж у тебя всего? — с насквозь фальшивой заботой поинтересовался Вовчик.

— Всего-то девять. Я ж, почитай, каждый год рожала.

«Ой, врет! — вставил Фил. — Интересно, зачем?»

— Да-а, не повезло тебе. Хоть в кого дети, Мужики-то нормальные были? — (ходили слухи, что в женских принудродиловках оплодотворение производят вовсе не специально подобранные доноры, а всякая местная шваль, у которой денег не хватает дойти до бардака: усмирители, санитары, прочее дерьмо).

— Да как тебе сказать. Всяко было. Впрочем, они там все козлы.

— Да-а. Ладно, слушай, давай спать. Я покурю малехо там, снаружи, и тоже покемарю. Или ты…

В темноте Вовчик не видел выражения её лица, но ответ прозвучал точно такой же, как и в прошлый раз:

— И не мечтай.

— Мечтать ты мне не запретишь.

Он вышел под дождь, прихватив с собой Фильку и кусочек сухой бумаги.

Дождь по-прежнему накрапывал. Вовчик свернул козью ногу, задымил.

— Что скажешь? — спросил Фил.

— Врёт она зачем-то.

— А ты для чего ей про себя наврал?

— А что, я должен был ей по всей форме доложиться?

— Ну, ладно, Наврала, так наврала, тебе-то какая разница? Ты же знаешь правду.

— Пф-ф. Понимаешь, с одной стороны, хочется ей поверить, потому что она явно завязана на серьезных ребят, но черт её… Страшно. Проверить бы её надо… О, дьявол, зараза, сгорает просто мгновенно. Пойду спать.

— Спокойной ночи.

— Разбуди меня в семь.

— Хорошо.

«Есть у нас сомнение, что ты, мил человек, стукачок.»

Горбатый

Фил разбудил его даже раньше семи.

К утру дождь прекратился, ветер разогнал облака и раннее солнце через затянутое полиэтиленом неровное отверстие в стене осветило мизансцену: дамочка обломками некогда длинных ногтей пытается развязать промокший узел на горловине вовчикова мешка. Вовчик открыл глаза как раз в тот момент, когда верёвка наконец поддалась.

— А ну! — Вовчик схватился за тесак. — Завяжи верёвочку. Вот так, хорошо. Теперь отойди в сторону. Правильно… Ну и как прикажешь все это понимать?

— А так и понимай. Ограбить, может, тебя хочу. Глотку перерезать, и в болото.

«Врёт» — хладнокровно прокомментировал Фил.

— Врёшь, — сказал Вовчик, вставая, подошёл к Лизе на расстояние пинка. — Если так, сначала бы нож взяла. На галду горбатишь, жучка?

«Неправильно, — подсказал Фил. — По словарю «Галды» не склоняется. Но молодец, хорошо придумал»

— Что ты сказал?

— А? — Вовчик состроил невинную физиономию — насколько позволяла ситуация.

Ну, давай, девочка, давай. Глотай червячка. И она заглотила.

— Я не поняла. Хочешь что-то узнать — говори по-человечески. И не хами, сам кобель вонючий.

— Вот, — отметил Вовчик. — Вот оно.

— Что «оно»?

— По фене ботаешь?

— Что за чушь ты несёшь, парень?

— Ну да, — сказал Вовчик и придвинулся к ней вплотную: на расстояние длины ножа. — Девочка. Значит, говоришь, бандиты? С бандитами, говоришь, жила? Ну-ну.

Лиза скептически посмотрела на нож, упирающийся острием в её пупок.

— Убери штучку, я все объясню.

— э-э… ну, объясни. — Вовчик вогнал тесак в щель сгнившего настила. — Только без этих… без урок.

— Я просто думала, что ты саев шпион.

— А я, кстати, и сейчас так думаю. Насчет тебя.

— О, Господи! Ты что, серьезно?

— Ну смотри: я иду по лесу, никто меня не видит, и вдруг в сотне метров — ты со своим муженьком. И фараоны. Муженька, допустим, повязали, а ты сделала ноги — как тебе это удалось, спрашивается? Что-то тут не вяжется. На болоте, говоришь, с детства, а от меня удрать не смогла. В вещах моих шаришь, ядрен мотор…

Тут Вовчик почувствовал, что почва ушла из-под башмаков его красноречия. А Фил заметил:

«Ну, парень, ты сам себя раскрыл»

— А что ты за шишка такая, чтобы за тобой шпионы бегали?

— А… а и правда, чего это я? Мания преследования какая-то, честное слово.

«Суетишься, — констатировал Фил. — Дураку понятно, что врешь. Да никакая она не шпионка. Сам подумай: чтобы тебя поджарить, им всего-то и надо, что заглянуть в мешок, — какой смысл тратиться на клоунаду?»